Галина Романова - Подвенечный саван

– Да нет, особо ничего. Сказала, что неприлично напилась. И что почти ничего не помнит. – Лавров припарковал машину, полез на улицу. – Ты чего сидишь? В машине остаешься?

– А? – Она вздрогнула, мысли, посетившие ее после его слов, были удручающе отвратительными. – Нет, я иду, иду…

Они поднялись к Лаврову в квартиру. Он почти сразу уткнулся в телевизор. А Лера, послонявшись без дела по квартире, решила съездить к себе домой. Ей нужен был отец – раздраженный, неулыбчивый, ворчащий – все равно какой. Ей срочно нужно было с ним поговорить о том, о чем она не могла говорить с Лавровым.

Она переоделась в недорогое пальтишко из букле, в котором отец называл ее «курочкой рябой», неторопливо прошла почти под носом у Сани в прихожую. Кажется, он даже ее не заметил. Просто тень промелькнула мимо него. Тень, колыхание воздуха.

Лера едва не заплакала с досады, натягивая короткие сапожки без каблуков. Сняла с крючка запасной ключ, которым ее нехотя снабдил Лавров. Подержала его на распахнутой ладони, размышляя: может, оставить его здесь, может, больше не возвращаться, из ее затеи ничего не вышло, все ее старания…

– Ты куда?

Она вздрогнула, повернулась.

Лавров в шортах, с голым животом, босыми ногами стоял в дверях комнаты и смотрел на нее недобро.

– Прогуляться, – неуверенно произнесла Лера и задрала подбородок. – А что?

– А то! Станешь умничать, выпендриваться, выкину вместе с твоим скарбом. Повторяю вопрос: ты куда?

– К папе, – шмыгнула Лера носом, показавшись самой себе такой противной, такой маленькой и такой некрасивой, что еле сдержалась, чтобы не зареветь.

– Машину возьми. – Он вытащил из кармана шорт ключи от машины, кинул ей. – И чтобы не моталась нигде после отца. А то…

– Выкинешь, я поняла. – Лера ключи ловко поймала и закрутила тут же головкой дверного замка. – Я правда к папе. Надо уговорить его узнать адрес той машины, которая…

– Я понял, – буркнул Лавров и тут же снова исчез в комнате…

Глава 7

– Я же говорил тебе, малышка, что ничего из твоей затеи не выйдет.

Час спустя Жэка сидел на старой софе в захламленной комнате своей тесной квартирки, гладил дочку по голове и уговаривал не плакать.

– Пап, он меня совсем не замечает, понимаешь?! – ревела Лерка, прижимаясь к его провонявшему куревом и потом свитеру. – Я для него пустое место! Просто пустое место! Как в детстве! Он смотрит на меня, как в детстве!

– Я тебя предупреждал.

Жэка с болью глядел на вздрагивающие худенькие плечи дочери. Ему очень, очень, очень было ее жалко. Ее юное сердечко страдало, надрывалось и болело. Но он не мог ей ничем помочь. Это не расшибленные коленки, эту боль зеленкой не прижжешь.

И Лаврова приструнить он не мог. Тот был не виноват. Он вообще ни о чем таком не подозревал. Лерка сама затеяла эту любовную возню, решив, что раз Саня теперь пострадавший, то может стать и покладистым. Ага, как же! А то он Саню не знает! Даже Машке не удалось его захомутать – шикарной диве с положением и умом, а тут пигалица какая-то глазастая. Он, конечно, изначально был против всей этой дурацкой затеи. Изначально. И как мог долго отстаивал свое нежелание идти у Лерки на поводу. Но потом под гнетом ее доводов сдался.

– Мать выходит замуж, па, ты понимаешь? – бесилась доча и носилась по его квартире, пиная табуретки. – Я ей не нужна! Вовсе не нужна! Мне даже кажется, что она начала меня ревновать к своему хахалю, па! Ты хочешь, чтобы я там жила и мелькала у него перед глазами?! Чтобы он вожделал меня?

– Вожделел, – поправил ее Жэка, стискивая зубы и кроя про себя матом свою бывшую.

– Пусть так! Но ты же этого не хочешь?! – сверкала Лерка черными глазищами в его сторону. – Не хочешь, чтобы он со временем начал меня лапать?!

– Нет, – потихоньку сдавал свои позиции Жэка, скрипя прокуренными зубами.

– И чтобы я поселилась у тебя тут, тоже не хочешь?

– Нет. Где тут, Лер? – Отец беспомощно разводил руками, обводя свою неухоженную тесную берлогу. – Я здесь остался один на условиях, что у тебя будет нормальное жилье с матерью после нашего развода. И дом матери своей продал для этих целей.

– В общежитие идти?

– Нет!

– Тогда я поеду к нему! Поеду! И не смей меня отговаривать!

Тогда он не стал отговаривать. Теперь пришлось уговаривать.

– Ты, па… – Лерка подняла красное зареванное лицо. Проговорила со всхлипом: – Пробил номер «Форда»?

– Угу, – кивнул Заломов.

Он встал, подошел к старенькому низкому серванту, доставшемуся ему от тещи, для вида порылся в узком ящике. Он знал наизусть, чья это машина. Просто тянул время. Чтобы Лера успокоилась, отвлеклась немного. Чтобы самому подумать, пока не поздно: а надо ли ей знать об этом? О том, что машина эта непростая?

Но Лерку провести было сложно. Невозможно было ее провести.

– Па, чего ты копаешься? – Ее заплаканные глазищи подозрительно прищурились, она фыркнула, как маленький котенок. – Чего время тянешь, па? Что-то не так с этой тачкой, да?

– Вот ведь! – делано хохотнул Жэка, возвращаясь к ней на продавленную софу с бумажкой, которую ему вручили ребята в отделе. – Настоящая дочь опера! Горжусь тобой!

– И что за тачка? – Лера выхватила из его рук бумажку, прочитала вслух. – Гришин Иван Сергеевич. Улица Заозерская, дом четырнадцать. Квартиры нет, значит…

– Значит, живет наш Гришин в особняке двухэтажном, а может, и трех… – пояснил нехотя Жэка, отбирая у дочки записку.

И тут же подумал, что лучше бы он эту записку сжевал при получении и прочтении. Вон как глазенки мгновенно загорелись у чада. Не ровен час сама туда полезет – в это логово растления.

– То есть, пап? Ты хочешь этим сказать, что он богат?

– Почему хочу? Я и говорю. Гришин этот богатый мерзавец, сколотивший себе состояние в девяностых еще и приумноживший его в энное количество раз.

– Не понятно… – Доча задумчиво покусала нижнюю губу. – Он что же, сам Лаврова по голове огрел? Но зачем?! Что он ему сделал? Или не сделал? Когда-то давно? А, пап? И теперь это мелкое сведение счетов? Лавров теперь не работает в полиции и можно оторваться и…

– Лера, дочка, остановись. – Жэка поморщился.

Ему отчаянно хотелось курить. И не сиди напротив него Лерка, он давно бы уже засмолил сигарету, роняя пепел на свитер и протертый до дыр ковер. И даже не удосужился бы форточки открыть, потому что запах курева ему не мешал. Как раз напротив. Он ему нравился, он делал привычной и обжитой для него любую территорию. Это была его вторая шкура, в которой ему было комфортно жить.