Марина Крамер - Жена самурая

– Что же мне делать? – вслух подумала Ольга. – Позвонить Нарбусу и рассказать все? Ох, не обрадуется он этому открытию о дочери…

Но выхода не было, и Ольга, вздохнув, набрала номер Валентина Станиславовича.

Нарбус ей не поверил…

Ольга сперва даже решила, что Валентин Станиславович не совсем понимает, о ком и о чем говорит ученица. Она снова пустилась в объяснения, но тут же была прервана гневным возгласом:

– Замолчите, Паршинцева! Я вам верил, как никому, а вы посмели… да как вы могли… Стася… она моя дочь! Если вам нужны были деньги, то можно просто попросить, и я не отказал бы! А вы клевещете на невинного человека, чтобы прикрыть себя!

Не в силах поверить в то, что эти слова говорятся ей, Ольга чуть отвела телефон от уха и недоуменно посмотрела на зажатый в руке аппарат, бормотавший голосом любимого учителя. Нарбус обвинял ее в краже денег, о которой она же сама только что ему и сообщила…

– Вы разочаровали меня, Паршинцева! – бушевал меж тем Валентин Станиславович, и Ольга вдруг четко поняла: еще пара минут – и он предложит ей покинуть кафедру. Вот ужас-то… – Я не хотел бы видеть вас прямо с завтрашнего дня, – громыхнул Нарбус. – Потрудитесь сделать так, чтобы мы не столкнулись в коридоре, – и он бросил трубку.

Ольга сжалась в кресле за своим столом, на котором лежал ее дневник, записи, протоколы вскрытий, данные из которых она заносила в компьютер для будущей диссертации. Все напрасно – эту работу она уже не напишет, Валентин Станиславович не позволит. Зачем, ну зачем она позвонила?! Ведь понятно – он отец и не хочет слышать такую правду о любимой дочери.

Вздохнув, Ольга принялась собирать свои вещи в подвернувшийся в ящике стола полиэтиленовый пакет. Собрав все, Паршинцева свернулась калачиком на кушетке и задремала.

Будильник в телефоне заголосил в шесть пятнадцать – ей как раз хватило времени, чтобы умыться и исчезнуть с кафедры до того, как там появится доцент.

Оказавшись на улице, Ольга зажмурилась – ночью шел снег, и с утра его еще не успели окрасить копотью машины и истоптать люди. Было еще очень рано, навстречу ей попадались лишь редкие бедолаги, вынужденные в мороз спешить на работу затемно. Ольга поправила капюшон куртки и пошла к автобусной остановке, на ходу поправляя сползающий с плеча ремень сумки, а второй рукой прижимая объемный пакет, набитый ее личными мелочами, скопившимися за время работы на кафедре. Теперь нужно было думать, что делать с интернатурой и с теми материалами, что она уже начала потихонечку собирать для будущей диссертации – мечтала поступить в аспирантуру и заниматься научной деятельностью. Нарбус приложит все усилия, чтобы Ольга не вернулась на кафедру, и его слово, разумеется, будет весомее ее – тем более что сама Ольга ни за что не станет объяснять истинную причину. Выносить на всеобщее обозрение патологическое пристрастие дочери Валентина Станиславовича к игровым автоматам она считала неприличным. Но в этом случае ей придется выдержать обвинения в краже – и неизвестно еще, не закончится ли это все уголовным делом.

Идти домой совершенно не хотелось, денег на кафе не было. И тут Ольга почему-то подумала о Саше Сайгачевой. Судя по последней встрече, у нее тоже что-то происходило – уж слишком расстроенной и растерянной показалась она Ольге во время последней встречи.

«А поеду-ка я к ней, – решила Ольга. – Мне бы выговориться, а Александра, кажется, человек надежный – расскажу ей, вдруг что-то посоветует?»

Александра

Я только что вышла из ванной – у меня сегодня не было занятий, законный «библиотечный» день, а потому я позволила себе встать попозже. Ольгин звонок застал меня врасплох, но в голосе приятельницы послышалось что-то такое, что заставило сказать – да, приходи, конечно. Будучи в принципе отзывчивой, я почувствовала, что Ольге необходима какая-то помощь или хотя бы просто доброе слово. Да мне и самой хотелось поговорить о муже, тревога за которого не выпускала из своих лап ни на секунду.

Ольга возникла на пороге с большим пакетом под мышкой, с коробочкой пирожных из кулинарии в соседнем доме.

– Возьми-ка, – пробормотала она, сунув мне коробочку. – Черт, ручки не вынесли, – огорченно констатировала, разглядывая оторванные ручки пакета. – Такой мороз…

– Ты замерзла?

– Ужасно! – призналась Ольга, растирая руками уши и лицо. – Не рассчитывала вчера, что с утра придется домой топать…

– Сейчас я чайник поставлю, будешь отогреваться. И мед у меня есть, надо обязательно, чтобы не простудиться. – Я направилась в кухню. – Ты проходи пока, в кухне тепло.

Ольга двинулась вслед за мной, забралась с ногами на высокий стул у барной стойки и поежилась – ее ощутимо знобило. Немного отогревшись, она начала внимательно присматриваться ко мне. Вид приятельницы меня тоже не радовал, как, очевидно, и ее – мой. Лицо Ольги выглядело необычно бледным, под глазами залегли тени.

– Оля, ты не заболела? – осторожно спросила я, чувствуя, что, кроме недомогания, Паршинцева еще и раздражена чем-то.

– Похоже, что так.

Я села напротив, подвинула Ольге чашку, нехарактерно для уклада нашего дома европейскую – большую, цветастую и на блюдце. Паршинцева хмыкнула, видимо, отметив про себя это – во время прежних визитов чай всегда подавался в крошечных бочонкообразных японских чашечках – на два глотка.

– А что болит?

– Да вроде и не болит ничего, а вот слабость какая-то. – Ольга вздохнула, а я потянулась к закипевшему чайнику.

– Ты мед в чай положи, так лучше будет.

Ольга послушно потянула к себе пиалку с медом.

– Саш… – нерешительно проговорила она, наблюдая за тем, как золотисто-янтарная густая масса медленно стекает с ложки в чашку. – Мне бы поговорить, посоветоваться…

– Говори, – я пожала плечами, про себя отметив, что оказалась права – у нее случилось что-то, и дело не в простуде.

Ольгу что-то глодало изнутри, я уже успела довольно неплохо изучить ее привычки и манеру поведения. Обычно Паршинцева излучала энергию, улыбалась и живо интересовалась всем, что происходит вокруг, – даже сейчас внимательно следила бы за тем, как я всыпаю заварку в подогретый глиняный чайник, как развожу кипяток в отдельном кувшине холодной кипяченой водой, чтобы температура воды была около семидесяти градусов, задавала бы вопросы. А Ольга сидит растерянная и вялая.

– Понимаешь… тут такое дело… я сегодня дежурила в морге, задремала на кафедре и проснулась от шума… – начала она, собравшись с мыслями. – Думала – лаборантка что-то забыла, а это оказалась дочка Нарбуса.

– Стаська? – Дочь Валентина Станиславовича я довольно неплохо знала, она частенько крутилась в морфологическом корпусе, где располагались кафедры нормальной и патологической анатомии и судебной медицины.