Паулина Симонс - Красные листья

В школе они были первыми. Имели безупречные манеры, даже Натан, которого вытащили из какого-то мусорного ящика в Техасе. Прошло три года, затем пять, затем семь. Я возвратилась к своей благотворительной деятельности, муж много работал по части бизнеса, он занимался импортом тканей, мы выезжали, мы принимали гостей, и тогда Кристина играла на рояле, а Натан пел. У него был красивый голос.

Даже теперь, после всего, оглядываясь назад, на те годы, я вижу, что у нас была превосходная жизнь. У нас была жизнь, о которой большинство людей могли только мечтать. Многие наши друзья были уже разведены, некоторые по многу раз, и снова женаты; они сходились, расходились, у них были проблемы с детьми, пасынками, сводными братьями и сестрами, которые принимали наркотики в тринадцать, выходили из этого с ломкой в пятнадцать, их ловили на воровстве, на воровстве у родителей; это были грубые, испорченные, избалованные дети, это были несчастные матери и чего-то ищущие, неугомонные отцы. Мы знали женщин, которые вступали в связь, наверное, почти с каждым, кто приближался к их двери, и их мужей, которые работали дни напролет как проклятые, а ночью отворачивались к стене и засыпали. Кроме, кажется, одного, который застрелил свою жену.

Спенсер вскинул брови.

— Джон и я думали, что нам удалось оградить наших детей от всего этого. Мы думали, что дали им хорошую жизнь.

— Но это так и было.

— Да, мы тоже тогда так думали, — сказала Кэтрин. — Даже сейчас я не могу сказать, в каком месте мы ошиблись. Может быть, мне следовало уделять им больше внимания? Меньше? Уделять больше внимания Кристине? А Натану меньше? Усыновить еще одного ребенка? Что нужно было сделать?

Спенсер не знал, что сказать. Но надо было как-то отреагировать, и он потянулся и погладил руку Кэтрин. Она встрепенулась.

— То, что вы рассказали, миссис Синклер, не оставляет никаких сомнений, что вы действительно дали им отличную жизнь, — проговорил он, а в ответ она издала какой-то скрипучий звук, похожий на всхлипывание.

— Конечно, так оно и было. Мы любили этого мальчика как родного. Вы понимаете?

— Абсолютно — сказал он.

— Мой муж лелеял надежду, что придет время и Натан возьмет в свои руки семейный бизнес. Что есть кому на старости лет передать дело. И в нашем завещании мы разделили состояние между детьми поровну. Они оба имели солидные счета, которыми могли распоряжаться с той поры, когда им исполнится двадцать один год.

Спенсер кивнул, снова с опозданием поняв, что она его не видит.

— Натан и Кристина… — Кэтрин тяжело сглотнула, как будто произносить вместе эти два имени доставляло ей физическую боль. — Мало-помалу они начали от нас отдаляться. Натан перестал проявлять желание проводить с нами время. А Кристина никогда этого особенно не хотела. «Ладно, — говорили мы. — Это вполне нормально для подростков. Ведь мы для них уже старики. Что им с нами делать, в самом-то деле?» К тому времени, когда им исполнилось по четырнадцать, они были отдалены от нас как никогда. Мы относили все это к трудностям переходного возраста. Иногда подростки ведут себя именно таким образом. Во всяком случае, их дела в школе не страдали, они по-прежнему успевали по всем предметам и ужинали всегда с нами. Но что-то изменилось. Не знаю. Может быть, это все из-за моей милой девочки, из-за моей доченьки. Мне казалось, что я ее знаю. Она всегда была такая искренняя, открытая девочка, но в последнее время, ну, тогда, в те времена, — быстро поправила себя Кэтрин, — она стала замыкаться в себе и не очень показывать, что у нее на душе. Понимаете? Я еще слышала голос Натана в доме, но Крисси вообще перестала отвечать на вопросы. Обычно, слушая, как они ссорятся, я улыбалась, но теперь там, у них наверху, было тихо. Они были неразговорчивы и в гостиной, например за ужином. Очень вежливые. Слишком вежливые.

