Татьяна Устинова - Мой генерал

Вечно холодная, длинная, как трамвайный вагон, комнатка с окошком с видом на тополь и на стену соседнего дома, девичья постелька – спать только на жестком, для осанки, накрываться только тоненьким одеяльцем, для самодисциплины, – старый тугодум компьютер, книги до потолка, любимая кружка и лысый от времени плед.

Однажды мать нашла у нее в ящике губную помаду. Был скандал с отречением от дома и угрозой самоубийства. Марина помаду выбросила и больше никогда не покупала. Ей тогда было тридцать два года.

Только бы теперь они – мать и бабушка – не узнали, в какую историю вляпалась их девочка! Узнают – не переживут.

Впрочем, подумала Марина, сидя на бортике и философски болтая ногой в теплой воде, и истории-то никакой нет. Только все хочется, чтоб была. И полицейский капитан в выцветших и потертых джинсах, кажется, только-только замаячил на горизонте. Правда, на нем не было вовсе никаких джинсов, а накануне вечером она была уверена, что, в сущности, он просто придурок, но сегодняшнее посещение теннисного корта заставило ее по-другому взглянуть на него.

Все-таки мужчина, похожий на скульптуру эпохи Возрождения, да еще с ракеткой в руке, да еще в кепке козырьком назад, выгодно и безусловно отличается от мужчины в гавайской рубахе и пестроцветных спортивных штанах!

Господи, о чем она думает, болтая ногой в теплой воде?! Самый умный из всех известных ей мужчин, Эдик Акулевич, похож на гриб-опенок. Шейка тоненькая, голова огромная, спина колесом, ножки тоже почти колесом. Зато гений, будущий Нобелевский лауреат, надежда отечественной науки. И маме всегда нравился, и бабушка всегда одобряла… Федора Тучкова Четвертого ни одна из них не одобрила бы!

В бассейне почти никого не было. Ранние пташки уже потянулись на завтрак, а поздние пташки еще не просыпались. В отдалении плавал какой-то незнакомый молодой мужик зверского вида, вода летела от него в разные стороны, и тетенька в целлофановом сооружении на голове то и дело шарахалась от пловца и смотрела неодобрительно, но замечаний не делала, видно, опасалась, что самой не поздоровится. В дальнем конце бассейного “зала” ровно и мощно гудел противоток, любимое Маринино развлечение. Раз уж притащилась – почти против собственной воли! – сейчас поплывет, уцепится за решетку и станет болтаться в бурлящей пузырьками теплой воде – красота!

Над головой мелькнуло что-то большое и темное. Марина втянула голову в плечи, воздух как будто дернулся, раздался громкий всплеск, вода широко плеснулась за край.

Какой-то полоумный прыгнул с разбегу, поняла Марина. Хорошо хоть на голову ей не приземлился!

Полоумный вынырнул на середине бассейна, размашисто поплыл, нырнул, снова вынырнул и оказался Федором Федоровичем Тучковым Четвертым.

Ну, конечно. И как это она сразу не догадалась?

Сейчас выдаст что-нибудь про то, что “вода чудесная”.

– Почему вы не плаваете, Марина? Вода сегодня отличная!

Марина вздохнула и стала сползать с бортика в “отличную воду”.

– Вы уже… наигрались?

– После обеда еще пойду. Может быть, вы тоже… хотите?

– Я не играю, Федор, – строго сказала Марина. Не хватало еще ей затесаться в очередь из потенциальных учеников следом за Геннадием Ивановичем, Оленькой и ее мамашей!

– Я бы вас научил, – сказал он задумчиво и ладонью вытер с лица воду, – у вас все получилось бы.

– Откуда вы знаете?

Он понятия не имел, получилось бы у нее или нет, и все эти заходы “про теннис” были просто заходами, потому что она вдруг понравилась ему, хоть он ничего и не планировал и теперь осторожно нащупывал почву, как именно подобраться к ней поближе, но об этом говорить нельзя. Поэтому он просто пожал плечами, хотел сказать, что у нее длинные ноги, потом решил и этого не говорить и отделался тем, что у нее “спортивный вид”. Она посмотрела подозрительно, но ничего не сказала, окунулась в воду и неуверенно поплыла, как будто плохо держалась на воде. Длинные ровные ноги в голубой толще казались совсем уж длинными и ровными. Федор посмотрел-посмотрел, а потом решительно уплыл вперед.

– Как ваше колено? – спросил он, когда Марина добралась до бортика.

– Спасибо, хорошо. – По правде говоря, про колено она даже не вспомнила.

– Почему вы его не заклеили пластырем?

Марина посмотрела на свою ногу. Пластыря не было.

“Почему я ее не заклеила? Надо было заклеить. Я же ему пообещала. Я всегда делаю то, чего от меня хотят. То, что обещаю. Я никогда не делаю того, чего бы мне хотелось”.

Федор Тучков удивился. Вид у нее был странный.

– Я просто забыла, – быстро сказала она, как будто извиняясь, и поболтала ногой в воде. – Я так хотела спать, что забыла его наклеить. Я… наклею. Правда. После завтрака.

– Да, может, шут с ней, – осторожно проговорил он, – если не болит, зачем ее заклеивать?

И правда – зачем? Незачем, получается.

– Послушайте, Федор, спасибо вам за заботу, конечно, но я вполне могу сама решить, заклеивать мне коленку или нет!

Это был прежний тон прежней Марины, и он был рад, что она вернулась – такая, какая была вчера.

– Ночью больше никуда не наведывались?

– Что?!

– Я имею в виду… по детективным делам.

– Послушайте, Федор, почему вы решили, что имеете право?

– Да ничего я не решил! Я просто спросил!

– Ничего себе просто! Вы не просто, вы как-то специально… оскорбительно спросили, потому что вам не понравилось, что я вчера ночью ходила…

– Ти-ше! Вы что, хотите, чтобы весь санаторий знал, куда именно вы ходили ночью?!

– Я хочу, чтобы вы перестали делать оскорбительные намеки!

– Послушайте, уважаемая, вам надо лечиться! Я за вас волнуюсь, честное слово. Что еще за оскорбительные намеки?!

Мимо неторопливо и важно проплыла давешняя тетка с целлофановым пакетом на голове, посмотрела в их сторону – они все стояли у бортика, – поджала губы и кивнула головой, как будто через силу.

– Видите? – зашипела Марина. – Вот чего вы добились! Отойдите от меня и не приставайте с идиотскими вопросами!

– Да ничего я не добился!

– А почему она так на нас посмотрела?

– Понятия не имею! И вам задумываться не советую!

– Вы ведете себя неприлично!

– Я?!

Конечно, давно следовало нырнуть, вынырнуть подальше и там, в отдалении, поплавать подольше и побыстрее, но он не мог себя заставить. Она пылала таким искренним негодованием, так сердилась на него – непонятно за что! – так фыркала, так сдвигала брови и послушно принимала его “подачи” и отбивала их именно туда, куда ему было нужно.

И еще ему очень не хотелось… затягивать. Он был уверен, что времени у него не слишком много.

Поэтому он поцеловал ее.