Паулина Симонс - Красные листья

Интересно, какое объяснение придумала для себя Кристина, если смогла в течение двенадцати месяцев жить, постоянно общаясь с человеком, который хотел — она это точно знала — ее убить?

«Слишком долго жила Кристина рядом со своей смертью. Слишком долго», — подумал Спенсер, пытаясь вызвать аппетит к тушеной утке, которую он заказал. Он много пил. Он сидел за столом один, и, когда его бокал оказывался пустым, он делал знак официанту принести другой. Спенсер сидел тихо, никого не беспокоя, сидел и просто пил, чтобы залить свою боль, пил, чтобы забыться. Кдвум часам ночи он принял виски достаточно, чтобы забыть очень многое, может быть даже большую часть того, что помнил.

Кроме, пожалуй, одного — того, что рассказала ему Кэтрин Морган Синклер. Такое он забыть не мог.

Глава 8

ОДНАЖДЫ В ГРИНВИЧЕ, ШТАТ КОННЕКТИКУТ

Воспоминания о рассказе Кэтрин Синклер давили на переполненную виски душу Спенсера.

Он вошел и увидел ее. Она тихо сидела в инвалидном кресле у окна в белой раме.

Наверное, раньше она была красивой и стильной женщиной. Даже теперь можно было разглядеть — если, конечно, очень стараться — слабый намек на прошлое. Волосы Кэтрин были распущены. Он представил, как они выглядели, когда имели цвет и по ним регулярно проходилась расческа и, конечно же, шампунь с кондиционером каждый день. Эти волосы (не эти, конечно, а совсем другие), наверное, завивались, а может быть, свободно лежали светлыми локонами на плечах. Кэтрин Морган Синклер. В самом звучании этого имени чувствовалось очарование, оно имело какой-то романтический ореол. И не важно, где Кэтрин находится теперь, как она выглядит, как одета или как говорит. Единственное, что имеет значение, так это ее имя. Оно говорит все.

«Я Кэтрин Морган Синклер, — говорит оно. — И я когда-то жила».

Это было чудо, что Спенсер ее нашел. В воскресенье утром он потратил два с половиной часа, обзванивая все больницы штата Коннектикут, пока не отыскал Кэтрин Синклер в Норуолкской государственной больнице. Директор разговаривал со Спенсером очень неохотно, сказал, что Кэтрин очень слаба, и был категорически против того, чтобы разрешить Спенсеру увидеться с ней, — не важно, полицейский он или не полицейский. Спенсеру пришлось пригрозить, что Кэтрин вызовут повесткой; только тогда его впустили.

Он шел на встречу с ней, просто не зная, чего ожидать.

— Мне сейчас намного лучше, — сказала Кэтрин. — Я могу выписаться в любое время, но здесь так хорошо, и они так хорошо обо мне заботятся.

Узнав о приезде Спенсера, она немедленно согласилась с ним увидеться, не зная, кто он и с какими вестями пришел, и теперь сидела молча, с прямой спиной в кресле на колесиках. Время от времени она поворачивала лицо к окну, туда, где, как она, видимо, знала, находились парк, луг и озеро.

Кэтрин была слепа. Она сидела тихо, сзади инвалидного кресла была прикреплена белая трость. Спенсер предположил, что эта белая трость была излишней. Ее прикрепили, наверное, сестры. А сделали они это потому, что она попросила. Но было видно, что Кэтрин Синклер уже очень давно не поднималась со своего инвалидного кресла. Весь ее облик свидетельствовал о давней и полной атрофии мышц и кожи.

Спенсер откашлялся.

— Не беспокойтесь, детектив О'Мэлли, — тихо произнесла Кэтрин ровным голосом. — Я знаю, что вы пришли сообщить мне о ее смерти. Так ведь?

Спенсер кивнул, а затем, осознав, что она его не видит, подал голос:

— Да.

Кэтрин конвульсивно передернулась, справляясь с судорогой. Это началось с век и прошло весь путь вниз через рот, шею, руки, ноги и закончилось ступнями. Затем Кэтрин затихла снова.

