Мор Йокаи - Золотой человек
— И ты смогла все это скрыть от меня?
— Я опасалась за твою жизнь.
— Ты не решалась даже поплакать, боясь, как бы я не заметил твоих слез?
— Я все ждала, когда можно будет дать себе волю…
— Ты уходила от меня, чтобы ухаживать за ним, а я, неблагодарный, еще упрекал тебя за это!
— Я же не слышала от тебя ни одного худого слова, Михай.
— Целуя его за меня, ты знала, что это был прощальный поцелуй! Я укорял тебя за шитье нарядов, а ты в это время готовила ему погребальную рубашку! И ты ласково улыбалась мне, когда твое сердце пронзали кинжалы, когда оно обливалось кровью! О Ноэми, как я боготворю тебя!
А ей, бедной, нужна была только его любовь.
Михай привлек ее к себе на колени.
Шелест листьев и трав, гуденье шмеля, жужжанье пчел уже больше не казались ему невразумительным лепетом. Мысли его прояснились, он начал постигать истинный смысл шумов, возникавших в его голове. После долгого задумчивого молчанья он снова заговорил:
— Где вы его похоронили? Сведи меня на его могилу.
— Только не сегодня, — упрашивала Ноэми. — Идти туда далеко и для тебя слишком утомительно. Сходим завтра, ладно?
Но ни завтра, ни послезавтра, ни даже спустя еще много дней Ноэми так и не повела Михая туда, где покоился маленький Доди.
— Ты станешь дневать и ночевать возле могилы и снова захвораешь. Я решила не насыпать там могильного холма, не ставить надгробного памятника, чтобы ты не ходил туда и не расстраивался.
Но печаль не оставляла Михая.
Когда наконец он настолько окреп, что смог прогуливаться по острову один, он упорно стал разыскивать место, которое ему не хотели показать.
Однажды он вернулся к хижине с просветлевшим лицом, держа в руке полураскрытый бутон одной из тех белых роз, что не имели запаха.
— Это те самые розы? — спросил он.
Ноэми, пораженная, утвердительно кивнула головой. Значит, им так и не удалось скрыть от него могилку… Он заметил не так давно посаженный куст, которого тут прежде не было. И на время даже успокоился, как человек, решивший какую-то важную для себя задачу.
Целыми днями просиживал Михай на скамье перед домом и, вороша палкой речную гальку под ногами, думал:
«Ты говорил, что не отдал бы его ни за какие блага в мире, даже за целое поле, усеянное алмазами, а за какую-то дрянную глиняную трубку ударил его по ручонке!»
Чудесный ореховый теремок стоял незаконченный, совершенно заброшенный, вся поляна вокруг него густо заросла лавандой и нарциссами. Михай теперь даже близко не подходил к своему творению. Он изнемогал под тяжестью горя, и жизненные силы его восстанавливались необычайно медленно, Только Ноэми поддерживала их.
Меланхолия
Куст белой розы стоял в полном цвету. Михай изо дня в день следил, как развертываются его бутоны. Распустившиеся розы он срезал, складывал в бумажник и высушивал у себя на груди. Невеселое занятие! Чуткость Ноэми, ласки, которыми она его осыпала, не могли рассеять его мрачной тоски. Даже эти нежные женские ласки были ему в тягость.
Между тем Ноэми легко могла бы исцелить его хандру, утолить печаль, стоило ей сказать одно только слово. Но женская стыдливость не позволяла ей произнести его вслух. А сам Михай ни о чем не догадывался. Человек, у которого болит душа, неотступно предается грустным воспоминаниям. Тимар был весь поглощен раздумьем о прошлом.
Однажды Ноэми сказала Михаю:
— Не лучше ли тебе сейчас уехать отсюда?
— Куда?
— Туда, в широкий мир. Здесь все наводит на тебя грусть, а чтобы окончательно поправиться, непременно надо рассеять эту тоску. Я сегодня же соберу тебя в дорогу. А завтра фруктовщики смогут перевезти тебя на тот берег.
Михай ничего не ответил, лишь кивнул головой в знак согласия. Он и сам сознавал, что тяжелая болезнь сильно расшатала его нервы. Теперь его угнетало ложное положение, в которое он попал, к тому же он сильно горевал по малютке. Он чувствовал, что если останется еще прозябать на острове, то может дойти до сумасшествия или самоубийства.
