Владимир Гурвич - И корабль тонет…

Внезапно Ромов рухнул на пол. В испуге Филипп даже отпрыгнул от него, но, увидев, что сценарист не собирается на него нападать, снова приблизился.

— Я спрашиваю вас, кто хотел? — снова наставил он пистолет на Ромова.

— Она.

— Кто она?

Ромов молчал.

— Отвечайте! Я могу и выстрелить.

— Алла, — пробормотал сценарист.

— Алла? Но зачем?

— Откуда я знаю! — вдруг закричал сценарист. — Если вас интересует, спросите у нее.

— Она вам что-то пообещала.

— Миллион долларов.

Филипп засмеялся.

— Она врала, я точно знаю, отец не дает ей наличных. У нее и близко таких денег нет. У нее вообще нет денег.

— Как нет? — встрепенулся Ромов. — Значит, я напрасно…

— Значит, напрасно, — подтвердил Филипп. — Она просто вас использовала. Она мне всегда казалась мерзавкой. А вы попались, как последний дурак. — Филипп спрятал пистолет в карман. — Но все равно, я вам это не прощу.

Филипп ворвался в каюту отца и замер на месте. Шаповалов лежал на диване, держась рукой за сердце.

— Тебе плохо, отец? — спросил юноша. — Я позову врача.

— Не надо, — сел на диван Шаповалов и стал смотреть в компьютер, словно бы позабыв о присутствии сына. Но это было не так. — Взгляни.

— На что?

— Вот на это. — В голосе Шаповалова прорвалась злость.

Филипп посмотрел, он увидел таблицы, густо заполненные цифрами.

— Что это?

— Тебе пора бы знать. Это котировки.

— Меня они не интересует. Я не хочу этим заниматься.

— Я вот тоже не хочу, а вынужден. Такого падения не было много лет. Ты понимаешь, что это значит.

— Акции упали в цене.

— И что?

Шаповалов снова уставился в монитор, словно забыл о присутствии в каюте сына. Зачем Филиппу говорить, что его отец сегодня потерял половину состояния. Его миллиард, которым он еще недавно владел, стремительно тает, как забредший в теплые широты айсберг.

— Зачем ты пришел? — вдруг спросил Шаповалов.

— Я должен тебе кое-что рассказать.

— Раздумал жениться?

— Это, в самом деле, связано с Мариной, но только совсем в другом ракурсе. Ее пытались убить.

Шаповалов посмотрел на сына. Но к его удивлению, Филипп не заметил, что это заявление произвело на отца уж очень сильное впечатление. Вместо этого Шаповалов налил себе в бокал коньяк.

— Кто и зачем?

— Ромов хотел задушить Марину. А предложила ему это сделать… — Филипп сделал паузу.

— Хочешь сказать Алла?

— Да. Ты знал?

— Нет, конечно, но догадаться не трудно. Больше желать ее смерти некому. Кстати, она жива?

— Ей удалось вырваться из рук Ромова.

— И что ты хочешь, чтобы я сделал?

— Как что? — изумился Филипп. — Ты все так и оставишь?

— У меня на яхте нет тюрьмы. И суд тут не предусмотрен. К тому же у тебя есть доказательства?

— Мне Ромов сам признался.

— Ты записал его признания?

— Нет, — растерянно произнес Филипп.

— А если он откажется их повторить.

— Не откажется.

— Если у него есть хоть капля ума, откажется. А капля есть. Хотя и не больше.

— Выходит, все так и останется?

Шаповалов снова отхлебнул из бокала. Он о чем-то напряженно думал. Но Филиппа не оставляло ощущение, что совсем не о том, о чем он ему только что рассказал.

— Ты прав, с Аллой действительно пора кончать, — вдруг встрепенулся Шаповалов. — Ты правильно сделал, что мне все рассказал.

— А Ромов?

— А что Ромов?

— Но ведь он едва не задушил Марину.

— Одной Мариной больше, одной меньше, какая разница. К тому же он больше не повторит своих попыток. Я не судья. И тебе не советую брать на себя его обязанности. Забудь об этом. В таких вопросах самое мерзкое — это огласка.

— Вот чего ты боишься.

— Придет время — и ты будешь бояться. Извини. Мне сейчас надо заняться более насущными делами. Мы еще это как-нибудь обсудим. Хотя лучше больше никогда не вспоминать эту историю.

Шаповалов сидел в прострации, в голове не было ни единой мысли, словно они по команде разом сбежали от него. И вообще такого равнодушия ко всему и ко всем у него еще никогда не было. И это он, который до самозабвения всегда любил жизнь, неоднократно ставивший ее на кон и всегда в конечном счете выигрывавший партию. Его жизнелюбию завидовали, восхищались, ненавидели, потому что своих противников он побеждал ни столько умом, хитростью и даже ни столько деньгами, сколько этой своей неумной и неукротимой жизненной жаждой. Она сокрушала многие, казалось бы, непреодолимые препятствия, позволяла невозможное превращать в возможное. И вот все это куда-то исчезло. Ничего не осталось, только пепел от сгоревшего дома.

Взгляд Шаповалова упал на компьютер. Наконец-то у него проснулось хоть какое-то желание — разбить эту мерзкую машину в дребезги. Какие пакости она ему еще принесет? Казалось все, что возможно в этом плане, она уже сделала. Но он знает, что это только начало.

Какой уже раз за эти дни Шаповалов вспоминал слова Шаронова о том, что кризис помимо всего прочего — это способ перераспределения богатства. И он почти физически видит картину, как его богатство уплывает в другие руки. А компьютер демонстрирует очень наглядно, как это происходит.

Шаповалов усилием воли заставил себя мысленно вернуться к разговору с сыном. Когда он слушал его, то почти все время думал о другом. И потому то, что сообщил Филипп, не вызвало в нем почти никаких ответных эмоций. Но сейчас к своей радости он почувствовал, как наполняется яростью. Значит, еще не все в нем атрофировалось, значит, еще тлеет надежда на то, что у него есть силы, чтобы бороться. По крайней мере, сейчас он сделает то, что давно назрело, он освободится от надоевшей любовницы. К тому же она становится опасной. Он всегда подозревал, что Алла, если ее припереть к стенке, способна на весьма экстраординарные поступки. Но то, что она попытается убить чужими руками свою соперницу, этого он не ожидал. Она зашла слишком далеко. Тем лучше, она сама сделала свой решающий ход. Сейчас он с него ответит.

Шаповалов решил самому пойти в каюту Аллы, что делал крайне редко, обычно она приходил к нему. От неожиданности она растерялась, и впервые секунды даже не знала, что сказать, а лишь смотрела на него настороженными глазами.

— Что-то, дорогая, ты меня плохо встречаешь, — произнес он.

Алла вскочила и стала усаживать Шаповалова.

— Я так рада, что ты заглянул ко мне, — произнесла она и попыталась сесть ему на колени.

Но Шаповалов остановил ее жестом.

— Чуть позже. Пока же налей, что я люблю. Еще не забыла?