Она смотрела в пространство, куда-то слева от головы Спенсера, а он уставился на плед, покрывающий ее колени. Смотреть на нее было невыносимо трудно.

Наконец Кэтрин попросила Спенсера подать ей воды.

Сделав глоток, она прошептала:

— Моя деточка. Деточка. — Спенсер потянулся и коснулся ее руки, но она остановила его: — Нет-нет, детектив. Пожалуйста, не надо. С вашими утешениями мне будет еще труднее. Я скоро буду в порядке. Только дайте мне пару минут.

Он дал ей две минуты, а затем пять.

— Вы знали мою дочь, детектив О'Мэлли?

Он кивнул, а потом опомнился:

— Да, миссис Синклер. Знал. Не очень хорошо, к сожалению.

— Она была все такая же красивая?

— Очень красивая.

Кэтрин улыбнулась:

— Да. Это был исключительный ребенок. У меня просто разрывалось сердце, когда я смотрела на нее. Просто не могла поверить, что это моя дочь, такая красавица. Или вы считаете, что каждая мать думает так о своем ребенке?

Мать самого Спенсера тоже думала, что ее дети самые красивые.

— Кристина была хороша собой совершенно объективно, — сказал он.

Она кивнула:

— Да. Вы знаете, я счастлива, что теперь не могу видеть. Я видела ее, и этого достаточно. Мертвой я видеть ее не хочу. — Ее глаза наполнились слезами.

Спенсер отвернулся.

— Как она умерла, детектив? Это была автомобильная катастрофа? Она замерзла? Была убита?

Спенсер хотел сказать, что верны все три ее версии.

— Она замерзла, — ответил он. — Но откуда вы знаете?

— Снег. Она любила снег, — судорожно проговорила Кэтрин. — Во время снегопада она обычно выбегала на улицу в одной пижаме. И падала на спину в снег. «Вставай немедленно! — кричала я на нее. — Ты когда-нибудь вот так замерзнешь».

Спенсер поежился.

— Это вообще чудо, что Кристина выжила, — продолжала Кэтрин Синклер. — Ведь у нее был врожденный диабет. У Кристины и ее брата-близнеца. Они родились раньше срока на восемь недель.

Затем Кэтрин добавила, что мальчика спасти не удалось, он родился слишком слабым.

Кристина тоже первые три месяца провела в больнице, отчаянно боролась за жизнь и победила. Кэтрин похоронила своего младенца сына, а затем каждый день приходила в Гринвичскую мемориальную больницу и сидела у инкубатора, где содержалось ее дитя. При рождении Кристина весила один килограмм двести граммов, но крепко вцепилась в жизнь и не выпускала ее из своих ручонок.

— Если бы вы знали, детектив О'Мэлли, — вздохнула Кэтрин Синклер. Ее глаза были застланы туманом, а пальцы неистово теребили поношенный хлопчатобумажный плед, лежащий на коленях. — Я следила за каждым ее вдохом, думая, что он будет последним. Я прислушивалась к ней, наблюдала, как она хватает ротиком воздух, как эти вдохи и выдохи становятся все короче и короче, а перерывы между ними все длиннее и длиннее, и мне казалось, что я, наверное, сойду с ума. Вот еще один вдох… Но она все же выкарабкалась. Мы забрали ее домой как раз в день ее рождения, когда ей исполнилось четыре месяца. Она весила тогда уже три шестьсот. — Кэтрин улыбнулась. — И она выросла такая хорошенькая. Ведь правда? — Внезапно Кэтрин Синклер перестала улыбаться, перестала теребить плед и повернулась к окну. — Она выросла такая хорошенькая. Такая аккуратная. И не была диабетиком. Прошло, как будто и не бывало. Она была здоровой, как и любой ребенок в ее возрасте. Даже не болела ветрянкой и другими детскими болезнями, редко простужалась, никогда не болела гриппом. Нельзя было даже поверить, что при рождении она была на волосок от смерти.