У врага за пазухой (СИ) - Мария Сергеевна Коваленко
— Папа, — поправляю ее, — он читал.
— Да какая разница! — отмахивается мама. — Знаешь, я возьму эту штучку себе.
Она по-хозяйски пристраивает клатч под мышкой и оглядывается на зеркало.
— Он тебе так нужен?
Это все уже было, и не раз. Духи, которые дарили мужья. Дорогие кремы и помады. Сувениры, привезенные из заграничных командировок… Давно пора привыкнуть, что «маме важнее», «мне не идет», и все равно за ребрами ёкает.
— Ну куда тебе, молодой, эта пошлятина? — фыркает мама. — А я старушка. Мне сойдет. К тому же прежняя сумочка совсем порвалась. Недавно нужно было на почту сходить, так документы с кошельком положить было некуда. Пришлось в пакет класть. Такой позор!
— Ты не ходишь на почту. — Я закатываю глаза.
— Ну в банк. Перепутала. Подумаешь!
— Ясно…
Представляю реакцию Иры, когда она узнает, что ее подарок сделал ноги. Вероятно, это будет целый поток слов. Но винить некого. «Кто не спрятался, я не виноват», — приходит на память глупая фраза из детства.
— Надеюсь, у тебя только сумочка порвалась. Больше ничего.
Ставлю чайник. Мама не будет, она не пьет жидкость на ночь. «Чтобы не отекать». А мне сейчас просто необходима чашка кофе.
— Ох, знаешь, Кирюш, — усаживаясь на диван, охает мама, — другие дети дружат со своими родителями. Волнуются о них! Спрашивают, как жизнь. Проведывают! А ты даже здоровьем никогда не интересуешься. Обидно.
— Ма… — Я проглатываю фразу, что обычно родители тоже интересуются детьми. Спрашиваю о другом: — А расскажи о деле, из-за которого посадили отца?
После смерти папы прошло девять лет, после его ареста — все одиннадцать. Целая вечность без любимого человека. За эту вечность я много раз прокляла себя за то, что согласилась на время суда уехать к ростовской тетке. Родители тогда хором уверяли, что так будет лучше. Меня, восемнадцатилетнюю, и слушать никто не хотел.
А потом… мы с мамой лишь дважды говорили о том деле. Каждый раз она заливалась слезами и умоляла не мучить ее.
Чтобы выяснить хоть что-то, пришлось пробивать информацию по своим каналам. Однако, несмотря на старания, узнать удалось немного. ДТП, алкогольное опьянение как отягчающее обстоятельство и тромб, который якобы оторвался у отца в камере.
— Кира! Ты расстроить меня хочешь? — Мама даже не коверкает мое имя.
— Ты ведь была с ним в машине, когда он сбил ту женщину. Как это вообще вышло? — Тру виски. — Отец прекрасно водил. Да и чтобы он сел за руль пьяным… не могло быть такого.
— Я уже много раз тебе рассказывала! — всхлипывает она.
— Пожалуйста, можешь еще раз? — Складываю руки в молитвенном жесте.
Мама не религиозна. Это скорее для себя.
— Не пил он ничего! Баба эта… она сама под колеса кинулась. Ей красный горел. А она… обкуренная была. Вообще ничего не соображала.
— Ты уверена?
Я помню материалы дела. Там не было ни слова о наркотиках в крови жертвы. Только о том, что она беременна. На девятом месяце.
— Мы когда ей помочь пытались, такого в сумочке насмотрелись! — Мама брезгливо передергивает плечами. — Не у каждого наркомана подобный набор. Да и сама она… невменяемая была. Под кайфом. Куда врачи в женских консультациях смотрят! Ее в какой-нибудь больнице нужно было держать. Под присмотром нарколога!
— А на суде об этом говорилось?
— Конечно! Я последние деньги на адвоката спустила! Он постоянно заявлял эти… как их?.. Ходатайства! И об экспертизе тоже было!
— По факту оказалось наоборот. Что женщина была трезвой, а папа пьяным.
— Кирюш, так этот Вольский, муж ее… он страшный человек. Денег горы. Совести ноль. Купил и прокурора, и экспертов. Из-за него там все поменялось. Черное стало белым, белое черным, а наркоманка так вообще в человека превратилась. Не пила, не курила, не кололась. — Из глаз мамы начинают течь слезы. — Нас с отцом отчаяние брало. Этот гад со свету его сжить решил… отомстить за то, в чем Игореша даже не виноват.
— Мам… — Я обнимаю ее.
— Что мама?! — заливается она еще громче. — Ты сама хотела узнать. Так знай! Твой папа был приличным человеком. Он не пил и никогда не нарушал правила. Во всем виновата та баба. Но Игорю приписали алкогольное опьянение и посадили, чтобы потом в тюрьме… убить.
— Можно же было попробовать апелляцию. Найти другого адвоката…
Это в деле отца было самой большой загадкой. Он признал себя виновным, согласился с приговором и добровольно сел.
— Ты что? Снова перейти дорогу этому Вольскому? — На лице матери отражается священный ужас.
— Хотя бы попытаться…
— Чтобы он потом еще меня или тебя убил?
— А после смерти отца? Узнать точные причины смерти. Потребовать экспертизу… эксгумацию, в конце концов.
— Кира! Ты мне вот это прекрати! Игоря не воскресишь! Нет его больше! А Вольский может сделать так, что не станет и нас.
— Мне кажется, ты преувеличиваешь.
Не вяжется образ сегодняшнего Ярослава Вольского с образом хладнокровного убийцы. Подкупить, нанять он может, но чтобы сам…
— Так! Я знаю, что ты задумала! Добить меня хочешь! — Мама становится серьезной. — Сейчас же поклянись, что не станешь копаться в этом деле! Памятью отца поклянись!
— Мама…
— Не мамкай! Клянись сейчас же! У меня сердце не выдержит, если еще и с тобой что-то случится.
— Прости…
— Кира! — Мама встает, забыв клатч на диване.
— У меня новое расследование связано с Вольским. Серия интервью.
— Катастрофа… Откажись! — Она берет меня за руку. — Милая, откажись. Он сам тебя не узнает, после всех твоих браков и смены фамилий ты в безопасности. Я-то не всегда помню, какая у тебя сейчас. А вот если ты докопаешься до чего-нибудь…
— Я не им буду заниматься. Он только заказчик.
— Не важно! Поклянись, что не станешь ничего узнавать о том ДТП и откажешься от нового дела.
— Я… — Собираюсь сказать «не могу», но телефон внезапно моргает сообщением от Ломоносова.
Главред редко пишет так поздно. Только если что-то срочное.
«Завтра первое интервью. Берешь его у Вольского», — читаю на экране.
«У Вольского?»
Знакомые мурашки становятся на стартовую позицию и начинают забег.
«Он был партнером нашей цели. Сможет многое рассказать».
Странное совпадение.
«Где?»
«Сейчас перешлю адрес и время. Это он назначил».
Спустя минуту на телефон приходит информация. Не веря своим глазам, я трижды перечитываю две строчки и тут же пишу шефу:
«Там? Он серьезно?»
Глава 5
За несколько лет в журналистике уже забыла, что такое мандраж. Любое интервью —
