Робер Гайяр - Мари Антильская. Книга вторая
Пока кавалер с генералом потягивали пунш, который подал им в высоких бокалах Демарец, Мари уже сожалела о своей минутной слабости. Ее мучили какие-то дурные предчувствия, и всякий раз, когда она глядела на красивое лицо Реджинальда, ее охватывала странная дрожь, похожая на приступы непонятного, неизлечимого недуга.
Покончив с пуншем, генерал исчез, сославшись на скопившиеся горы неразобранной почты. Он прибавил, что, должно быть, кавалер утомлен после долгого пути верхом и наверняка захочет перед ужином немного отдохнуть. Потом извинился, что так долго не отпускал его, и в ответ на возражения гостя, уже прощаясь, заметил, что ни о чем не сожалеет, ибо получил от беседы с ним истинное наслаждение.
И вышел, оставив Мари с Реджинальдом вдвоем.
Именно этого-то юная дама и боялась больше всего.
Не успела затвориться дверь за генералом, как ей стало еще больше не по себе, а когда кавалер подошел к ней поближе, она вся зарделась и почувствовала, в ней нарастает какой-то глухой протест.
— Клянусь честью, мадам, у меня такое чувство, будто я внушаю вам страх! — смеясь, воскликнул он. — Уверяю вас, вам не следует меня бояться. Я ведь обещал вам вернуться в Замок На Горе — и вот выполнил свое обещание… Конечно, не так скоро, как мне бы этого хотелось, но, если разобраться, даже скорее, чем и сам мог надеяться… Корабли передвигаются так медленно! А Мартиника почти на краю земли! Но если бы вы знали, с какой радостью я вновь увидал эти края, что так полюбились и так восхитили меня в тот раз. Какое волшебное очарование! Как не хватает мне моих кистей и пастелей, когда я любуюсь этими дивными видами…
— Я велю Жюли, сударь, чтобы она проводила вас в вашу комнату, — перебила она его.
— Подумать только! — с притворным изумлением воскликнул он. — Неужто Жюли по-прежнему у вас в служанках?
— Не думаю, чтобы у нее могли быть какие-нибудь резоны покидать этот дом…
Реджинальд слегка покашлял, потом продолжил:
— Мне непременно хочется написать ваш портрет… Знаете, когда я уплывал с этого острова, больше всего я не мог себе простить, что так и не запечатлел на бумаге вашего дивного лица! Я всегда боялся забыть его… Но нет, этого не случилось, ибо оно навсегда осталось здесь, — прикоснувшись к своему лбу, добавил он.
Ей подумалось, что настал момент возвести между ними преграду, чтобы отныне раз и навсегда лишить его всякой надежды.
— Послушайте, кавалер, — твердо проговорила она, — полагаю, вы уже поняли, что за время вашего отсутствия положение мое сильно переменилось. Вернулся из плена мой муж…
Он перебил ее:
— Ваш муж? Но Лефор говорил мне, что вы женаты совсем недавно. А когда я был здесь, вы ни словом не обмолвились, будто генерал уже был вам мужем.
Она глубоко вздохнула.
— Тем не менее так оно и было. Мы обвенчались тайно. Теперь у нас растут дети. Стало быть, надеюсь, вы понимаете, какая пропасть нас теперь разделяет?
— Да, конечно, у вас муж, дети… А сколько, позвольте полюбопытствовать, лет вашему старшему сыну? Насколько я понял, его зовут Жаком, не так ли?
— Сударь, — умоляюще сцепив руки, простонала она, — не пытайтесь нарушить покой счастливого семейного очага, который, думается, заслужил Божье благословение. Я люблю своего мужа! Я всегда любила его, страстно любила… Ведь, помнится, я уже пыталась объяснить вам, как случилось, что вы смогли воспользоваться моей минутной слабостью… Больше этого не будет, поймите, это не должно повториться!..
Он подошел к ней, схватил за запястья, разнял сцепленные руки и со страстью поднес одну из них к своим губам.
— Ах, милая Мари! — мелодичным, бархатным голосом пропел он. — Милая, дорогая Мари! Ни на мгновенье я не забывал вас! Вы слышите, ни на одно мгновенье! Я странствовал по свету в надежде на счастливое стечение обстоятельств, на какой-то случайный корабль, что привезет меня однажды сюда, на Мартинику, — и вот, когда мои мечты сбылись, когда я наконец здесь, вы задуваете пламя моих надежд!
— Не будем говорить о надеждах, кавалер. Надо все забыть! Все…
— Все забыть?! Ах, разве это возможно! Полно, возможно ли, чтобы мужчина, который целых восемь лет жил лишь мечтами о вас, с вашим образом в сердце, заставил себя забыть женщину в тот самый момент, когда наконец-то обрел ее вновь, еще обворожительней, чем прежде, в полном блеске расцветшей красоты!.. Вы пытаетесь задуть пламя моих надежд — но надежды мои подобны пылающим углям! Они еще слишком горячи, и вам не загасить их! Вы лишь с новой силой раздуете огонь! И пока я жив, угли эти будут всегда тлеть во мне и никогда не погаснут.
