Золотые рельсы - Эрин Боумен
— У меня нет ничего ценного, мистер, — говорю я, стараясь не смотреть на него.
Однако я чувствую его взгляд и, когда осмеливаюсь поднять глаза, обнаруживаю, что он внимательно рассматривает меня: небольшой чемоданчик у моих ног, затем черное траурное платье, наброшенный на плечи отличный зимний жакет, мой подбородок, нос…
— Серьги, — произносит он.
Крошечные жемчужные сережки отец подарил мне на шестнадцатилетие месяц назад. Я трясу головой. Отдать дорогой для меня памятный подарок этому мерзавцу, никчемному грабителю поездов, который отбирает у людей честно ими заработанное? Ни за что.
— Сережки, — повторяет он, — клади их в мешок, и никто тебя не тронет.
Черта с два.
Я злюсь на весь мир — на отца за то, что оставил нас с мамой одних, на закон, который не может приструнить этих бандитов, нападающих на безобидных пассажиров, на дьявола, который создал отъявленных злодеев, вроде того, который стоит сейчас передо мной. Губы предательски дрожат, выдавая мой страх. Я кусаю их, пытаясь сдержать дрожь. На лице бандита мелькает выражение, свидетельствующее, что хотя грабеж для него — дело привычное, ему не хочется лишний раз вспоминать, что его жертвы — живые люди и что они могут бояться, дрожать и плакать. Пожалуй, это можно использовать в моих интересах.
В нашем вагоне всего двое бандитов, и если мне удастся подстрелить вот этого, по имени Мерфи, наверняка кто-то из пассажиров придет на помощь. И звук выстрела в таком тесном пространстве совершенно точно разбудит шерифа.
В грузовом вагоне раздается выстрел: от неожиданности я чуть не роняю отцовский пистолет.
— Пошевеливайся, черт возьми! — рычит грабитель.
— Хорошо, — отвечаю я, взводя под жакетом курок отцовского пистолета и намереваясь подарить Мерфи жемчужину в виде куска свинца.
Вдруг дверь вагона с ценным грузом распахивается, и несколько человек вваливаются в наш вагон. Первый, заметив, что я достаю из-под жакета пистолет, бросается на Мерфи, сбивая его с ног на пол прохода между сиденьями. Мой выстрел приходится этому грабителю в плечо.
Тут наконец просыпается шериф. Уронив платок, он выхватывает пистолет, толкает меня к окну и открывает огонь по бандитам. При каждом выстреле я вздрагиваю, зажав уши от оглушительного грохота. Из-за ног шерифа я вижу часть прохода, где Мерфи пытается выбраться из-под подстреленного мной негодяя, которого он называет Боссом.
Шериф охает и оседает прямо на меня. Крики и выстрелы смолкают, и вдруг наступает тишина. В ушах у меня еще звенит, так что я едва слышу удаляющийся топот копыт.
Выглядываю в окно и вижу, как налетчики удирают — кони несут их к реке, поднимая копытами клубы пыли.
— Сэр? — говорю я, поворачиваясь к шерифу. Он неловко отодвигается, освобождая меня, и хрипит. — Сэр, с вами все в порядке?
Его пистолет со стуком падает на пол. Ресницы у него дрожат.
— Позаботьтесь об этом, пожалуйста, мисс, — говорит он.
Я обхватываю его спереди — его куртка скользкая и мокрая на ощупь, а нагрудный карман в пятнах крови.
— Что? — выдыхаю я. — О чем позаботиться?
Но в ответ слышу только прерывистое неровное дыхание; между моими пальцами сочится кровь.
Глава третья
Риз
Мы пересекли Хилу и гоним лошадей на север, и только теперь я внезапно осознаю, что только что произошло.
Та светленькая большеглазая девчушка с дрожащими губами едва не отправила меня на тот свет.
Теперь я понимаю, где совершил оплошность и почему не сообразил, что она притворялась. Двигаясь по проходу, я смотрел вниз, стараясь почти не глядеть людям в глаза — отчасти из опасения быть узнанным даже в низко надвинутой шляпе и прикрывающем нос шейном платке, отчасти потому, что с трудом выношу эти их обращенные на меня взгляды. Страх, отвращение и непереносимая боль. Я точно знаю, что они чувствуют, потому что сам пережил это. Тринадцатилетним мальчишкой я сбежал от пьяницы-отца, нашел работу на ферме Ллойдов близ Ла-Паса и решил, что попал в рай. Среди плодородных земель величаво несла свои воды река Колорадо. Почти два благословенных года я был Ризом Мерфи, парнем, который способен добиться успеха в жизни, а не «пацаном», «ублюдком» или «сукиным сыном». Я поклялся работать у Ллойдов, пока буду справляться. Но накануне моего пятнадцатилетия, летом, на их участок пожаловали Босс и его парни, и все полетело к чертям.
Это был самый жаркий и самый долгий день моей жизни. «Всадники розы» перебили всю семью Ллойдов, включая Билли, которому было всего семь, и проделали это не торопясь, с удовольствием. Не знаю, с чего их занесло на тот участок. Возможно, им было скучно и понадобились деньги, а Ллойды оказались самой легкой и близкой добычей. Знаю лишь, что, если бы не монета, которую Диас нашел, вычищая мои карманы, я тоже болтался бы в петле.
— Ты это видел, Босс? — спросил он. — Не твоего брата монетка?
Он подбросил монету в воздух, и Лютер, занятый в тот момент вырезанием этой проклятой розы на моем предплечье, поймал ее. А рассмотрев, замер, словно каменный истукан, и лицо его побагровело от ярости — совсем как у моего папаши, когда тому случалось перебрать виски.
— Откуда она у тебя? — прохрипел Босс, держа монету в дюйме от моего носа. Это была золотая монета чуть меньше, чем полдоллара, в диаметре, с венком на одной стороне и Статуей свободы на другой. Почти как монета в три доллара, но ни на одной из сторон не было обозначено денежной суммы. Думаю, эта штука могла стоить и цент, и в сто раз больше; а с собой я таскал ее потому, что ни разу не встречал похожей.
— Один ковбой дал на прошлой неделе, — ответил я.
— Что за ковбой?
— Не знаю.
Босс вмазал мне по щеке тыльной стороной ладони.
— Клянусь, не знаю его, — повторил я. — Видел всего один раз.
Это была чистая правда. Парень остановился у Ллойдов после полудня, чтобы перековать лошадь. Мистер Ллойд дал ему воды из скважины и предложил перекусить, а я позаботился о копытах его животины. На следующий день он кинул мне монетку с хрипловатым смешком и поскакал на юг. Вот и все. Переночевал и уехал.
Однако Босс подумал, что я что-то скрываю, и приставил мне нож к горлу. Сердце мое так колотилось, что с каждым ударом я чувствовал лезвие все сильнее.
— Узнаешь этого ковбоя, если увидишь снова?
— Д-да… —
