Карла Манглано - Тайный дневник Исабель

— Не играю я ни в какую игру! — живо возразила я.

Я почувствовала себя раздавленной его яростными обвинениями и его криками, которые обезобразили его лицо и от которых лопались волдыри на его губах. Я почувствовала себя раздавленной звучащей из его уст правдой — той неприкрытой правдой, от которой становится не по себе, когда кто-нибудь бросает ее тебе в лицо, той правдой, которая обнажает твою душу и выставляет напоказ все твои слабые места.

— Не играешь?! Зачем же ты тогда своими ласками и поцелуями сделала наши с тобой ночи волшебными?.. Безжалостная игра!

Да, да, да! Это была игра! Но… но если это была игра, то почему же мне тогда так больно от тех слов, которые он произнес? Почему мне больно от того, что он гневается и отталкивает меня? Почему мне больно от того, что больно ему? Почему мне больно от того, что эта игра заканчивается именно так, как всегда заканчивались для меня подобные игры?

Я опустила голову: мне больше нечего было сказать в свою защиту.

Крики сменились молчанием. Возможно, мое смиренное поведение на скамье подсудимых смягчило его враждебность.

— Если ты не можешь никому принадлежать, Лизка, то… зачем ты так со мной поступила? Зачем ты позволила мне в тебя влюбиться?

Теперь уже я, будучи не в силах смотреть на его — искаженное от отчаяния — лицо, стала смотреть в окно, сквозь пелену безжалостно хлещущего дождя, на сочно-зеленую панораму госпитального сада. Мне не хотелось углубляться в эту тему. Мне не хотелось снова слышать, что он в меня влюбился. Мне не хотелось снова обнаруживать, что сердечные раны — гораздо более болезненные, чем раны телесные, и что виной появления этих ран снова была я… Мне не хотелось рыться в дальних уголках своей души: я боялась того, что я могла обнаружить в каком-нибудь из них.

— Он жив, — сказала я. — Тот, кто убил Крюффнера, жив. Резня в Женеве была всего лишь уловкой, при помощи которой нас попытались сбить со следа.

Карл несколько секунд обескуражено молчал: он как будто очнулся от кошмарного сна и обнаружил, что реальная действительность еще кошмарнее.

— Откуда тебе это известно? — наконец спросил он.

— Я вспомнила, что на ритуальной церемонии в храме в Оттакринге было не четыре жреца — их было пять. К тому моменту, видимо, уже поменялась почти вся верхушка секты, в том числе появились новые руководители вместо убитых Николая и Крюффнера. Вполне возможно, что Дюба и в самом деле входил в состав этой верхушки, но Арьяман — явно не он. Он был всего лишь козлом отпущения, а остальные трое — второстепенными персонажами разыгранного спектакля. Настоящий Арьяман — тот, кто убил Крюффнера и занял его место, — подготовил весь этот фарс и позаботился о том, чтобы на месте преступления остались письма и туники, тем самым сделав виновным Дюба. Сейчас руки у него развязаны, и я уверена, что именно он подослал того юношу в твой дом, чтобы с тобой разделаться.

Я обернулась и посмотрела на Карла. На его мрачном лице не было и признака удивления. Единственной его реакцией на мои слова был глубокий вздох.

— Думаю, что я в глубине души об этом знал. Все было… уж слишком простым и очевидным. Все было настолько простым и очевидным, что оно не могло… не могло быть правдой, — стал рассуждать он вслух. — Мы возвращаемся в начало…

— Не совсем так. Каждым своим шагом и каждым своим движением он невольно дает нам все больше и больше информации о своих намерениях и о себе самом. Я интуитивно понимаю, что он продолжает работать над оружием всеобщего уничтожения, но отнюдь не для того, чтобы использовать его для коллективного жертвоприношения — убийства членов секты. Именно по этому вопросу у него возникли разногласия с руководителем секты и именно поэтому он его убил. Он — не религиозный фанатик. Он — человек своекорыстный и не станет жертвовать своей жизнью ради каких-то богов. Он всего лишь использует секту в целях личного обогащения. Я даже осмелюсь предположить, что он намерен продать это оружие самому щедрому из тех государств, которые будут вовлечены в предстоящую войну. Именно поэтому он и хотел тебя убить: он знает, что твоя женитьба на Наде может воспрепятствовать развязыванию вооруженного конфликта.

— Если это действительно так, то и Наде угрожает опасность.

— Да, но о ее безопасности уже позаботились. Она в настоящий момент скрывается в доме одного своего родственника в Финляндии.

Карл посмотрел на меня то ли удивленно, то ли заинтригованно. Он, похоже, задавался вопросом, как могло получиться так, что всего лишь за два дня, в течение которых он был вне игры, успело произойти так много событий.