Может быть, это был подростковый бунт? Мы с мужем мучились и не находили ответа. Если это бунт, то все не так уж плохо, решили мы. Мы знали, что многие родители получали от своих детей много хуже, чем такой бунт. Когда растешь в достатке и все тебе потворствуют, это должно как-то проявиться. Оно и проявляется.

— Но в чем конкретно? — спросил Спенсер, чувствуя, что не очень желает это знать.

— Действительно, мы пока не видели в чем. Ну вели они себя замкнуто, ну и что в этом такого плохого? Мы ничего не видели — ни муж, ни я. Представляете, я со своим тогда стопроцентным зрением. Ну разве это не ирония, если посмотреть на меня сейчас? — Кэтрин улыбнулась в его направлении.

«Она, должно быть, когда-то была красивая», — подумал Спенсер.

— Я вот вам сейчас рассказываю, но тогда я была очень беспечна. Я занималась благотворительностью, устраивала у себя дважды в неделю малые и большие приемы, мы ездили в Нью-Йорк по делам благотворительности, по другим светским делам; в Нью-Йорке тоже были театры, приемы.

Ей хотелось рассказать ему о своей прошлой жизни как можно больше. Спенсер уже имел достаточное представление о том, какую жизнь они вели в своем особняке в Гринвиче, в штате Коннектикут, но она прерывать свой рассказ и не думала. Ей нужно было выговориться. Она продолжала пространно рассказывать о занятиях Кристины на фортепиано и скрипке, о ее успехах в балете, о деньгах, которые она тратила на балетную обувь и пачки, о том, как Натан создал в школе баскетбольную команду.

— В первый раз я задумалась о том, что что-то не так, когда Кристине исполнилось четырнадцать с половиной лет. И она пришла ко мне… Нет, не она, а ее гувернантка, миссис Питт, пришла ко мне и сказала, что Кристина перестала заниматься музыкой и танцами. Всем сразу. Когда я потребовала объяснений, Кристина сказала, что ей стало скучно. Это было очень странно. Вы должны понять: она играла на фортепиано с четырех лет. И теперь хочет бросить? Таких объяснений я не приняла. Мой муж тоже. Но что мы могли сделать? Она не сказала нам ничего плохого. Мы послали ее к нашему семейному психоаналитику, который сказал, что она очень замкнута. Он воспринял все довольно серьезно, и это нас озаботило. Он сказал, что ее поведение, скорее всего, является реакцией на что-то. Он спрашивал, не умер ли кто недавно в нашей семье. «Нет, — ответили мы. — Никто не умирал, у детей все есть, здесь проблем нет».

Каждое лето они ездили в Нью-Хэмпшир к моей матери, на озеро Уиннипесоки. Она обожала их обоих, была от них без ума, но Кристина всегда была ее любимицей, вне всяких сомнений. Я была у матери единственным ребенком. Мне кажется, она считала Кристину своей второй дочерью. Дети любили туда ездить, она любила их принимать. Но когда Кристине исполнилось четырнадцать с половиной, она тихо и спокойно заявила, что предпочитает туда не ехать. Это было необъяснимо. Не ехать? Но почему? «Бабушка так тебя любит». «О, ты знаешь», — сказала она, а затем, поколебавшись немного, замолкла. Я не могла вытянуть из нее больше ни слова. Но она поехала. На следующий год Кристина снова сказала, что не хочет ехать к бабушке, потому что на лето есть какие-то дела здесь. Я знала, что, если она не приедет, для моей мамы это будет удар. Кристина проводила у нее каждое лето с момента рождения. Когда Кристина не предложила мне никаких конкретных объяснений, почему она не хочет ехать, я стала настаивать. «Это смешно», — сказала я. — Кэтрин сделала паузу. — И она поехала.