Татьяна Устинова - Мой генерал

На Марину напал столбняк. Вот просто взял и напал и поверг в неподвижное п.. Сопротивление бесполезно.

– Что вы на меня так смотрите? – спросил Тучков Четвертый и перестал утираться. – Мне, право, неловко.

– Это… вы? – зачем-то спросила Марина.

Федор оглядел себя.

– Это я, – заключил он, оглядев, – а что?

Тело было совершенным – эпоха Возрождения, шутка ли! – и блеск чистого пота на верхней губе, и крепкая шея, и длинные мышцы загорелых ног, которыми он переступил, и плотные шорты, и белые зубы.

Нет, надо остановиться. Что сказала бы мама, если бы узнала, что дочь так бесцеремонно рассматривала полуголого мужчину?!

– Федор! – нетерпеливо позвала с корта Вероника. – Ну сколько можно? Я же жду!

Тут Федор Тучков тоже как будто очнулся, засуетился, кинул свое полотенце на лавочку и потрусил на площадку. Марина смотрела на его ноги.

– С каким счетом выиграли, Федор?

Тот самый седовласый, что собирал мячи, засмеялся в отдалении:

– Хоть бы самолюбие мое пощадили, Вероника!

– И с каким?

– Шесть – три, шесть – один, шесть – четыре.

Вероника фыркнула:

– Всего три гейма сгоняли? Слабаки!

– Он для вас силы берег! А вы все проспали!

– Да ладно! Я даже не умылась! Вскочила и побежала, дед даже не понял ничего.

Марина все смотрела, глаз не могла оторвать, хотя мама и караулила и приказывала отвернуться и идти своей дорогой.

Он почти не двигался, как будто отдыхал, ракетка взблескивала в руке, удары ложились один за другим – под сетку, на заднюю линию, под сетку, на заднюю линию, и так до бесконечности. Вероника носилась, топала, чуть не падала, и в конце концов обиженно, как девочка, закричала:

– Ну, Фе-едор! Ну, хватит!

– Что такое? – удивился он. – Уже устали?

Под сетку, на заднюю линию. Под сетку, на заднюю линию. Под сетку…

– Доброе утро, Мариночка. Вы сегодня купались?

Нет, она не купалась! Бассейн только-только открылся, где она могла купаться сегодня?! В пруду, где раньше “купался” утопленник?!

– Доброе утро.

Элеонора Яковлевна, мамаша сорокалетней Оленьки, которая “плохо кушала”, сладко улыбалась. На голове у нее были свежие кудри, а в руке корзиночка.

– Купила малинки, – сообщила Элеонора Яковлевна интимно, – может, Оленька поест. Изводит себя голодом! Изводит и изводит! Скоро от нее ничего не останется! А я не могу на это смотреть, не могу!

Марина была уверена, что чем меньше “на это” смотреть, тем меньше Оленька станет изводить себя голодом, ибо всем известно – чем меньше зрителей, тем короче спектакль. Но материнское сердце не камень. Нет, не камень.

– Вы… в деревню ходили? – спросила Марина просто так.

Ей очень хотелось еще немножко посмотреть на Федора Тучкова – как он играет в теннис, и как напрягаются мышцы на длинной руке, и блестит ракетка, и он отряхивает пот с загорелого лба, и…

– Бегала, бегала в деревню! Пришлось рано встать, но для любимой дочери я готова на все, буквально на все! Мы готовы на все ради наших детей! Верно, Мариночка?

– Я… не знаю. У меня пока нет детей.

– Как?! Вы что, тоже не замужем?!

– А… кто еще не замужем?

Элеонора Яковлевна сообразила, что сделала некоторую тактическую ошибку, и взяла Марину под руку, собираясь повести за собой, но тут Вероника на корте снова завопила:

– Федор, черт вас подери, ну сколько можно?!

– А вы двигайтесь, двигайтесь, не спите!