В полном отчаянии она поняла, что становятся явью самые худшие ее опасения! Да, так она и знала! Кавалер вернулся с весьма четким замыслом — он рассчитывал, что она снова станет его любовницей, снова, как некогда, безропотно отдастся ему, не только не оказывая ни малейшего сопротивления, но, напротив, всей душою призывая его в свои объятья! Вот этого-то ей и хотелось во что бы то ни стало избежать… Но как в таком случае станет вести себя Мобре? Что ей делать, как поступить? Не заподозрят ли домочадцы, близкие ей люди, какую тяжкую борьбу обречена она теперь вести?! И не догадается ли в конце концов Жак о ее постыдной тайне?
— Я прикажу проводить вас в вашу комнату, — повторила она. — Мы вернемся к этому разговору завтра, когда останемся одни. А сейчас я хочу попросить вас лишь об одном: сжальтесь надо мной, сударь.
— Сжалиться над вами, Мари? Но я ведь люблю вас! Можете просить у меня все, что захотите, — нет такого желания, какое моя любовь к вам не заставила бы меня исполнить.
— Что ж! В таком случае, скажите вашей любви, чтобы вела себя скромно при генерале!..
Он попятился назад и с нескрываемой иронией в голосе заметил:
— Ах, и верно! Ведь между нами стоит генерал. И он ни о чем не догадывается… Как же я мог об этом забыть! Ему и в голову не приходит, что мы любили друг друга и что вы любите меня, Мари, даже больше прежнего! Ах, не стоит защищаться, бесполезно отрицать очевидное — я читаю это в ваших глазах, в вашем притворно разгневанном взгляде! Ну признайтесь же, что в глубине души вы были счастливы увидеть меня вновь! Разве можно забыть ту ночь, которую мы с вами провели тогда в объятьях друг друга? Полно притворяться, признайтесь же наконец, что вы не забыли о ней, как и я…
— Умоляю вас, — едва слышно прошептала она. — Оставьте меня в покое! Нас могут услышать. Ради всего святого! Замолчите!
— В любом случае, генералу не в чем меня упрекнуть, я не был виновником супружеской измены. У него даже нет оснований потребовать сатисфакции. Ведь брак ваш был тайным. И вы даже не сказали мне, что замужем… Как я мог догадаться? Единственное, в чем меня можно было бы обвинить, это в грехе по неведению… Однако, надеюсь, дражайшая Мари, вы верите, что у меня и в мыслях нет вас компрометировать! Я слишком люблю вас, чтобы причинить вам хоть малейший вред!
— Послушайте, кавалер, — вконец смешавшись, взмолилась она. — Выслушайте же меня! Я взываю к вашей совести, вы ведь дворянин, и, надеюсь, вам не чужды понятия чести… Так выслушайте же мать, которая умоляет вас не разрушать ее семейный очаг…
— Когда мы с вами наедине, Мари, называйте меня лучше по имени, Реджинальд — мне никогда еще не доводилось встречать женщины, которая бы так прелестно произносила мое имя. Ему так идет, когда его произносят с французским акцентом, а в ваших устах оно звучит особенно мило…
Внезапно она увидела в нем фата, несносного, самодовольного фата, и ее охватил гнев.
— Что ж, пусть будет так! — вызывающе скрестив на груди руки, промолвила она. — Если угодно, буду называть вас Реджинальдом. Но предупреждаю: может случиться, что генералу это покажется несколько странным и он потребует у вас объяснения… Надеюсь, Реджинальд, вы понимаете, что я имею в виду, не так ли? Так вот, я сказала, генерал может потребовать у вас объяснений с оружием в руках… Но вас, видно, это ничуть не страшит, я угадала? Что ж, в таком случае, добавлю, что если вы явились сюда с намереньем причинить мне зло, разрушить мой семейный очаг, то учтите, я не позволю вам этого сделать!
Он резко обернулся и с неизменной улыбкой на устах поинтересовался:
— И как же, позвольте полюбопытствовать, вы намерены мне помешать?
— Глубоко сожалею, что вынуждена говорить в таком тоне с человеком, которого мне следовало бы ублажать в этом доме как гостя — и только как гостя. Но, говоря, что не позволю вам причинить здесь зло, я вовсе не шучу. Не хочу вдаваться в подробности. Я вас предупредила… А теперь, прошу вас, оставим этот разговор. Я позову Жюли, чтобы она отвела вас в вашу комнату.
И тут она заметила, что он уставился на нее с непритворным изумлением. Нет, никогда бы не подумал он, что она способна говорить с ним в таком тоне. Поначалу он даже потерял дар речи, так поразила эта перемена.
