Марина Крамер - Жена самурая

– Да. Но дело в том, что я видела, как она вместе с каким-то типом взяла из сейфа деньги, которые Нарбус утром за статьи какие-то получил.

– Однако… – протянула я, удивившись.

– Да… а я, идиотка, звонить Нарбусу побежала – мол, так и так, а он мне не поверил… не поверил, обвинил в том, что это я деньги взяла… я! А я никогда… ни разу в жизни… у меня папа военврач был… он бы никогда мне не простил… никогда! – И тут Ольга вдруг заплакала.

– Ну-ну, перестань. – Я подошла и обняла ее за плечи. Ольга вцепилась в меня и плакала, вздрагивая всем телом. Я гладила ее по волосам и чувствовала себя старой, умудренной опытом совой. Мне в жизни пришлось пережить столько, что слова доцента Нарбуса не казались мне такой уж большой проблемой. Но это мне – а Ольга вот восприняла это как трагедию. Хотя… Ведь Валентин Станиславович выгнал Ольгу с кафедры и наверняка сделает все, чтобы она не смогла восстановиться и закончить работу, которую, как я знала, та писала с увлечением. Я была уверена в том, что все обстояло именно так, как она рассказала мне, и никаких денег из сейфа Ольга не брала – будучи девушкой неглупой и с принципами, она ни за что не решилась бы на подобное. Она как-то рассказывала мне о своем отце, и сейчас я могла прозакладывать голову – воровство в их доме считалось первейшим преступлением, равно как и предательство. Так что Нарбус был сто раз не прав, обвиняя Паршинцеву в этом.

– Оль, ты погоди рыдать. Может быть, я с ним поговорю? – предложила я, понимая в душе, что, во-первых, Нарбус вряд ли станет меня слушать, а во-вторых, гордая Ольга наверняка сейчас откажется.

Так и вышло. Мгновенно прекратив плакать, Паршинцева распрямилась на барной табуретке и проговорила:

– Ты что! Спасибо, конечно, но мне никогда и никто протекций не составлял!

– Я не предлагаю протекцию. Я предлагаю просто… – Но она мягко перебила:

– Сашенька, спасибо тебе, но не нужно. Я должна сама ему доказать. Сама!

И это мне понравилось. Честно говоря, на месте Ольги я вела бы себя так же.

Мне вдруг стало жаль ее. За время нашего общения я успела сделать определенные выводы и немного узнать и понять эту девушку. Работа на кафедре была для Ольги мечтой, которая теперь повисла на волоске. Характер Нарбуса был притчей во языцех – Валентин Станиславович, как говорится, имел хорошую память и часто злился, хотя так-то не был злопамятным. Следовательно, рассчитывать на его благосклонность Ольга теперь вряд ли могла, коль замахнулась на святое – любимую дочь доцента. Странное дело – о пристрастии белокурой Стаськи к игровым автоматам знали многие, даже я собственными глазами несколько раз видела ее выходящей из небольшого зальчика неподалеку от академии, а сам отец каким-то непостижимым образом пребывал в блаженном неведении. Или родители так слепы в отношении собственных чад? Ведь и мой папа почти до самой смерти брата Семена не подозревал о его гомосексуальных наклонностях. Наверное, так и есть – мы охотно видим недостатки в ком-то, упорно закрывая при этом глаза на то, что творится с нашими близкими. Или просто не желаем этого знать.

Мне очень хотелось помочь Ольге, но пока я даже приблизительно не представляла, как это сделать. Как-то уж слишком много неприятностей свалилось на мою голову в один момент. Если бы рядом был муж, то, безусловно, было бы в разы легче, но, увы, сейчас именно сам Сашка являлся основным источником моей головной боли. Папа как раз недавно позвонил, поинтересовался его делами – Соня, видимо, рассказала о «командировке», но, разумеется, мой отец был не из тех, кто верил в подобные сказки. Что тут думать – я приехала рано утром, наскоро сунула ребенка домработнице, не зашла к родителю, чего за мной не водилось, а потом и вовсе отключила телефон. Мне удалось кое-как отговориться и успокоить папу, но ведь ясно же, что это ненадолго.

Сумбур в голове доводил до отчаяния, хотелось заплакать, но расслабляться на глазах у Ольги я не хотела, а потому потянулась к чайнику с заваркой, который не смогла удержать в задрожавшей вдруг руке и уронила на пол.

Огромная коричневая лужа растеклась по бежевому кафельному полу, я мгновенно переключилась на нее, захлопотала, собирая осколки, но Ольга, спрыгнув с табурета, заставила меня отвлечься:

– Погоди минутку, лужа не утечет.

– Ну?

– Саш… а у тебя самой точно все в порядке?

И тут я неожиданно для себя вдруг разговорилась. Рассказала Ольге обо всем – о пропаже меча, об аресте Акелы по нелепому обвинению. Когда я замолчала, Паршинцева, опустив глаза, вдруг пробормотала:

– Неужели это правда?

– Ты мне не веришь? – изумилась я.

Ольга

– Ты мне не веришь? – Саша смотрела изумленно, глаза ее светились чуть ли не гневом – видимо, она не привыкла, чтобы ее слово подвергалось сомнению.

Ольга молчала. Внутри у нее было пусто и холодно. Похоже, она в своих подозрениях оказалась права, и Карепанов неожиданно решил прислушаться. Все сходилось: характер повреждений на трупах, социальный статус жертв, пропавшие головы – все это говорило о том, что убийцей был человек, хорошо знакомый с кодексом самурая и владеющий не только техникой боя на мечах, но и самими мечами. И Сайгачев вполне подходил под это определение. Даже слишком – полон дом оружия, замкнутый образ жизни, странный для обывателя уклад, нелюдимый тяжелый характер. Но что-то все-таки заставляло Ольгу думать, что Александр Михайлович здесь ни при чем. И всплыла еще Сашина фраза о пропавшем мече. Хотя, если допустить, что Сайгачев убийца, то этот меч он сам мог запросто спрятать где-то.

«Бедная Сашка – как же она теперь будет? Ведь если это он, его надолго посадят. А у них ведь ребенок. И как она будет жить здесь, если станет известно, что ее муж – убийца? А ведь это сразу станет известно… Да ее местные кумушки – а таких в каждом доме штук пять имеется – живьем съедят… Хотя Сашка не слабая, она за себя постоять-то сможет, не будет молчать и плакать».

Собственные проблемы с интернатурой и диссертацией сразу ушли на второй план. Ольга почему-то вдруг снова увидела в Саше обиженную маленькую сестренку, которую ей всегда хотелось иметь. И теперь она испытала потребность оградить Александру от грядущих неприятностей. Верить в то, что ее муж мог так хладнокровно убивать безоружных и не представляющих опасности бомжей, Ольга не желала. Но в конце концов, даже если допустить, что это правда, Сашка с Сонечкой тут все равно ни при чем. И они нуждаются в помощи.

– Саш, ну разберутся же, – успокаивающе произнесла она. – В конце концов, зачем тогда следствие?

Ей очень хотелось рассказать Саше о том, что она сама знала по делу об убитых бомжах, но Ольга понимала, что делать этого никак нельзя. Саша решит, что она специально втерлась в их семью, чтобы получить какую-то информацию. И кто знает, поверит ли она объяснениям, сможет ли понять Ольгины мотивы. Ведь даже сейчас в голове у Паршинцевой скреблась как мышка мысль о том, что теоретически Сайгачев может быть виновен в этих убийствах.