Самоубийство? Для малодушного человека это, пожалуй, самый легкий способ вырваться из беды. Душевные невзгоды и неудачи, отчаяние, угрызения совести и травля со стороны недоброжелателей, несправедливости, разочарования, крушение надежд, телесные страдания, кошмарные видения, воспоминания о понесенных утратах, немеркнущий образ умерших близких — все окажется лишь дурным сном, от которого можно мгновенно пробудиться, едва нажмешь курок пистолета. Ну а те, у кого хватает сил оставаться жить на этом свете, пусть себе живут на здоровье.
В последний вечер перед отъездом Михай вместе с женщинами вышел после ужина в палисадник. Все трое присели на скамейку возле хижины. Михай с грустью подумал, что еще недавно их было четверо.
Шар луны то и дело прятался за серебристыми облаками. Ноэми положила руку Михая себе на колени и долго не выпускала ее из своих ладоней.
— Что это за небесное тело, луна? — спросила она.
Покоившаяся у нее на коленях рука Михая судорожно сжалась в кулак.
«Это моя несчастливая звезда, — подумал он. — Не видеть бы мне никогда того зловещего красного полумесяца!»
На вопрос дочери ответила Тереза:
— Луна — остывшая, мертвая планета. На ней нет ни деревьев, ни цветов, ни животных. Нет воздуха и воды, нет звуков и красок.
— Совсем ничего? — недоумевала Ноэми. — Неужели такое огромное светило существует просто так, само по себе? Значит, луна необитаема, там нет ни одной живой души?
— Никто этого не знает, — ответила Тереза. — Когда я еще училась в пансионе, мы часто разглядывали луну в подзорную трубу. Поверхность ее кругом изрыта. Говорят, что это кратеры давно потухших огнедышащих гор. Люди пока еще не создали таких мощных подзорных труб, чтобы можно было разглядеть там живые существа. Однако ученым доподлинно известно, что на луне нет воздуха и воды, а без них не может обходиться ничто живое, стало быть, не могут обитать и разумные существа.
— Но если они все-таки там обитают? — настаивала Ноэми.
— Ну, это уж чистая фантазия!
— А хотите, я расскажу вам, как мне все это представляется? Раньше, когда я оставалась одна, меня одолевали мрачные мысли. Особенно бывало не по себе, когда, сидя на берегу реки, я начинала всматриваться в волны. Казалось, пучина так и влечет, так и манит к себе: «В подводном царстве чудесно! Там в полной тишине ты обретешь покой и блаженство!» Не тревожься, Михай, ведь это было в давно минувшие дни. Так вот я и задумалась: «Ну, хорошо, тело твое будет покоиться на дне Дуная, а куда денется душа? Должна же она где-то приютиться?» И пришло мне в голову, что душе, насильственно разлученной со своей земной оболочкой, некуда переселиться, кроме как на луну. А теперь я верю в это еще крепче. Если на луне нет ни деревьев, ни цветов, ни воздуха, ни воды, ни звука, ни цвета, значит, это место как раз предназначено для тех, кто не пожелал сохранить свое бренное тело. Там они обретут мир пустоты, их ничто уже не будет огорчать и ничто не доставит радости.
Тереза и Михай одновременно вскочили и в испуге отпрянули от Ноэми. А она никак не могла понять, почему ее невинные рассуждения так растревожили их. Ведь она не знала, что ее отец покончил жизнь самоубийством, а человек, чью руку она держала в своей, был недалек от этого.
Сославшись на то, что ночь, слишком прохладная, Михай предложил всем вернуться в дом. Теперь к прежней навязчивой мысли о луне у него прибавилась новая. Первая была связана с Тимеей, вторая — с Ноэми.
Какое ужасное испытание для человека — вечно видеть в небе светило, которое напоминает ему о первом грехопадении, о первом роковом шаге в его исковерканной жизни.
На следующий день Михай покинул остров.
Он прошел мимо недостроенного орехового домика, даже не взглянув на него.
— Весной возвращайся снова, — нежно шепнула ему на ухо Ноэми.
Бедняжка, для нее уже стало вполне естественным, что какую-то часть года Михай не принадлежит ей. Кому же принадлежал он в это время? Такого вопроса она никогда не задавала ни себе, ни ему.
Долгий путь до Комарома еще больше утомил Михая. Когда он наконец прибыл туда, вид у него был крайне изнуренный. Тимея прямо ужаснулась, взглянув на него. Она еле его узнала. Всполошилась даже Аталия. Впрочем, у нее на это имелась особая причина.
— Вы были больны? — спросила Тимея, припав к груди мужа.
— Да, очень болен.
— Захворали где-нибудь в пути?
— Да, — коротко ответил Тимар, сразу насторожившись. Это напоминало допрос.
— И долго вы пролежали?
— Несколько недель.
— Боже мой, хворать среди чужих людей! Верно, за вами и присмотреть было некому?
