Соня Мармен - Ветер разлуки

В комнате было жарко. Ставни закрыли, чтобы не дать проникнуть утреннему свету, и только несколько почти сгоревших свечей освещали помещение. Франсуаза задремала в перерыве между схватками. До них доносился приглушенный шум просыпающегося города. Пушечный выстрел, которым будили солдат, давно уже прозвучал. Изабель, сама того не желая, постоянно вспоминала об Александере и спрашивала себя, доложит ли он губернатору о приближении французской армии.

Пока Батист рассказывал ей и братьям о том, что у Франсуазы начались роды, Александер, о котором все забыли, потихоньку улизнул. Изабель не сердилась на него, потому что знала – Этьен ни за что не согласился бы отпустить его живым. Брат поклялся, что, если когда-нибудь их с шотландцем пути снова пересекутся, он, не задумываясь, его прикончит. Потом Этьен ушел, а Луи и Гийом остались в Квебеке с семьей.

Изабель очень огорчилась, что Этьен так болезненно воспринял все, что связано с Александером, но другого она и не ждала. С юных лет Этьен пылко отстаивал свою свободу, и для него присутствие англичан на французской земле было невыносимо. Он не мог смириться с мыслью, что его сестра влюбилась в английского солдата. Он не понимал ее сейчас и не поймет никогда… Он совсем не походил на отца, в отличие от Луи, по натуре мягкого и уступчивого. Вероятно, Этьен удался в мать, первую супругу Шарля-Юбера. Если так, то Жанна Лемлен была женщиной весьма неуживчивой…

Дверь открылась, и вошла Перрена с миской горячей воды, а следом за ней Женевьева с чистыми полотенцами. Протяжный крик заставил повитуху, прикорнувшую в кресле у кровати, поднять голову. Франсуаза бредила. Ребенок никак не мог выйти, он был слишком велик для таза своей матери. Всю ночь Франсуаза стенала от боли и тужилась, но ничего не помогало – дитя оставалось «запертым» у нее в лоне. Кто-то первым высказал свои опасения за жизнь матери и ребенка… Схватки становились все реже – верный признак того, что силы понемногу оставляли роженицу. Надеясь на чудо, в дом даже привели священника…

Осмотрев Франсуазу, повитуха подошла к Женевьеве и что-то прошептала ей на ухо. Женевьева побледнела и кивнула, а потом, шурша юбками, вышла из комнаты. Через пару минут пришел Луи. Отправив в коридор Перрену, повитуха объяснила суть дела отцу, который едва не лишился чувств: дитя не выходит, нужно быстро принять решение. От этого зависела жизнь Франсуазы.

В маленькой гостиной Луи упал на стул и заплакал. Изабель, которая осталась с братом по его просьбе, сидела рядом и смотрела на него. Она ничем не могла ему помочь.

– Ну почему я должен это решать? Кто я такой, чтобы выбирать, кому остаться в живых – женщине или ребенку? И как только Господь может допускать такое?

Не зная, что ответить, Изабель уставилась на носки своих туфель.

– Я не могу потерять Франсуазу! Я ее люблю! И нашим детям нужна мать! Я не могу отнять ее у них взамен на маленького братика или сестричку! О, Иза! Мне нужно убить своего ребенка, чтобы спасти жену! Это несправедливо! Сначала умер отец, теперь – мое дитя!

Изабель встала и взяла Луи за руку. Она понимала, как ему тяжело, но не в ее силах было разрешить ситуацию, ей лишь оставалось разве что поддержать его решение.

– Бог читает в твоем сердце, Луи! Он знает, каких усилий это тебе стоит, и не осудит тебя.

Поскольку обстановка сложилась тяжелейшая, было решено удалить из дома детей, поэтому Мадлен и пожилая кухарка Сидония увели малышню обеих женщин, своей невестки и Женевьевы Гюйон, в доме которой Франсуаза жила с начала бомбардировок, в дом на улице Сен-Жан.

Жюстина почти все время проводила, стоя у окна, выходившего на реку Сен-Шарль и верфи. Она молилась, перебирая четки. В воздухе стоял запах смолы: с приходом весны большое количество кораблей привели на ремонт. Издалека доносились голоса глашатая и французского переводчика, приглушенные толстыми стенами дома, но суть уловить было невозможно.

Гийом сидел за столом, уставившись на картину с библейским сюжетом, и что-то бормотал себе под нос. Взгляд у него был пустой, что тревожило Изабель. С братом, обычно таким жизнерадостным и остроумным, творилось неладное. Казалось, он заперся в своем мире. Однако заговорить об этом с Луи Изабель пока не осмеливалась.

Старший брат ходил взад-вперед, меряя шагами расстояние между лестницей второго этажа и дверью в комнату, и каждый раз вздрагивал, когда сверху доносились душераздирающие крики Франсуазы. Создавалось впечатление, что его терзают противоречивые желания – убежать или броситься спасать жену и ребенка. И все-таки он остался здесь, в кухне, и лицо у него было такое бледное и изможденное, что Изабель подумала: он страдает не меньше своей бедной супруги.

– Выпейте кофе, вам станет легче! Франсуаза у нас крепкая. Вот увидите, все обойдется!

Луи посмотрел на чашку, протянутую Перреной, но на самом деле он ничего не слышал и не видел. На висках у него выступил пот, он нервно постукивал пальцами по ноге. Крики сменились страшным завыванием. От неожиданности служанка уронила чашку, и та разбилась. В панике Луи наступил на нее и бросился к лестнице.

– Господи, да что они с ней делают? Почему она так кричит? Иза, пойди к ней, посмотри!

Изабель окаменела от ужаса. Брат подбежал к ней и потряс за плечи.

– Изабель, пожалуйста! Ты нужна Франсуазе!

Собрав в кулак всю свою волю, девушка поднялась на второй этаж. Дверь в спальню была заперта, но крики проникали сквозь тонкую деревянную перегородку и вонзались ей в душу. Дрожа всем телом, Изабель вошла и… застыла на месте от ужаса. С лицом, искаженным страданием, Франсуаза лежала на кровати, раскинув руки. Запястья ее были привязаны к столбикам кровати, Женевьева держала раздвинутыми ноги. Несчастная выглядела как… умалишенная в момент приступа… На самом же деле это было сделано, чтобы ничто не мешало повитухе в ее трудной работе. Простыни под роженицей были густо пропитаны кровью.

Изабель не могла видеть, чем занята повитуха, стоявшая к ней спиной. Проследив за испуганным взглядом Женевьевы, она подошла к миске, которую сразу не заметила. При виде кровавых кусочков первая мысль ее была о том, что это разрезали матку, чтобы извлечь ребенка. Когда же она поняла, что это на самом деле, ее чуть не стошнило. Нечто, напоминавшее крошечную ручку со сжатыми в кулак пальчиками, фрагмент предплечья… Изабель поднесла руку ко рту, чтобы не дать себе закричать. Повитухе пришлось резать на части плод, чтобы спасти мать…

Ни писка новорожденного, ни маленькой ручки… На лицах не было радости, которую всегда вызывает чудесное появление нового человечка, а только грусть, потому что пришлось принести это крошечное существо в жертву. И ром разлили по чаркам не затем, чтобы отпраздновать счастливое событие, а для того, чтобы заглушить щемящую тоску. Все семейство собралось в гостиной дома Гюйонов, и все молчали. Гробик из древесины клена стоял на маленьком столе, и на крышке у него горела свеча. Внутри покоился маленький Морис Лакруа.