Позволь тебя не разлюбить (СИ) - Лабрус Елена

Бездыханное тело Вадима Езерского небрежно раскинулось на диване.

Ну как бездыханное. Таким оно только выглядело, если бы не мощный храп.

Я выключила телевизор. И Вадик тоже неожиданно всхрапнул и затих.

Распахнула окно. Лёгкие занавески взмыли к потолку с порывом ветра.

На кровати что-то невнятно забормотала полуголая девица.

Я швырнула на Езерского штаны, чтобы прикрыть середину композиции.

— Сколько время? — промычала девица.

— Тебе пора, — ответила я.

— А ты кто? — села она. Всклокоченная, с потёкшей косметикой.

— Его жена. А ты?

— Валя.

— Твои вещи там, Валя, — кивнула я на кучу её тряпок.

— Вызовешь мне такси? — покачивалась она, натягивая платье.

— А кофе тебе не сварить? — усмехнулась я.

— Я серьёзно.

— Да и я не шучу. Сама себе вызовешь такси, — кинула я ей сумку, из которой торчала открытая пачка презервативов, открыла дверь. — Давай, давай, шевелись, Валя! И мусор прихвати, — вручила ей пакет с бутылками.

Когда она, наконец, ушла, выслушав нотацию, не преминувшей её прочитать соседки, стуча каблуками и гремя бутылками, я села рядом с Езерским.

— Вадик, что ты творишь? И хватит прикидываться спящим.

Он открыл один глаз.

— О, жена. Привет.

— Ты мне нужен, Вадик.

— Да ну, — усмехнулся он. — Что-то случилось?

— Ты мне нужен трезвым, сильным и заботливым. Каким ты всегда был.

— Каким никогда тебе был не нужен, — хмыкнул он. — И сейчас не нужен. Ты же приезжаешь, только когда я в хлам. Только когда тебе звонит соседка и жалуется, что у меня опять орёт телевизор, вертеп и… что там ещё?

— Содом и Гоморра, — подсказала я.

— Со мной всё в порядке, — повернулся он набок, делая вид, что собрался спать дальше.

— Очень рада за тебя, а вот со мной нет.

— А у тебя что случилось? — спросил он, не открывая глаз.

— Вернулся Кирсанов.

Вадик замер, хоть глаза и не открыл.

— И вернулся не один.

— С женой? — хмыкнул он.

— Нет, с моим сыном.

Он помедлил, открыл глаза, повернулся. Посмотрел на меня пристально.

— В каком смысле?

— Мой мальчик не умер. Его отдали Кирсанову. Сказали, что я умерла, а ребёнок выжил.

— Кто? — вытаращил он глаза.

— Это я и хочу выяснить. Или не хочу. Кто за этим стоит, мне и так понятно. Авария была подстроена, нас обоих подставили. Всё, чего я сейчас хочу — вернуть сына.

— И развестись? — хмыкнул он.

— Только если ты этого хочешь.

— Я — нет, — виртуозно обогнув меня ногами, он сел. — Хоть ты со мной и не спишь.

Это была плохая тема. Очень плохая. И очень болезненная.

Он натянул штаны. Достал из пачки сигарету. Подошёл к окну, закурил.

Я чувствовала себя бесконечно виноватой, но ничего не могла с собой поделать.

У нас был единственный секс, вернее, одна попытка и та неудачная.

И после я до утра проплакала.

Вадим успокаивал меня всю ночь, и больше не пытался. Я знаю, что нанесла ему серьёзную психологическую травму, но ничего не могла с собой поделать. И дело было даже не в Кирсанове.

Как бы Вадим ни был нежен, заботлив и настойчив — я не могла.

И навсегда закрыла для себя эту тему. Тему секса.

Если его всё устраивало, и я не видела причин разводиться.

Его любила Анфиса. К нему привыкли мои родители.

Он был одинок, наверное, так же как и я. И я была ему нужна не меньше, чем он мне.

Он мог уйти, мог жить с кем угодно, мог, наверное, даже вернуть Наталью, но он предпочитал случайные связи, чтобы удовлетворять свои естественные потребности, и оставался мне лучшим другом.

— Как такое могло случиться? — спросил он, когда я рассказала ему историю своей «гибели».

Как авария выглядела глазами Кирсанова. Обгоревший труп. Ребёнок в инкубаторе.

Тонкий столбик пепла очередной раз вот-вот готов был упасть на покрытую густыми волосами грудь Езерского, но он виртуозно его стряхнул за долю секунды до падения.

