Эйлин Гудж - Чужое счастье
Слишком уставший, чтобы спорить, Марк просто пошел по коридору. Он не стал бежать и даже шел не особенно быстро. Его плечи опустились, с мокрых от дождя волос на шею стекали ручейки. Когда медсестра с красным негодующим лицом поравнялась с ним, Марк проигнорировал ее, словно она была мухой, жужжащей вокруг его головы, и даже не ускорил шаг.
Пациентка, которая вышла в холл, — женщина с окрашенными хной волосами, в боа из перьев на шее, отскочила от Марка, будто он был потенциальным насильником, хватаясь за ворот своего розового атласного халата, а костлявый молодой человек, который был похож на человека, пережившего концентрационный лагерь, со впалыми щеками и бритой головой, лишь окинул его беглым взглядом, когда тот проходил мимо.
Марк застал Фейс лежащей на кровати в своей комнате; она слушала диск Шуберта, который он ей подарил. Она села, и Марку показалось, что он увидел в ее глазах вспышку тревоги, затем выражение ее лица смягчилось.
— Все в порядке, Адель, — ясным ровным голосом произнесла Фейс, обращаясь к медсестре. — Я говорила с доктором Файном. Он сказал, что все в порядке.
Старая мегера продолжала разглагольствовать еще некоторое время: «Правила есть правила… как могу я выполнять свою работу, если люди не… они платят мне недостаточно, чтобы…» Но наконец она удалилась в холл, бормоча что-то себе под нос.
— Уф! — Фейс вздохнула, затем улыбнулась своей шаловливой улыбкой. Когда она встала, чтобы выключить плеер, Марк заметил, что она набрала несколько фунтов, и это подбодрило его.
Он улыбнулся и подошел к Фейс.
— Я очарован, как сказала бы моя мама.
— Не обращай внимания на Адель.
— Что это с ней?
— Она боится, вот и все.
— Чего?
— Что в один прекрасный день мы, пациенты, будем бегать по приюту.
— Это внесло бы разнообразие в ее жизнь.
Марк почувствовал, что его мрачное настроение отступило. Это был один из хороших дней Фейс. За исключением теней под глазами, похожих на следы от синяков, она была почти такой же, как до болезни. Он опустился на кровать рядом с женой, сдерживая желание вытянуться и закрыть глаза.
— Ты выглядишь уставшим, — сказала Фейс, участливо изогнув бровь.
— Сегодня был тяжелый день.
— Ты высыпаешься?
— В такую жару? — Температура воздуха всю неделю не опускалась ниже сорока градусов.
Дождь с грохотом бил по стеклу. Буря разогнала жару, но Марк сомневался, что этой ночью он будет спать лучше.
Фейс рассматривала его с выражением, которое он слишком хорошо знал: полусердитое, полусмирившееся. Она знала, что его что-то терзает, но ждала, пока он сам будет готов сказать ей — или пока она не потеряет терпение. Фейс вела себя так же, когда умирала его мама: она долго терпела его молчание, ожидая, пока Элли будет похоронена, а потом с такой же непоколебимостью, с которой она только что говорила с медсестрой, сказала:
— Мне очень жаль твою маму — я тоже ее любила, — но боюсь, что закрываться от меня — это не выход. Это наша общая беда, независимо от того, нравится тебе это или нет.
— Я закончила те книги, — сказала она, кивнув на груду книг в бумажном переплете, которые Марк принес ей в прошлый раз.
— Какая тебе понравилась больше всего?
— Лэрри Макмертри — она навеяла мне воспоминания о Вайоминге. — Лицо Фейс внезапно стало тоскливым.
У Марка сжалось сердце. Они мечтали о том, чтобы когда-нибудь купить там дом. Первые двенадцать лет жизни Фейс, пока ее семья не переехала в Орегон, провела в Джексон-Хоул. Их с Марком медовый месяц прошел в бревенчатом домике на озере Дженни, тогда-то и его тоже пленил Вайоминг.
— Мы вернемся туда в скором времени, — стараясь казаться беспечным, сказал Марк.
— Нет, не вернемся. — Грустная уверенность, с которой говорила Фейс, холодным лезвием прошла сквозь его сердце.
— Ты не можешь этого знать.
Она покачала головой.
— Нет смысла обманывать друг друга, Марк.
Он положил руку ей на плечо и посмотрел в глаза.
— Я знаю, что сейчас это кажется нереальным, но совсем скоро ты вернешься домой. Ты должна в это верить. — Он надеялся, что для Фейс его слова звучали более убедительно, чем для него.
Ее рот искривился.
— В какой-то степени это пугает меня даже больше, чем перспектива провести остаток жизни здесь.
В памяти Марка всплыли воспоминания о их медовом месяце: они совершали длительную прогулку пешком и натолкнулись на мертвого кролика, попавшего в ловушку из колючей проволоки; он изорвал себя в клочья, пытаясь вырваться. Фейс чем-то напоминала того кролика.
