Сандра Браун - Влюбленные

Если Джереми любит малыша, ему будет очень трудно довести до конца их с Карлом план и оставить ребенка с Амелией. Я-то знаю, как это бывает… Когда кто-то или что-то разлучает тебя с твоим ребенком, ты чувствуешь себя так, словно у тебя вырвали половину сердца. Именно так я жила много-много лет, но… не знаю. Может, у мужчин все иначе? Надеюсь — хочу надеяться! — что иначе, потому что боль, которую в свое время испытала я, слишком сильна. Такого не пожелаешь и злейшему врагу — что уж говорить о своем собственном сыне?

А теперь у меня новая причина для беспокойства: Авганистан (не знаю точно, как пишется это слово). Джереми скоро отправляется туда, и я вижу — он рад снова вернуться на войну. Он прошел Ирак, но не получил ни единой царапины, хотя я видела по телевизору, как там опасно (эти бешеные арабы бросаются на наших мальчиков так, словно те отняли у них самое дорогое и не хотят отдавать). Слава богу, он вернулся домой целым и невредимым, и я была очень рада. Мне опять придется переживать за него — как он там, мой Джереми? Карл издевается и смеется над моими страхами. Он говорит, что Джереми его плоть и кровь — крутой парень и прирожденный убийца, который не испугается грязных талибов и не даст им себя подстрелить. Но я все равно волнуюсь. А то, что говорит мне Карл, я стараюсь не принимать близко к сердцу. По идее, я должна радоваться, что Джереми умеет о себе позаботиться. Но мне не слишком приятно думать, что мой сын, мой маленький малыш, умеет убивать с такой же легкостью и хладнокровием, что и его отец (правда, справедливости ради надо сказать, что за последние несколько лет Карл никого не убил, ни единого человека!).

Хотела бы я знать, каким вырастет маленький Хантер? Расскажет ли ему кто-нибудь обо мне? Назовет ли ему мое имя? Мне бы так хотелось подержать его на руках, прижать к груди… Неужели я прошу слишком многого? Наверное — да. Я знаю: этого никогда не случится.

Глава 23

Как и большинство людей, Доусон редко колебался, когда обстоятельства вынуждали его солгать. Как и большинство людей, он считал свою ложь вполне невинной — не обманом как таковым, а лишь средством, с помощью которого можно быстро и с наименьшими потерями добиться желаемого и при этом доставить меньше неприятных минут тому, кому эта ложь адресована. Как следствие, лживые слова легко слетали с его губ, почти не отягощая совести.

И все же ему было неловко и стыдно хитрить с теми, кто был ему дорог. Правда, Ева слишком радовалась тому, что Хедли не только остался жив, но и скоро поправится, поэтому она вряд ли заметила, насколько неопределенными и уклончивыми были его ответы. Сам Хедли наверняка догадался, что крестник что-то затевает, однако его острый ум был затуманен обезболивающими средствами и наркозом, от которого он еще толком не оправился, поэтому он так и не успел задать вопросы, на которые Доусону волей-неволей пришлось бы отвечать.

А вот Амелия точно знала, что он лжет. Он умолчал о главном, а значит, он ее обманул. Один только их поцелуй и был честным, тут Доусон не лгал — просто не мог солгать. И чем бы теперь ни кончилось дело лично для него, он надеялся, что Амелия это поймет.

С тех пор как он выехал из Саванны, она уже трижды звонила ему на мобильник, а это означало, что ей, скорее всего, уже известно: он вовсе не беседует с Такером и Уиллсом в вестибюле больницы (вот и еще одна ложь, правда — совсем маленькая). Но отвечать на вызовы Доусон все равно не стал, как не стал и прослушивать сообщения, которые она оставляла, боясь, что не выдержит и развернет машину в обратном направлении. Или расскажет ей, куда он направляется и что именно намерен сделать. В последнем случае можно было не сомневаться — Амелия сделает все, что в ее силах, чтобы его остановить.

Этого Доусон допустить не мог. Быть может, рассуждал он, его ждет неудача, однако если он не попытается сейчас встретиться с Джереми и Карлом лицом к лицу, то не будет знать покоя до конца своих дней.

Утром, когда Амелия сказала, что он по-прежнему ведет себя как журналист, напавший на след сенсации, Доусон вспомнил об одной своей способности. Он очень хорошо умел разговорить собеседника, заставить его подробно рассказать о себе, и теперь это могло ему пригодиться. Идею, которая неожиданным образом пришла ему в голову, Доусон долго обдумывал, поскольку она была как минимум небезопасной, но покушение на жизнь Хедли заставило его отбросить колебания.

Использовав полученную от Уилларда Стронга информацию, Доусон позвонил Гленде еще до того, как Амелия и Хедли заехали за ним в тюрьму. К счастью, Гленда была в неплохом настроении, а может, просто почувствовала, что дело весьма важное. Как бы то ни было, к его просьбе она отнеслась ответственно и со всем вниманием, поэтому, когда он перезвонил ей из больницы, она смогла сообщить ему кое-какие сведения, которые позволили Доусону существенно продвинуться вперед в расследовании.

Разумеется, ему следовало поделиться этими сведениями с властями; больше того, Доусон просто обязан был это сделать, однако торопиться он не хотел, хотя и сказал Амелии, что намерен обсудить информацию Гленды с детективами. Вместо этого он решил действовать самостоятельно (правда, впоследствии его могли обвинить в препятствовании отправлению правосудия, но Доусон всегда мог сказать, что не хотел направить следствие по ложному пути — Гленда могла ошибаться), но вовсе не потому, что им овладел профессиональный азарт. Дело было вовсе не в его журналистских инстинктах, точнее, не только в них. Доусону было необходимо первым добраться до Джереми и Карла совершенно по иной причине. Он отлично знал — если их арестуют, у него больше не будет возможности поговорить с ними один на один, откровенно, без адвокатов, надзирателей и прочих. И Доусон был намерен использовать свой шанс, каким бы призрачным он ни казался.

Впрочем, шанс у него все-таки был. Он был уверен, что Джереми и Карл видят в нем только амбициозного, настырного журналиста, который втерся в доверие к Амелии и ее детям с единственной целью — написать материал, где было бы как можно больше смачных подробностей, до которых так охочи рядовые читатели. О его связи с Хедли они не знали, и Доусон считал это своим важнейшим преимуществом.

Еще одним его преимуществом было колоссальное самомнение Карла. Хедли часто говорил об этой черте его характера как об уязвимом месте всех социопатов, как правило имевших о себе крайне высокое мнение. Завышенная самооценка, утверждал Хедли, и делает их способными на самые дерзкие преступления. Доусон не сомневался, что Карл Уингерт вполне соответствует данной ему Хедли характеристике, и собирался предоставить ему трибуну, с которой тот мог бы поведать миру о своей исключительности и неповторимости.