Татьяна Устинова - Богиня прайм-тайма

Ничего особенного не было – дождь, темнота, горящие окна соседнего крыла.

– Столетов сказал Никитовичу, что… кассета подлинная. Якобы он точно это знает.

– Вот черт!

– Вот именно.

– И… откуда он это знает? Что кассета подлинная?

– Леш, я толком ничего не понял. Никитович мне позвонил, вызвал в Кремль и три часа валтузил, как щенка неразумного. Что это, мол, мои корреспонденты себе позволяют, и как это они осмеливаются напрямую ему звонить, да еще с такими глупостями, да еще по открытой связи!

– Так если это глупость, то какая разница, открытая связь или закрытая? – спросил Бахрушин осторожно.

– Ну, вот именно.

Добрынин перестал изучать окна соседнего дома и стал изучать согнувшуюся в три погибели девицу под стеклянной крышкой стола.

Алексей Владимирович помалкивал, ждал.

– Красиво живешь, – сказал наконец председатель. – Порнуху прямо в кабинете показывают. Даже и ходить никуда не надо.

– Не надо, – согласился Бахрушин.

– Ну, и еще Столетов ему сказал, что кассета у него.

Этого Бахрушин никак не ожидал. Такого просто быть не могло. Не могло, и все тут.

Он тоже порассматривал девицын зад и сказал то, что думал:

– Этого быть не может.

– И тем не менее, Леша.

– Да откуда у Столетова какие-то секретные материалы?! И он никогда арабской тематикой не занимался! Он в Париже седьмой год и за свое место удавится, Олег! И кого хочешь удавит! Он осторожнее папы римского!

– Ну, папа римский просто рисковый пацан по сравнению со Столетовым, – согласился председатель, и они улыбнулись друг другу.

– Никитович мне сказал, – помолчав, продолжил Добрынин, – что Столетов в Париже допился до того, что ему стал мерещиться Али Акбар в подлинном обличье, да еще на видеокассете, и просил меня немедленно его приструнить, но…

– Что “но”?

Тут председатель Российского телевидения сделал следующее. Он вдруг стремительно поднялся из кресла, в два шага дошел до пионерлагерной дверцы и широко ее распахнул. За ней была тихая приемная, из-за обилия окон и стеклянных дверей похожая на аквариум, а за столом Марина, морская царевна.

Царевна встрепенулась и уставилась на председателя вопросительно.

– Мне ничего не нужно, – сказал Олег Добрынин негромко. – Дверь пусть пока открытой останется, а вы не пускайте никого в приемную.

Марина стремительно поднялась.

– Олег Петрович, я не расслышала, простите, пожалуйста. Что-нибудь…

– Ничего не нужно, – сказал председатель во весь голос. Бахрушин смотрел на него с изумлением. Олег Добрынин шпиономанией никогда не страдал. – Не пускайте никого в приемную минут десять, а дверь пусть пока будет так.

Марина если и удивилась, то виду не подала, выбралась из-за стола и исчезла.

– Так надежнее, – пробормотал Олег Петрович, вернулся за стеклянный стол и носком лакированного ботинка потрогал зад каменной красотки. – Так вот.

Никитович хотел, чтобы я прямо от него Столетову позвонил, я и звякнул, но…

– Что?

– Столетова не нашел.

– Как не нашел?! – поразился Бахрушин.

Этого тоже не могло быть, потому что не могло быть никогда. Если председатель телерадиокомпании ищет за границей своего собственного корреспондента, в интересах этого корреспондента найтись немедленно, в ту же секунду, получить все инструкции, выслушать все претензии, поклясться в вечной верности и только после этого вернуться в Латинский квартал, в Cafe des Artistes допивать свой виски.

– Не нашел, – подтвердил Добрынин тихо. – Дома нет, в корпункте, понятно, ничего не знают, жена в обмороке, потому что он пропал.

– Вот черт, – повторил Бахрушин.

– Вот именно. Он два дня назад уехал на какую-то встречу и с тех пор не вернулся. Все. Конец истории.

– История хороша, – оценил Бахрушин.

– И я про то же, – согласился Олег Петрович. – Стал бы Никитович меня вызванивать, настаивать, чтобы я немедленно в Париж звонил, и вообще вею кашу заваривать, если бы за этим ничего не было. А?

– Я не знаю, – сказал Бахрушин медленно. – Мало ли что ему в голову взбредет. Может, ему уже отставку подписали, мы же не знаем! И ему нужно срочно повысить собственный статус. Вот он и… старается. Разоблачает международные заговоры.

– Отставку ему не подписывали, и мы это знаем, – поправил его председатель, налегая на слово “мы”. – И что это он вдруг сейчас старается, когда тема такая скользкая? Кроме того, Никитович не Ястржембский, он на себя отродясь никаких ответственных решений не брал, особенно по террористическим группировкам.

Ты что-нибудь понимаешь, Леша? Я вот решительно ничего.

Бахрушин не знал, что отвечать, – пожалуй, в первый раз с тех самых пор, как его вызвали в подвал, за железную дверь, имевшую название “Первый отдел”, и там вкрадчиво спрашивали, что он думает о студенте Подушкине и студенте Ватрушкине.

Впрочем, тогда он вышел из положения, а как выходить сейчас, он не мог себе представить.

Зачем пришел Добрынин? Перевести все стрелки на него, Бахрушина? Почему так спешно? Почему перед самым своим отъездом? Или отъезд тоже как-то связан с этой дикой парижско-арабской историей?! Куда делся Столетов, если он вообще куда-то делся? Почему он звонил Никитовичу, а не Добрынину или Бахрушину, которые являлись его непосредственными начальниками? Это было бы гораздо проще и логичней!

Объяснение его звонка могло быть только одно – он на самом деле верил в то, что пленка подлинная, и хотел доложить о ней как можно выше, чтобы как-то подстраховаться в случае, если….

Если что?..

И может быть, это самое “если” уже наступило, раз жена не знает, где он, и мобильный не отвечает?!

– Ну что? – повторил Добрынин. – Есть соображения, Алексей Владимирович?

– Откуда у нашего корреспондента в Париже может быть подлинная запись Акбара?! Он русскими балетными сезонами занимался и выездными заседаниями штаб-квартиры НАТО! Принимать Литву или не принимать. Верить обещаниям украинского президента или не верить. Ну, выставку там арестовали, он синхроны с адвокатами прислал! Арабы-то откуда?!

– Это все я и сам знаю, – пробормотал председатель. – В общем, я тебе сказал. Ты ничему особенно не удивляйся.

– Чему, например?

– А ничему, – неожиданно резко сказал Добрынин. – Но это только первый вопрос. Будет еще второй, но он… короче.

Сейчас спросит про Храброву, почему-то решил Бахрушин.

Если спросит, я точно заплачу. Когда Паша спрашивал, стерпел, а сейчас заплачу.

– Твою жену из Афгана надо отзывать, – сказал Добрынин, и Бахрушин чуть не упал с дивана, прямо к уткнувшейся в ковер голове порнографической девицы. – Не сегодня-завтра талибы в наступление пойдут.