На востоке занимался восход.

— Я не знаю, — обняла я его за могучую талию. Прижалась, глядя на растущую розовую полосу на небе.

Как же я когда-то любила лето. Сумасшедшие рассветы над озером.

Но Вадим был прав, говоря мне в тот день, когда сгорел дом:

— Да чёрт с ним, Ви! Ты скоро станешь мамой и тебе будет не до него, не до чего, кроме детей. Тебе некогда будет ни спать, ни есть, и на озеро ты с детьми приехать не сможешь. Там не место для малышей, не приспособлено, небезопасно.

Он был прав. Возможно, я бы ни разу так и не вырвалась, хоть и бесконечно скучала.

Но дома не было, и ехать мне всё равно было некуда.

— Ты знаешь, что понадобилось более пятидесяти лет, прежде чем врачи и научный мир заметили эффективность детских инкубаторов и взяли на вооружение?

— Ты серьёзно? — усмехнулся Вадик. — Хочешь поговорить про инкубаторы?

— Да, потому что если бы в девятнадцатом веке французский доктор Александр Лайон не сделал открытие, что новорождённые дети слишком много сил тратят на терморегуляцию, не то, что мои дети, я и сама бы не выжила. Он предложил всего лишь использовать стеклянную коробку, куда нагнетался тёплый воздух, а ему не только отказали все больницы, его высмеяли. Хотя ситуация с детской смертностью была устрашающая, но спасать недоношенных детей? «Бог дал, бог взял, какие проблемы?» — отвечали на это врачи и церковь.

— И что он сделал? — поскрёб Вадик щетину.

Глава 7

— Выставил инкубаторы на ярмарке. Родители недоношенных малышей отдавали своих чад без проблем: какая разница, где они умрут. А малютки жили. И крепли. Лайон стал брать деньги за просмотр, и они шли на содержание детей. А потом несколько инкубаторов «для шоу» у него купил американский делец. И к тридцатым годам прошлого века на его «выставку» приходили уже те самые малютки, которых он спас. Как-то так, — развела я руками.

— Ну, спасибо мужикам, что не сдались, но у меня более актуальный вопрос: что было до твоей аварии? — спросил Вадим.

— Ничего, чего бы ты не знал. Мой дом сгорел. Епископа посадили. Шла шумиха.

— А перед самой аварией?

— Последнее, что я помню: буквы какой-то компании, что были написаны на бензовозе. То ли «Нефть-Транс», то ни «Нефть-Сбыт». Потом водителя, что помогал мне выбраться, на нём была куртка с таким же логотипом. А потом я очнулась уже в больнице.

— Я приехал, когда увидел репортаж в новостях. Мне сказали, выжил только один ребёнок, ты сломала позвоночник. А потом я увёз тебя в лучшую клинику, что была в городе на тот момент. Но как ты оказалась в той больнице, где я тебя нашёл?

— Не знаю. Я была без сознания, Вадим. Наверное, меня отвезла туда скорая. А куда ехать, сказала Катя. Мы должны были с ней встретиться в кафе. Но я не доехала буквально метров пятьдесят. Из кафе увидели пожар, потом взрыв.

— И она всё это время была с тобой?

— Я понятия не имею.

— Но она же потом к тебе приезжала?

— Ей, как и мне, сказали, что выжил только один ребёнок. Она плакала вместе со мной, узнавала, надо ли его хоронить. Спрашивала, как я хотела его назвать и ездила отпевать в храм. Даже что-то мне там привезла из церкви.

— А потом ты почему перестала с ней общаться? — выкинул окурок Вадим и обнял меня согревая.

— Не знаю. Мне было слишком тяжело. Тяжело её видеть. Тяжело с ней говорить. Она знала, что это твои дети. Вряд ли она замешана. А если замешана, то или косвенно, или её использовали вслепую.

— Ты слишком хорошо о ней думаешь, — сказал он так, будто знал что-то ещё, чего не знаю я. — Это ведь она назначила тебе встречу?

— Да кто угодно мог назначить мне встречу. А она меня предупреждала, что я в опасности. Да я и сама знала, что Епископ из тех людей, что не прощает долги. Андрея бы Катя убивать не стала, а на него тоже было покушение. Его предупредили, чтобы не лез, куда не следует, мне отомстили за неповиновение. Всё просто. Мы знаем кто, знаем за что. А как… — я пожала плечами, — дело техники.