Тут и Элеонора Яковлевна внезапно обнаружила, что атлет на корте – суть Федор Федорович Тучков, сосед по столу, вечно облаченный в дикие спортивные костюмы, причесанный волосок к волоску и вежливый до приторности. Как будто влекомая невидимыми, но могущественными силами, она сунула Марине корзиночку, подошла к сетке и взялась за нее обеими руками. На пальцах взблескивали драгоценные камни.

– Федор Федорович, я вас не узнала! Это вы? Как мило!

– Это я, – признался Федор, извинился перед Вероникой и подошел к забору – вежливый!

Марина независимо усмехнулась и стала разглядывать ягоды в “корзиночке”. Они были крупными и лежали одна к одной. Марина исподлобья быстро глянула в спину Элеоноры Яковлевны, выбрала самую большую и отправила в рог. Под языком стало сладко и холодно, и острый, ни с чем не сравнимый аромат, который бывает только у малины и только в июле, сразу ударил в нос. Марина зажмурилась.

– Боже мой, как это замечательно! – восклицала Элеонора Яковлевна, держась за сетку всеми пальцами, как мартышка в зоопарке, измученная сидением в клетке. – Как замечательно, Федор, что вы играете в теннис! Моя Оленька мечтает, просто мечтает научиться! Вы должны ее научить! Пообещайте мне, что вы этим займетесь, Федор!

– Станьте в очередь, – предложила издалека вредная Вероника, – последним занимал Геннадий Иванович.

Элеонора Яковлевна не обратила на девчонку никакого внимания.

– Федор, вы просто обязаны! Оленька бредит теннисом! Она смотрит по телевидению все игры подряд, от первого до последнего… этого… как его… от первого до последнего периода!

Вероника невежливо фыркнула. Федор остался невозмутимо-галантным, в любую минуту готовым к любым услугам.

Нет, все-таки он кретин, хоть и превратился волшебным образом из мешка с соломой в атлета эпохи Возрождения!

Марина опять воровато оглянулась по сторонам и вытащила еще одну ягоду, опять кинула в рот и зажмурилась от счастья.

Когда глаза открылись, неожиданно обнаружилось, что Тучков Четвертый смотрит на нее из-за сетки. Просто глаз не отрывает.

Что такое?

У нее не было никакою опыта, и она понятия не имела, что может означать пристальный и странный мужской взгляд, от которого как будто делается горячо лицу, а позвоночнику, наоборот, холодно. Она поняла только одно – он видел, как она потихоньку таскает из чужой корзины чужие ягоды, и стремительно покраснела. Даже дышать стало трудно.

Он как будто сообразил и моментально отвернулся – из вежливости – и стал с преувеличенным вниманием слушать, что толкует ему Элеонора Яковлевна про Оленькину любовь к спорту вообще и к теннису в частности.

– Наверное, все-таки лучше поговорить именно с ней, – наконец сказал он. – Все-таки это нагрузка, бегать надо… много и быстро. Может быть, ей не захочется?

Марине показалось, что в голосе у него звучала робкая надежда на то, что Оленьке “не захочется”. Нежная мать уверила, что непременно “захочется”. Вероника снова закричала и даже топнула ногой, оставив мокрый след на чистом асфальте. Элеонора Яковлевна отцепилась от сетки, проворно сошла с газона, ухватила Марину под руку и увлекла за собой.

Федор проводил ее глазами.

Ему не хотелось, чтобы она уходила. Со вчерашнего дня, когда он увидел ее длиннющие ноги и крепкую грудь, обтянутую черной майкой, ему хотелось, чтобы у них… как бы это выразиться… все получилось. Не то чтобы он специально это планировал или задался целью во что бы то ни стало совратить строптивую рыжеволосую профессоршу с пути истинного, но его первоначальные планы изменились. Теперь она его занимала, и ему было приятно, что он так поразил ее своим молодецким видом. В том, что поразил, не было никаких сомнений.