Робер Гайяр - Мари Антильская. Книга вторая
И Мобре пообещал себе, что не замедлит на деле проверить свои догадки. Он пропустил Мари с Луизой вперед. И нарочно выждал, чтобы, оказавшись на почтительном расстоянии от последней, получше разглядеть, как она сложена. И нашел ее формы прелестными, куда менее хрупкими, чем ему подумалось поначалу, что уже служило первым подтверждением его догадок.
Он еще более укрепился в своих предположениях чуть позже, когда увидел, как Луиза стремглав бросилась в комнату маленького Жака, услыхав зов ребенка.
Кавалер с нетерпением ждал возвращения девушки. Положительно, она и впрямь не на шутку его заинтересовала.
Уже послышался звук шагов спускающегося к ужину генерала, и Мари как примерная хозяйка дома указала кавалеру его место за столом, когда в столовой вновь появилась Луиза. Она явно спешила и почти бежала. Грудь тревожно вздымалась. Мобре не преминул отметить, что бедра ее заметно проступают под тканью платья. Нет, поистине надо было бы родиться слепцом, чтобы остаться равнодушным к присутствию этой девицы. Он снова окинул ее взглядом, который поверг бедняжку в то же мучительное, болезненное смущение, но на сей раз не отвел от нее глаз, пока в комнате наконец не появился генерал.
Он слегка прихрамывал и шел не так быстро, как обычно. Однако при виде гостя с какой-то веселостью в голосе воскликнул:
— Ах, кавалер! Теперь все в порядке! Все дела в ажуре! И завтра утром я смогу спокойно уехать, ни о чем не тревожась… Если бы еще не этот приступ подагры…
Он покачал головой, потом добавил:
— Знаете, кавалер, вы не подумайте, будто я хочу отговорить вас поселиться в наших краях, но, сказать по правде, здешний климат не очень-то полезен для здоровья… Видели ли вы когда-нибудь во Франции, чтобы мужчина моих лет страдал подагрой? Ведь мне нет и сорока. Я крепок, полон сил и был бы еще способен многое сделать, если бы не эти проклятые боли.
— Кто знает, генерал, может, виною вашего недуга и вправду здешний климат, — заметил Мобре, — но, думается, не последнюю роль тут играет и чересчур обильный стол. В последнее время этой болезнью немало страдают и во Франции. Зайдите в любой знатный дом, и вы увидите, что дворяне нынче куда больше кичатся своими поварами, чем поместьями. Во всяком случае, древний герб теперь уже ничего не значит, если к нему у тебя нет отменного повара, такова уж нынешняя мода…
Мари уже села за стол, место Луизы было напротив нее. Мобре разместился по правую руку от Мари, прямо лицом к генералу.
Реджинальд не ошибся. Обильная пища разрушала здоровье Дюпарке куда сильнее, чем тропический климат. Достаточно сказать, что на ужин подали сперва протертый суп из голубей, а потом, сразу вслед за ним, на столе появилась запеканка, этакое затейливое кулинарное сооружение из пюре, четырех крылышек, ножки и белого мяса от трех зажаренных кур.
Кавалер засыпал хозяев комплиментами за искусство их шеф-повара. Он признался, что никогда еще на этих широтах не доводилось ему отведать курицы, чье мясо не было бы жестким.
Дюпарке улыбнулся.
— Вы правы, но причина здесь не только в поваре, — признался он, — хотя, надобно сказать, мой — настоящий мастер своего дела, но и в том, что он пользуется кое-какими рецептами, что мы здесь, на острове, переняли у своих рабов. Правда, иные из их блюд и в рот не возьмешь! Но все равно это ведь у них мы научились делать мягким чересчур жесткое мясо. Наши куры вкусны лишь потому, что мы на день-другой заворачиваем их в листья папайи, правда, если продержать их так подольше, то они могут буквально растопиться.
Тем временем в сопровождении французских вин появилось нечто вроде рагу.