— Ты не одинока, — напомнил Марк, — у тебя есть я.
— Не говори ерунды, Марк. — Она продолжала смотреть на него своими грустными, все понимающими глазами, заставляя его сомневаться в том, кто из них действительно сумасшедший. Ураган бился в окно, будто кто-то пытался ворваться внутрь — или вырваться наружу, — дождь лил как из ведра на непробиваемое стекло, бросая на лицо Фейс тонкую неровную тень.
— Кто она? — мягко спросила Фейс.
Эти слова прошли сквозь Марка подобно молнии, вспыхнувшей как раз в этот момент, оставшись каким-то жужжанием в его голове. Он хотел было все отрицать. Но Фейс так яростно боролась за каждый кусочек реальности, что заставить ее думать, будто она все выдумала, было бы очень жестоко. После долгой паузы он ответил:
— Никто, кого бы ты знала.
Фейс судорожно вздохнула, ее заплаканные глаза, казалось, стали больше и более блестящими.
— Ты ее любишь?
Вместо ответа Марк промолчал.
Фейс сидела, уставившись на него, и целая гамма чувств промелькнула у нее на лице.
Он со стоном притянул жену к себе, спрятав у нее на шее свое лицо. От нее приятно пахло, но это был тепличный запах человека, который редко выбирался на улицу. Фейс не отстранилась от него, но и не ответила на его объятия.
— Прости… — еле слышно прошептал Марк.
— Ты сказал бы мне, если б я не спросила? — хриплым шепотом спросила она.
— Я не знаю.
— Все в порядке, Марк. Я не осуждаю тебя.
— Я никогда не думал, что это случится. Я знаю, как это звучит, но…
Фейс отклонилась назад и приложила палец к его губам.
— Пора нам посмотреть правде в глаза. Мы должны были сделать это еще несколько лет тому назад.
— О чем ты говоришь?
— Я подала на развод.
Марк издал испуганный, недоверчивый смешок, вспоминая, как Фейс шутила, когда они были молодоженами, что если они когда-нибудь разведутся, то ему придется забрать ее как часть имущества.
— Ты так просто от меня не избавишься, — сказал Марк.
— Я не хочу от тебя избавляться.
— Тогда…
— Я хочу видеть тебя… но не сейчас. — Ее глаза умоляли его о понимании. — Дело не в тебе, Марк. Если мне когда-нибудь станет настолько хорошо, что я смогу отправиться домой, я переживу это одна. Я не могу стараться для нас двоих. Я устала. Это… это слишком.
— Фейс… — Марк потянулся к ней, но она мягко оттолкнула его назад.
— Пожалуйста. Просто… уходи. — Когда он даже не сдвинулся с места, она легла на бок, повернувшись к нему спиной и прижав колени к груди.
У Марка было такое ощущение, словно его буквально разорвали на две части. Часть его хотела этого, даже молилась об этом. Не только о том, чтобы покончить с этими сизифовыми усилиями, но чтобы это было чьим-то чужим решением. Почему же он не чувствует облегчения?
«Хороший часовой никогда не покидает свой пост», — подумал Марк.
Но если то, что сказала Фейс, правда, ему не выиграть эту битву.
Наконец Марк поднялся. Фейс лежала так неподвижно, что он подумал, не спит ли она. Тихо, так тихо, как только ветер может прокрадываться сквозь щели, он наклонился и поцеловал ее в лоб, а затем беззвучно выскользнул из комнаты.
Последующие дни были тяжелее, чем он мог себе представить. Каждый день Марк опустошенный шел на работу и возвращался домой, заполненный болью других людей. Болью, которая заслоняла его от своей собственной, заглушала жажду любви и печаль, которые набрасывались на него. Марк перестал бриться, и когда его щетина превратилась в бороду, он подстригал ее только для того, чтобы его не приняли за сумасшедшего. Его глаза были спокойными, но красными от бессонницы. Хотя желание пить было слабым, как звон далекого колокола, однажды поздно ночью он позвонил своему другу.
— Джим? Это я, Марк. Я тебя разбудил?
На другом конце провода воцарилось недолгое молчание, и Марк представил, как Джим, прищурив один глаз, смотрит на часы у кровати.
— Уже полночь! — зло проворчал Джим. — Конечно, ты меня разбудил, черт тебя подери! — он тихо рассмеялся. — Что там у тебя стряслось? Снова проблемы с двигателем?
Джим Пеннингтон, механик для знаменитостей — единственный, кому Стивен Спилберг и Том Круз и им подобные доверяли свои «Ягуары» и «Бентли» — провел восемь тяжелых лет в клинике для алкоголиков и, окончательно излечившись, открыл собственную мастерскую. Это было двадцать пять лет назад, и с тех пор Джим не сходил с намеченного пути.
