Александр Дюма - Полина

«Допустим, но что же дальше?» — спросила Полина.

«Тогда, Полина, человек, без всяких условий ставший вашим другом, вашим покровителем, вашим братом, не будет ли он иметь право на другую роль?»

«Но подумал ли этот человек об обязанностях, которые возьмет на себя, принимая эту роль?»

«Без сомнения; он видит в них только обещания счастья и не находит причин для опасений…»

«Подумал ли он, что я бежала из Франции, что смерть графа не прервет моего изгнания и что обязанности, взятые мною по отношению к его жизни, останутся и по отношению к его памяти?..»

«Полина, — сказал я, — я подумал обо всем. Год, проведенный нами вместе, был счастливейшим в моей жизни. Я говорил уже вам, что ничто не привязывает меня ни к одному месту… Страна, где будете жить вы, будет моею отчизною».

«Хорошо, — отвечала Полина тем нежным голосом, который больше, чем обещание, укрепил все мои надежды, — возвращайтесь с этими чувствами. Положимся на будущее и вверим себя Богу».

Я упал к ее ногам и поцеловал ее колени.

В ту же ночь я покинул Лондон, к полудню прибыл в Гавр, почти тотчас взял почтовых лошадей и в час ночи был уже у своей матери.

Она была на вечере с Габриелью. Я узнал где: у лорда Г., английского посла. Я спросил, одни ли они отправились. Мне отвечали, что за ними приезжал граф Орас. Я наскоро переоделся, бросился в наемный кабриолет и приказал везти себя в посольство.

Там я узнал, что многие уже разъехались. Гостиные начинали пустеть, однако в них было еще много приглашенных, и я смог пройти незамеченным. Вскоре я увидел свою мать. Сестра танцевала. Одна держалась со свойственным ей спокойствием, другая — как веселое дитя. Я остановился у двери, ибо приехал не для того, чтобы объясняться посреди бала. Впрочем, я искал еще третье лицо, предполагая, что оно должно быть рядом. В самом деле, поиски мои были недолгими: граф Орас стоял прислонившись к противоположной двери, прямо напротив меня.

Я узнал его сразу. Это был тот самый человек, кого описала мне Полина, тот самый незнакомец, мельком увиденный мною при свете луны в аббатстве Гран-Пре. Я нашел в нем все, что ожидал: бледное и спокойное лицо, белокурые волосы, очень молодившие его, черные глаза, запечатлевшие его странный характер, наконец, морщину на лбу, ставшую за этот год длиннее и глубже — видимо, от забот, поскольку угрызения совести были ему неизвестны.

Габриель, окончив кадриль, села возле матери. Я тотчас попросил слугу сказать госпоже де Нерваль и ее дочери, что их ожидают в гардеробной. Моя мать и сестра вскрикнули от радости, заметив меня. Мы были одни, и я мог обнять их. Мать не смела поверить, что в самом деле видит меня и прижимает к своему сердцу. Я приехал так быстро, что она сомневалась, успел ли я получить ее письмо. В самом деле, вчера в это время я был еще в Лондоне.

Ни мать, ни сестра не думали возвратиться в бальную залу. Они взяли свои накидки, завернулись в шубки и приказали лакею подавать карету. Габриель сказала несколько слов на ухо матери.

«Это правда, — воскликнула та, — а граф Орас?..»

«Завтра я нанесу ему визит и извинюсь перед ним», — отвечал я.

«Но вот и он!» — сказала Габриель.

Действительно, граф, заметив, что обе дамы покинули гостиную и не возвращаются, через несколько минут отправился их отыскивать и увидел, что они готовы уехать.

Признаюсь, по всему моему телу пробежала дрожь, когда я увидел, что этот человек подходит к нам. Матушка почувствовала дрожь моей руки, увидела мой взгляд, встретившийся со взглядом графа, и материнским инстинктом предугадала опасность, прежде чем один из нас открыл рот.

«Извините, — сказал она графу, — это мой сын, которого мы не видели почти год: он приехал из Англии».

Граф поклонился.

«Не придется ли мне одному, — сказал он приятным голосом, — жалеть об этом возвращении, сударыня, и не лишусь ли я счастья проводить вас?»

«Вероятно, сударь, — отвечал я, едва сдерживая себя, — потому что в моем присутствии моя мать и сестра не имеют нужды в другом кавалере».

«Но это граф Орас!» — сказала матушка, обращаясь ко мне.

«Я знаю этого господина», — отвечал я, постаравшись, чтобы моя интонация прозвучала как можно оскорбительнее.

Я почувствовал, что мать и сестра тоже задрожали. Граф Орас ужасно побледнел, однако ничто, кроме этой бледности, не выдало его волнения. Он заметил, как испугана моя мать, и с учтивостью и приличием, словно стремясь показать мне, как должен был поступить я сам, поклонился и вышел. Моя мать следила за ним с беспокойством. Потом, когда он скрылся, сказала, увлекая меня к крыльцу:

«Пойдем! Пойдем!»

Мы сошли с лестницы, сели в карету и всю дорогу молчали.

XV

Легко понять, что мы думали о разном. Матушка, едва приехав, отослала Габриель в свою комнату. Сестра подошла ко мне, бедное дитя, и подставила свой лоб, как делала это прежде, но едва она почувствовала прикосновение моих губ к нему и рук, прижавших ее к моей груди, как залилась слезами. Взглянув на Габриель, я понял, что́ творится в ее сердце, и сжалился над нею.

«Милая сестричка, — сказал я, — не надо сердиться на меня за то, что сильнее меня. Бог создает обстоятельства, и обстоятельства повелевают людьми. С тех пор как отец мой умер, я отвечаю за тебя перед тобой самой: я должен заботиться о твоей жизни и сделать ее счастливой».

«О да, да! Ты старший в семействе, — сказала мне Габриель, — все, что ты прикажешь, я сделаю, будь спокоен. Но я не могу перестать бояться, не зная, чего боюсь, и плакать, не зная, о чем плачу».

«Успокойся, — сказал я, — величайшая из опасностей миновала тебя; благодарение Небу, которое бодрствует, охраняя тебя. Иди в свою комнату, молись, как юная душа должна молиться, — молитва рассеивает страхи и осушает слезы… Иди!»

Габриель поцеловала меня и вышла. Матушка проводила ее беспокойным взглядом, потом, когда дверь закрылась, спросила:

«Что все это значит?»

«Это значит, матушка, — отвечал я почтительным, но твердым голосом, — что супружество, о котором вы писали мне, невозможно и Габриель не будет женой графа».

«Но я уже почти дала слово», — сказала она.

«Я возьму его назад, обещаю вам».

«Но, наконец, скажешь ли ты мне, почему… без всякой причины?..»

«Неужели вы считаете меня безумцем, — прервал я ее, — который способен нарушать такие обещания, не имея на то веских причин?»

«Но ты, надеюсь, скажешь их мне?»

«Невозможно! Невозможно, матушка: я связан клятвой».

«Я знаю, что многие настроены против Ораса, но ничего не могут доказать. Неужели ты веришь клевете?»