А я тем временем размышляла на тем, как бы мне рассказать ему о своем подозрении. Решиться на это мне было не так-то просто.

— Карл, я… мне кажется, что я знаю, кто может быть Арьяманом.

Не решаясь меня об этом спросить, Карл молча смотрел на меня, и его глаза блестели от волнения.

— Это человек, которого ты знаешь, человек, которому известны все твои поступки, причем это близкий тебе человек. Это человек, которому известно и то, что ты собираешься жениться на Наде, и то, какое значение имеет это бракосочетание.

Под подобное описание попадало не так уж мало людей, а потому вряд ли Карл смог бы догадаться, о ком идет речь, и тем самым избавить меня от необходимости называть имя этого человека. Я, словно бы пытаясь отсрочить неизбежное и оправдываясь за то, что я сейчас скажу, начала рассуждать, постепенно подводя Карла к сделанному мной выводу.

— Я связалась по телефону с замком Брунштрих, чтобы поговорить с твоей матушкой. Мне хотелось, чтобы она рассказала мне о побывавших в замке гостях — а особенно о том, как был составлен список приглашенных. Мы сделали очень большую ошибку, упустив из виду один очень важный вопрос: как получилось, что Отто Крюффнер оказался в Брунштрихе? Тебе известно о том, что Ларс даже не был с ним знаком? Ларс сказал мне, что этого человека, возможно, пригласил ты. Когда я выяснила, что ты его не приглашал, оставался только один человек, кто мог это сделать, — твоя матушка.

Я замолчала. Мне хотелось, чтобы Карл что-нибудь сказал, но он даже не разомкнул губ, чтобы хотя бы попросить меня продолжить.

— Однако его не приглашала и она. «В моей записной книжке его адреса нет, — сказала мне твоя матушка, — а потому я никак не могла послать ему приглашение». Я стала настаивать: «Напрягите память, тетушка. Не может быть, чтобы он просто взял да и явился в замок без какого-либо приглашения». Твоя матушка и в самом деле попыталась напрячь память. «Подожди-ка минуточку, дорогая… Сейчас, после того как ты заострила на этом мое внимание, я вспомнила, что за пару дней до своего приезда в Европу он позвонил мне и сказал: «Алехандра, дорогая, я, наверное, злоупотребляю твоим щедрым гостеприимством, но мне хотелось бы пригласить на празднование Рождества нескольких друзей». Впрочем, а зачем бы я стала ему отказывать, если у меня полно свободного места? Этих гостей было трое. Да, насколько я помню, их было трое: профессор из университета, банкир и тот толстый господин, о котором ты меня спрашиваешь, — да примет его душу Господь в свои вечные обители!» Мое сердце екнуло: Крюффнер, Дюба и еще один человек. Мы выяснили, что это был Фридрих Тучек, преподаватель физики из кёнигсбергского университета «Альбертина». Тебе это о чем-то говорит?

Карл кивнул:

— Крюффнер был преподавателем санскрита как раз в этом университете.

— «Скажи мне, а кто тебе звонил?» — спросила я у Алехандры. «Я же тебе уже сказала, дорогая: мой деверь, герцог Алоис».

Был слышен только шум дождя, который напоминал шуршание бумаг, а еще казалось, что кто-то барабанит по столу пальцами. Этот звук доносился из приоткрытого окна, через которое в комнату проникал поток свежего воздуха, наполняющий ее запахом влажной земли. Да, был слышен только этот шум. Впрочем, слово «Алоис» оставило в ушах дребезжащее эхо, заглушить которое можно было только какими-то другими словами.

Однако я не знала, что еще могла сказать, и просто смотрела на твоего брата, который, окаменев лицом и как-то обмякнув, смотрел невидяще куда-то в пустоту.

Белый цвет, окружавший меня со всех сторон, непрекращающийся шум дождя и апатичность Карла заставили меня занервничать: мне почему-то показалось, что я в этой обстановке напоминаю случайного прохожего, который забрел в музей восковых фигур.

— Пожалуйста, скажи что-нибудь, — прошептала я, хотя и не была уверена, что Карл меня слышит.

Он отозвался не сразу, и когда он заговорил, зашевелились одни лишь губы — как у манекена-чревовещателя в том же музее восковых фигур.

— Знаешь, я в детстве бывал на ярмарке, проводившейся в парке Пратер. Как я гордился собой, когда, стреляя в тире, выбивал столько очков, что завоевывал главный приз. Однако больше, чем все остальное, меня наполняло гордостью то, что жизнь моего дяди — моего дяди! — похожа на приключенческий роман. Меня завораживали его рассказы о Бразилии, о путешествиях по морю и по рекам, о мулатах, которые работают на плантациях какао и не боятся диких зверей, живущих в тропическом лесу… Я считал своего дядю удивительнейшим человеком. Я им восхищался и я его обожал.