Дочь Моргота (СИ) - "calling my name"

— Мне не нужны темные твари… я не собираюсь грабить и убивать.

Лишь забрать себе колечко. А если полурослик ответит «нет», извинишься и уйдешь?

От того, что Боромир не сумел, или не захотел скрыть презрения к «темным тварям», Силмэриэль обиженно поджала губы. Не относил ли он к темным тварям и ее… где-то в самой глубине души? Или пока просто не видел ее темной сути? «Твои темные твари» прозвучало бы еще неприятнее, гондорец все же не сказал этого, но прочитать столь очевидную мысль смог бы даже не владеющий осанвэ.

— Я буду видеть тебя через Палантир, и полуросликов тоже. А темные твари могут еще помочь тебе… разобраться с некоторыми следопытами.

Силмэриэль, прищурившись, поспешила сложить руки на груди, чтобы устоять перед бурей негодования, но Боромир вновь удивил ее, неожиданно промолчав.

***

Темные твари еще могут помочь тебе… разобраться с некоторыми следопытами.

Силмэриэль имела в виду полуорков, или себя? Что ж ты не спросил, неужели благородному наследнику трона наместников все равно? Моей дочери удалось с тобой то, чего не получилось у меня… придется отдать девочке должное. Или это не ее заслуга, ты сам готов на все?

Поцелуй меня… если тоже не боишься.

Маняще приоткрывшиеся по-детски пухлые губы (хотя лет ей явно неизмеримо больше, чем ему) вдруг растянулись в пугающе зверином оскале, отливающие янтарем, как капли сосновой смолы на солнце, светло-карие глаза заполнились чернотой разрытых могил и не знающих света душ… от готового выпрыгнуть из их глубины хотелось в ужасе убежать, закрывая лицо руками, как от страшного детского сна, ища спасения в теплых материнских объятиях.

А ты знаешь, что моя дочь делала, чтобы получить служащих тебе полуорков? Сейчас увидишь…

Из затягивающего в полный страха и таящегося на самом дне леденящего зла омут забытья не было выхода… все слабее сопротивляющееся сознание еще понимало, что за смутно бликующим на поверхности светлым пятном пробуждение и спасение, но сделать решающее усилие и достичь его не могло.

До недавнего времени в то, что Силмэриэль подобна Саруману, Гэндальфу и выжившему из ума Радагасту, верилось с трудом, даже после того, как он повисел под ее наивно заразительный смех в воздухе. Уж слишком мало в ней от седобородых старцев в мантиях, способных метать молнии взглядом и с наконечника посоха — больше всего дочь Сарумана напоминала откровенно жаждущую его ласк простую гондорскую девчонку.

Только Палантир слегка поколебал его уверенность. Сфера, источающая концентрированную, без остатка поглощающую свет тьму и неподвластную ни одному выкованному созданиями Эру мечу опасность, лишь притягивала ее подрагивающие от нетерпения руки. В светло-карие глаза со все больше, до неестественно пугающих размеров расширяющимися зрачками словно из кружащей голову глубины видящего камня наползала чернота.

Но, прежде чем он успел убедиться, что это не игра света и тени, Силмэриэль опустила ресницы, наслаждаясь контактом с проклятой сферой, а когда все наконец закончилось, взгляд просветлевших глаз дочери Сарумана снова стал обиженно-неуверенным. Наверное, их просто затемнило отражение Палантира в полумраке похожей на склеп башни колдуна.

А теперь в навеянном темным колдовством Сарумана… или нашептанном собственной совестью кошмарном сне, в реальности которого не было ни малейших сомнений, жуткие картины сменяли друг друга, заставляя морщиться и безуспешно пытаться поднять налившуюся свинцовой тяжестью руку, защищаясь от хаотично разлетающихся кровавых брызг.

Тонкие белые пальцы, робко ласкавшие его плечи, судорожно сжимали грязную рукоять кривого орочьего ножа, покрытое слизью и кровью уродливое порождение зла лежало на сгибе локтя создательницы… творить подобное мог лишь Властелин Мордора и… тот, чье имя лучше не вспоминать.

За гранью, которую не переходят даже вершившие самые ужасные казни и пытки.

