Владимир Гурвич - И корабль тонет…

Шаповалов лег на диван, прикрыл глаза и стал ждать. Но боль, словно шторм на море, как внезапно пришла, так же внезапно и ушла. И он понял, что на этот раз ему не суждено умереть. Он медленно снова сел, налил немного коньяка. Это даже полезно для сердца.

После порции коньяка, ему стало даже лучше. Он решил выйти на палубу, так как в каюте было душно. Он добрел до кормы и сел в кресло.

Шаповалов смотрел на простирающее вокруг море. Когда он стал богатым, им овладела настоящая страсть к путешествиям. Хотелось заглянуть во все уголки земли. Даже собирался в экспедицию к Южному полюсу. И лишь в последний миг передумал. Вместо этого купил яхту. И с тех пор она стала его настоящим домом. А тот, что находился на суше, не более чем временным пристанищем. Может, поэтому и мать Филиппа так печально завершила свои дни, ей казалась, что она брошена и никому не нужна. И в какой-то степени так оно и было. В какой-то момент он вдруг понял, что нет никакого смысла прикипать к одной женщины, ведь их так много на свете. А вот океан он гораздо притягательней, он дарит нечто такое, что не способна дать ни одна дама. Он дарит свободу. А они ее похищают. И он выбрал его. И ни разу не пожалел.

Но теперь его не радует и свобода. Что она означает? Его мысль снова устремилась к Шаронову, Шаповалов не сомневался, что он дал бы ему исчерпывающий ответ. А вот он сам ответить не может, только чувствует, что свобода закрылась от него непроницаемым занавесом.

Да, он не может жить без определенных вещей. Деньги были для него не просто деньгами, а высшим смыслом. И он в отличие от многих из тех, кому удалось разбогатеть, никогда не стеснялся этому обстоятельству. Наоборот, гордился. Он такой, какой есть и другим уже не бывать.

Он вдруг понял: если он уж хочет погибнуть, то только одним способом: над его головой, словно занавес, должны сомкнуться морские волны. Он никогда не любил ходить на кладбища, посещать могилы даже близких людей. Ни разу не был на могилах родителей, своей жены — матери Филиппа. Нет ничего бессмысленней этих захоронений. И ему не хочется, чтобы где-то на земле было бы и его последнее пристанище. Только бесполезная трата денег. Если он кому-то был и нужен, то только живым. И по большому счету на свете нет ни одного человека, кто бы стал бы навещать этот акрополь.

Увы, сейчас он не готов к прыжку за борт. Он вообще не знает, к чему он готов. И в этом-то его и главная беда.

Он услышал чьи-то шаги. Шаповалов повернул голову и увидел приближающегося Суздальцева. И по его непривычно одновременно хмурому и решительному виду понял, что предстоит не самый приятный разговор. Что ж, продюсер имеет на него право.

Не спрашивая разрешения, Суздальцев тяжело опустился на соседний стул. Шаповалов покосился на него, но ничего не сказал. Он решил, что первым ни за что не начнет разговор, даже если им придется тут просидеть до ссудного дня.

Но именно на это и надеялся продюсер, он посматривал на Шаповалова, который не обращал на него ни малейшего внимания, словно бы его тут и не было. Он смотрел на пенящиеся за кормой волны, и, казалось, был целиком поглощен собственными мыслями.

— Я хотел бы с вами поговорить, Георгий Артемьевич, — не выдержал Суздальцев.

Шаповалов нехотя повернул голову в его сторону.

— Говорите, вам никто не мешает.

— Если я вас правильно понял, вы отказываетесь от продолжения проекта.

— Ситуация резко изменилась, Дмитрий Борисович.

— Для вас она, может быть, и изменилась, но не для нас.

— Вы говорите от имени мировой общественности? — насмешливо поинтересовался Шаповалов.

— Я знал, что вам нельзя верить. Ни вам, ни остальным из вашей братии, — хмуро произнес продюсер.

— Зачем тогда доверяли?

— А что еще остается, коли у вас деньги.

— Ничего, — согласился Шаповалов. Внезапно он резко повернулся к Суздальцеву. — А правда, что в мире нет ничего притягательней денег. Даже женщины не могут с ними сравняться? Как вы считаете?

Суздальцев несколько мгновений молчал.

— Да.

— На этом пламени мы все и горим.

— Меня сейчас не интересуют теоретические споры.

— А что вас интересует?

— Деньги.

— Так я и думал, — пробормотал Шаповалов. — Как мало в мире разнообразия. А согласитесь, эффектный мог бы получиться финал у картины.

— Плевать на картину! — вдруг завопил продюсер. — Я хочу получить свои деньги и тут же покинуть эту проклятую яхту. Я выполнил все свои перед вами обязательства. И вы обязаны мне заплатить, как договаривались. Не хотите снимать фильм — это ваше дело. Мне абсолютно все равно.

— Хотите, я вам дам тысячу долларов отступного, Дмитрий Борисович? — миролюбиво предложил Шаповалов.

— Засуньте их себе в задницу! — снова не сдержался Суздальцев. — Я требую всю сумму.

— Вы на моей яхте и ничего требовать тут не можете. Я здесь хозяин.

— Все может поменяться, — сквозь зубы процедил продюсер.

Шаповалов посмотрел ему в глаза.

— Вот как! И каким же образом?

Суздальцев отвернулся, поняв, что сболтнул лишнего.

— Извините за несдержанность, разумеется, вы тут абсолютный властелин.

— Властелин, — повторил Шаповалов. — Слово-то какое замечательное. Так вот, будучи властелином, я оглашаю свое решение. Проект мною закрывается, никого кино снимать не будем. Все мои гости, как только мы причалим к берегу, а это случится уже совсем скоро, получат от меня по две тысячи долларов. А также всем будут оплачены билеты домой. На сим, Дмитрий Борисович, мы вполне можем завершить наш разговор.

— Что мне делать с вашими дерьмовыми двумя тысячами. У меня один долгов почти на сто тысяч. Как я их буду отдавать?

— Принцип, которым я неукоснительно следую много лет: я не решаю чужих проблем. Вы получите лишь то, что я сказал.

Суздальцев сделал судорожное движение, и Шаповалову показалось, что продюсер сейчас его ударит. Но до удара дело не дошло, он сумел укротить свой порыв.

— Вы мерзкий, противный тип, старый неудачник! — почти торжественно провозгласил Суздальцев.

Шаповалов кивнул головой.

— Я бы мог многое вам еще добавить к этому списку, но к чему загружать вашу память. Скоро наше плавание завершится, и мы благополучно расстанемся. Думайте об этом, и вам станет легче. А сейчас вы уж извините, но я хочу посидеть тут один.

Было поздно, Шаповалов лежал в постели. Но сон не шел. Он смотрел в темноту, и в голову невольно лезли мысли о том, что когда он будет лежать в могиле, где бы она ни была, он будет со всех сторон окутан таким же непроницаемым мраком.

Внезапно он услышал легкий стук в дверь. Ему стало тревожно, с какого-то момента он не мог отделаться от ощущения грозящей ему опасности. Когда точно и по какой причине оно возникло, он не знал, это как-то прошло мимо сознания. Но быстро и прочно закрепилось в нем.