Маргарет Этвуд - Телесные повреждения

Прежде Ренни любила рассказать анекдоты про Грисвольд, чтобы позабавить друзей. Например: сколько людей из Грисвольда требуется, чтобы заменить лампочку? Весь город. Один заменяет, десять суют повсюду свой нос, а остальные обсуждают, как это с вашей стороны грешно желать больше света. Или: сколько людей из Грисвольда требуется, чтобы заменить лампочку? Ни одного. Если она перегорела, на то воля Божья, а кто ты такой, чтобы сетовать?

Люди, родом из больших мест, в особенности Джейк, думают, что в Грисвольде есть свой экзотический примитивный шарм. Ренни так не думает. По большей части она вообще избегает думать про Грисвольд. Она надеется, что именно то, что в этом городе ее отталкивает, важнее для ее самосознания.

Но от Грисвольда не всегда легко избавиться. Когда Ренни увидела кусок веревки у себя на кровати, она знала, что бы сказали об этом в Грисвольде. Вот, что случается с такими, как ты. Чего ты хочешь, ведь ты этого заслуживаешь. В Грисвольде все получают то, что заслуживают. А заслуживают в Грисвольде всего самого худшего.

В ночь перед операцией Джейк повел Ренни обедать, чтобы взбодрить ее. Идти не хотелось, но она знала, что в последнее время стала занудой, а ведь когда-то, когда ей было около двадцати, она зареклась никогда никому не быть в тягость. Выполнить зарок оказалось труднее, чем она ожидала.

Ренни считалась специалистом по скуке после своей статьи для колонки «Взаимоотношения» в «Пандоре». Она писала, что скучают всегда двое, а не один: скучающий и скучающая. Запредельной, зубодробильной скуки, от которой сводит скулы, можно избежать путем легкого переноса внимания. Изучайте его галстук, рекомендовала она. Если вам надоело, создайте воображаемую коллекцию ушей и поместите туда его уши. Наблюдайте, как ходит вверх-вниз его Адамово яблоко. Улыбайтесь. Исходной посылкой было то, что активным началом, источником могущественной силы скуки является мужчина, а пассивным реципиентом — женщина. Конечно, это было не совсем верно, но кто, кроме женщин, станет читать колонку «Взаимоотношения» в «Пандоре». Когда она писала для журналов, ориентированных на мужчин, таких как «Крузо» или «Визор», она предлагала полезные советы: «как прочесть ее мысли?» «Если она слишком пристально смотрит на ваши уши, или на то, как ходит вверх-вниз ваше Адамово яблоко, смените тему».

Джейк повел ее к Фентону, что обычно было ему не по средствам, и они расположились под одним из растущих прямо в ресторане деревьев. Сначала он держал ее за руку, но она чувствовала, что он делает это потому, что считает себя обязанным, и, действительно, через некоторое время они уже не касались друг друга. Он заказал бутылку вина и заставил ее выпить больше, чем ей хотелось. Возможно, он думал, что она станет менее скучной, если напьется, но это был не тот случай.

Она избегала говорить об операции, но ни о чем другом думать не могла. Может, она окажется доброкачественной, с другой стороны, может быть они ее разрежут и обнаружат, что она распространилась, перфорировалась, проросла изнутри. В лучшем случае она останется без груди. Ренни знала, что должна думать о том, как умереть достойно, но ей вовсе этого не хотелось. Она вообще не собиралась умирать.

Джейк травил байки о знакомых, сплетни с нехорошим душком, он любил их смаковать. Она пыталась веселиться, но вместо этого думала о пальцах Джейка. Он держал стакан левой рукой за основание, легко, но костяшки были абсолютно белыми. У него была привычка никогда не выкидывать пустые упаковки; сегодня утром она достала коробку бисквитов, и она оказалась пустой. Откуда Ренни может знать, что пора обновлять запасы, если он хранит на полках пустые жестянки из-под орехового масла, меда и какао. Она удержалась от того, чтобы сказать ему об этом. Ренни почувствовала, что взгляд Джейка соскальзывает с ее лица на верхнюю пуговицу блузки; затем, как бы достигая предельной линии, запретной точки, опять возвращается на ее лицо. Он зачарован, подумала она.

Они шли домой обнявшись, как будто все еще были влюблены друг в друга. Пока Джейк принимал душ, Ренни стояла в спальне перед распахнутой дверцей шкафа, раздумывая что бы ей надеть. Две ее ночные рубашки, черная с прозрачным кружевным верхом и красная сатиновая, разрезанная по бокам, подарки Джейка. Он любил покупать ей подобные вещи. Дурной вкус. Подвязки, красные трусики бикини с золотыми блестками, лифчики для проституток с получашечками на костяшках, которые сжимают и выпячивают грудь. Они выражают твою суть, говорил он с иронией и надеждой. Кто бы мог подумать. Следующим на очереди будет черная кожа и хлыст.

Она хотела помочь ему, поддержать в нем иллюзию, что ничего плохого с ней не случилось и не случится. В зеркале отражалось ее тело, такое же как обычно. Она не могла поверить, что через неделю, через день, часть его может исчезнуть. Она подумала, что делают с тем, что отрезают.

В конечном счете она ничего не надела. Она ждала в постели, когда Джейк выйдет из душа. Он будет пахнуть шампунем и тело его будет влажным и скользким. Она всегда любила, когда он, еще такой влажный, плавно входил в нее, но сегодня она лишь бесстрастно ждала, словно в приемной у дантиста, ожидая своей очереди. Процедура.

Сначала он не смог. Слишком много неожиданного для одного дня: ведь только сегодня стало известно об операции. Она могла понять и его шок, и отвращение, и те усилия, которые он предпринимал, чтобы скрыть свои эмоции, только она чувствовала то же самое. Она хотела ему сказать, что не надо, не стоит она таких усилий, но он бы этого не принял, он бы подумал, что она не довольна.

Пару раз он проводил рукой по ее груди, по больной. Потом он начал плакать. Это было как раз то, чего она с ужасом ожидала от себя. Она Крепко обняла его, поглаживая по затылку.

После этого он любил ее болезненно и долго. Она слышала, как стискиваются его зубы, как если бы он злился. Он не сдавался, ожидая пока она кончит. Он думал, что делает ей одолжение. Он действительно делал ей одолжение. А она не могла вынести даже мысли о том, что кто-то делает ей одолжение. Ее тело было бесчувственным, вялым, как будто она уже была под наркозом. Он это почувствовал и весь подобрался, вкручиваясь, извиваясь, он вламывался в нее без нежности, проталкивая себя внутрь нее, стараясь прорваться через этот барьер омертвевшей плоти. В конце концов она притворилась. Еще один зарок, данный ею когда-то: никогда не притворяться в постели.

К моменту, когда объявили вылет, уже стемнело. Они стоят в воротах, их около дюжины, и наблюдают как садится самолет. Собственно это даже и не ворота, а проход в цементной стене с перекинутой поперек цепочкой. Представители авиакомпании, двое юнцов, светло-коричневая девушка, на вид лет шестнадцати, и мальчик с парой наушников никак не могут решить, около какого прохода им стоять, поэтому вся группа некоторое время блуждает между одной дырой в стене и другой. Человек в затемненных очках предлагает понести ее фотоаппарат, но Ренни вежливо отказывается. Она не хочет, чтобы кто-нибудь сидел рядом с ней в самолете, в особенности человек, который способен носить пиджак сафари. Она не любила эти пиджаки, даже когда они еще были уместны. Это единственный белый в группе.