Жуткий яростный вой, уже почти не способный напугать, проник в опутавшее вязкими щупальцами сонное марево, рассеивая морок, испуганные крики и треск веток под ногами достигли ушей сладостной музыкой, сменив нечеловеческие вопли из рассыпающегося сна. Мертвенно тусклый лунный свет ударил по глазам, болезненно ослепив… похожие на призраков фигуры в черных плащах надвигались по склону, словно паря в воздухе.

***

— Луртц! Не забывай, кому ты служишь…

Силмэриэль со все возрастающим страхом и раздражением ударила рукой по совершенно не пугающему ее Палантиру… больно, как от любого другого камня, вот и все, что он может ей сделать. Глупо и бессмысленно бить неживое и бессловесное.

Многодневная (сколько их прошло, она не могла сказать даже примерно) сосредоточенность почти полностью выбила из реальности, и коварно лишила сил, враз утекших в незаметно подступивший во все плотнее обволакивающем сознание полумраке миг. Темное пламя Ока не беспокоило ее более, видящий камень послушно показывал примостившееся у заброшенного тракта на границе Хоббитании Пригорье и болота Глухоманья.

Прикажи оркам убить следопыта и хоббитов, забирай кольцо и возвращайся… ты же этого хотел!

Он вернется в Изенгард, не может не вернуться… идти одному в Минас Тирит было бы безумием, и тогда…

Кольцо губительно для смертных… глупая! Или ты гораздо более жестокая девочка, чем я думал?

Если кому и говорить подобное, то только не ему — Саруман Белый последний, кто вправе упрекнуть ее в жестокости. Усталый разум машинально ответил на обвинение, не заметив ничего странного.

— Жизнь губительна для смертных, папа! Она обрывается быстро и навсегда, с кольцом и без кольца!

— То есть ты не расстроишься?

Что? Отец не сумел скрыть разочарования, и… откуда он опять взялся в ее сознании? Не дававший ей покоя сотни лет голос не успел стать чем-то пугающим и необычным… Помрачившееся сознание начало путаться в деталях, забыв, как все изменилось.

— Боромир!

Она чувствовала связь все слабее — от усталости, расстояния, или он отдалился от нее, не сумев преодолеть охватившие сомнения? Или это отец… он вот-вот вернет себе принадлежащее по праву, что она ни за что не желает отдавать, если ничего не сделать.

Силмэриэль в панике оглянулась — черные стены колебались перед глазами, подергиваясь туманом, попытка вглядеться отдалась болью в висках и тошнотой. Посох… она оставила его рядом, и он никак не мог забрать, все не желал находиться, пока с глухим стуком не упал на пол.

Словно отец вот-вот опередит ее, Силмэриэль, не стараясь сохранить равновесие, потянулась за укатившимся в сторону древком, слабо белеющим в углу, и, неловко упав на колени, судорожно сжала в руке безупречно гладко обточенное дерево. Почти неощутимая боль в коленях без следа прошла от разлившегося в груди облегчения… ничего еще не потеряно, пока он у нее, она сможет все исправить.

— Орки снова подчиняются мне, Силмэриэль. Они схватят тебя, если я им прикажу.

— Они не посмеют… или умрут!

Зрение постепенно становилось четче, позволяя видеть выход и уходящую вверх спираль лестницы. Ей придется пойти туда, пока он сам не спустился за ней… и орки не явились исполнить приказ хозяина. Что именно папа мог им приказать, думать и узнавать не хотелось, от раскалывающей голову почти нестерпимой боли тошнило и без этого.

— Не все, сил не хватит! Оставшиеся накажут тебя за плохое поведение… и за то, что мне придется делать новых.

— Нет, это мне придется!

Не может же… все так обидно закончиться, когда она только узнала вкус свободы и… счастья? Последнего пока нет, но может и хочет наконец узнать.

— Прочь!

Силмэриэль замерла в нерешительности, прижимая к груди так и норовящий вырваться из рук гладко отполированный видящий камень. Она так и не успела выбросить его в Изен, «извини, Гэндальф», времени и возможности уже не было. Тусклый свет ущербной луны обжигал разучившиеся видеть мир глаза, а солнечный просто убил бы ее на месте.

Плотоядно оскалившийся рослый полуорк взвыл, опаленный разрядом, остальные злобно заворчали, пятясь назад. С раздражением и испугом почувствовав усилившееся головокружение и слабость в ногах, Силмэриэль бросила Палантир в полузасыпанную заброшенную шахту. Возможно, отец не скоро найдет его там, а орки слишком глупы, чтобы помочь.