Светлана Чехонадская - Кто стучится в дверь

«Да» – хотел сказать Кайдановский. Но Фатеев, наверное, сам понял, какой должен быть ответ. Он замолчал, отвернулся, уставился в окно.

– Так делать все надо по-мужски и не будут мудаком называть! – объяснил следователь. – А ты напортачишь сгоряча, а потом, как страус, голову в землю зарываешь. То со взрывчаткой бегал…

– Взрывчатку я и правда кавказцам хотел продать, – Фатеев повернулся, следователю показалось, что край его губ дернулся в усмешке. – Но как насели… Я и понял, что за месть меньше дадут…

Сейчас он не был похож на алкоголика. Глаза стали темными, отчаянными. Такой мог проехать по живой женщине. Запросто мог.

– А сейчас на что рассчитываешь? – спросил Кайдановский.

– А сейчас мне все надоело… Я уже не выкарабкаюсь. Даже если ничего не докажете, я конченый человек. Мне лучше умереть… Так хотя бы сделаю это красиво… Единственный раз в жизни.

– Красиво уже не получится, – следователь встал, разминая ноги, прошелся по кабинету, поправил занавеску на окне. – Жену депутата ты убил, самого депутата напугал до смерти, это ладно. Но старуха-то от твоего мышьяка померла совсем невинная! Она-то при чем? Зачем ее убил?

Конечно, это была очень произвольная фраза. Вчера закончила работу специальная комиссия, созванная по просьбе родственников умершей Полятыкиной. Эти родственники проявили себя очень достойно. Несмотря на богатое наследство (Левицкий немного ошибся: квартиру оценили не в сто тысяч, а в сто пятьдесят), смерть тети их страшно возмутила. Да уж, врачи недооценили старушку! Думали: одинокая, кто за нее спросит, а тут как понаехали, да не абы кто, а из министерства здравоохранения. Оказалось, она тетка заслуженного врача, профессора-физиолога – того, который еще Гагарина в космос готовил!

Разумеется, ошибок нашли вагон и маленькую тележку. Этот физиолог, как назло, преподавал в медицинском и основные учебники помнил наизусть, в отличие от врачей семнадцатой больницы. К медицинской солидарности взывать было бесполезно: таких «недоносков» (так теперь выражаются профессора!) он выгонял еще со вступительных экзаменов.

Фактически Полятыкину убило плохое зрение, помноженное на полное бездействие дежурной бригады. Старушка, кстати, уже не первый раз попадала в больницу с отравлением: то морковку подпорченную съест, то чужое лекарство выпьет.

Разумеется, никто вины с Фатеева не снимал, но Кайдановский не мог избавиться от ощущения ненужности этого самого мышьяка, положенного в письма.

– Зачем мышьяк-то в письма сыпал? – единственное, чего ему хотелось – это понять, наконец, логику Фатеева. Правда, он догадывался, что никакой логики могло и не быть: раза два в год к Фатееву по поводу белой горячки выезжала «Скорая». – … Зачем старуху убил?

– Теперь всех покойников на меня решили навешать? За неделю? За месяц? Сколько их там будет? – не дождавшись ответа, Фатеев махнул рукой. Теперь даже следователю было видно, что его бьет озноб.

– Зачем отправлял письма? – усаживаясь на место, спросил он. – Зачем приходил в кафе? Где деньги на кафе брал? С кем встречался? Может, тебя подставлял кто?

На групповое роете? – Стараясь не дрожать, обвиняемый растянул губы и оскалился, как собака. – Не получится! Один я был!

Мобильный не отвечал: ровные гудки гундосили и гундосили, пока не срывались на короткое пиканье. Так было весь вечер.

Часов в одиннадцать он позвонил по домашнему. Позвонил без особой надежды и не обманулся. Дома ее тоже не было.

«Пошла в гости? Задержалась на работе?» – он терялся в догадках. Разыскал домашний телефон шефа – тот как раз ужинал. Немного недовольно шеф пояснил, что Анюта теперь свободная птица, как он догадывается. Шеф что-то жевал.

Осторожно поговорил с матерью: представился старым клиентом. Она дала Анютин мобильный. Круг замкнулся.

Но все-таки к трем ночи он добрался по проводам до подруги-журналистки. Та сразу встревожилась: не из-за того, скорее, что Анюта пропала, а из-за того, что он позвонил так поздно.

– Позавчера она какой-то маскарад затеяла… – неуверенно сказала подруга. – Сделала липовое журналистское удостоверение, поехала в Думу. Якобы брать интервью у этого… Который в земельном комитете…

Ему сразу стало жарко.

– Зачем?!

– Не знаю…

– Кошмар! – он заговорил так громко, что жена, наверняка, проснулась. Ну и черт с ней! Сидеть дома было невыносимо.

К четырем он был у Анютиного дома. Стоял последний глухой час мартовской ночи. Только одно окно в переулке светилось голубоватым телевизионным светом. Но это было не ее окно. Он прошел в подъезд, внимательно осматривая двери и ступеньки, постоял на площадке, несколько раз позвонил. Звонки отвечали ему из-за двери глухим и неживым эхом.

От выкуренных сигарет уже кружилась голова. Левицкий вышел на улицу, жадно вдохнул ночной воздух, двинулся в сторону стоянки – так, на всякий случай.

Ее машину он увидел издалека. Она стояла под самым фонарем. На секунду ему стало дурно, он даже прислонился к стене дома, чтобы отдышаться.

Охранник мирно спал в своей будке. Первые секунды он только хлопал глазами, пытаясь прийти в себя, но потом понял, что от него требуется, зачерпнул снега, растер лицо.

– Она приехала позже, чем обычно… – стоянка была дипломатическая, охранник был коллега Левицкого. – Получается, часов в восемь, где-то так. Настроение? Нормальное настроение… Закрыла машину, пошла домой.

«Кошмар!» – снова сказал он себе, но уже не вслух, а мысленно.

– Ладно, спасибо…

– Подождите… – охранник сделал несколько шагов за ним, тронул за рукав. – Минут через тридцать я слышал звуки сирены. Вроде «Скорая помощь» туда подъехала. Точнее, не в тот переулок, а в перпендикулярный. Может, ей плохо стало? Вы больницы не обзванивали?

Левицкий вернулся к дому. Встал у подъезда, задумчиво оглядел переулок. Что-то в нем было непривычное. Да, фонари не горели. Может, их выключают на ночь? Он потоптался на месте, достал из кармана пачку – она была пустой – раздраженно отбросил в сторону. «В соседнем подъезде есть консьерж!» – вспомнил Левицкий.

Красивым словом «консьерж» назывался узбек лет семидесяти. Комнатка за дверью служила ему рабочим местом и жильем. Сейчас узбек спал на лежанке, накрывшись старым ковром. На полу стояла электрическая плитка, на ней – кастрюля, прикрытая рекламным проспектом. В комнатке пахло старыми носками и пловом.

Пришлось долго стучать. Потом он медленно и несколько раз объяснял, что нужно. Узбек все никак не мог взять в толк, при чем здесь фонари, но, наконец, сообразил – кивнул. «Сломались! Сломались! – сказал он. – Не горят! Я сказал старшая по дому! Заявка! Завтра заявка!»