— Должен признаться, — заметил Мобре, — что именно во Франции довелось мне отведать самую аппетитную и изысканную кухню. Помнится, однажды мне посчастливилось вкушать одно восхитительное блюдо у молодого маркиза де Севиньи — вот уж у кого воистину гениальный повар, — так вот, это было рагу из говяжьего филея с огурцами. У нас в Англии такого не попробуешь…
— А давно ли вы были в последний раз во Франции?..
— Всего полгода назад, генерал. Благодаря господину де Серийяку мне удалось встретиться со многими знатными людьми. Даже с самим кардиналом Мазарини и Анной Австрийской…
— Благодарение Богу, наш король теперь уже достиг совершеннолетия, — только и заметил в ответ Жак.
Кавалер обернулся к Луизе. Она ела так деликатно, что напоминала клюющую зернышки птичку. Однако шотландец не без удивления заметил, что в тот момент, когда он обратил свой взгляд в ее сторону, глаза ее с благоговением были устремлены прямо на него. Она явно изучала его. И он замечал это уже не в первый раз. Казалось, теперь Мари уже более не привлекала его внимания, будто он вдруг вовсе забыл о ее существовании. Как бы невзначай, но вполне намеренно, всякий раз когда ему случалось что-то сказать, он будто обращался прежде всего к Луизе. Что же касается всех остальных — пусть каждый сам делает выводы из того, что сорвалось с его уст!
— Я имел честь впервые познакомиться с французским двором, — заметил он, — когда он переживал весьма тяжелые времена. Ходили слухи, будто даже сам король испытывал нужду в самом необходимом. Говорили даже, что ему пришлось отказаться от пажей, ибо их было нечем кормить.
— А мне показалось, — вступил в разговор Дюпарке, — что вы были приняты при дворе только вместе с господином де Серийяком, разве не так?
— Вы не ошиблись, именно так и случилось, когда я был там в последний раз. Но несколько лет назад мне пришлось побывать там, чтобы встретиться с тетушкой Людовика XIV, я хочу сказать, с дочерью Генриха Великого и супругой короля Англии, которая нашла тогда прибежище в Париже. И только представьте, девушке приходилось весь день оставаться в постели, ибо у нее не было дров, чтобы согреться, а весь придворный люд, поглощенный своими страстями, будто даже не замечал столь вопиющего оскорбления, нанесенного королевскому сану.
— Признаться, сударь, — возразил Дюпарке, — я не знал того, что вы мне только что поведали, но согласитесь, что в этих обстоятельствах и регентша тоже была не без греха. Ведь она, вопреки всему и всем, поддерживала Мазарини. И оттуда, и только оттуда, берут начало все беды моей страны…
— Остается только восхищаться добротою и благородством Анны Австрийской, ведь бедняжку так никогда и не приняли во Франции. Долгие годы к ней относился как к преступнице ее собственный супруг, она подвергалась преследованиям со стороны кардинала Ришелье, была свидетельницей, как в Валь-де-Грас у нее конфисковали ее переписку и вынудили при всем честном свете подписать бумагу, где она признает свою вину перед королем, своим супругом. Когда она разрешилась от бремени и произвела на свет Людовика XIV, этот самый супруг даже не пожелал обнять ее, как того требовали древние традиции, и это оскорбление так подорвало здоровье бедняжки, что она едва не рассталась с жизнью. Наконец, во время ее регентства, осыпав своими милостями всех, кто дал себе труд попросить ее об этом, она оказалась изгнана из столицы охваченной гневом и непостоянной в своих привязанностях чернью. Она и золовка ее, королева Англии, обе они войдут в историю как пример раскаяния и испытаний, какие только могут пасть на увенчанные коронами головы…
— Должно быть, у Анны Австрийской в Англии немало друзей, не так ли?
Это было нешуточное утверждение, ведь предназначалось оно для ушей человека, который льстил себя званием настоящего дипломата.
— Да, так оно и есть, — согласился Реджинальд. — Ведь англичане, демократы по натуре, не в состоянии слушать без содрогания, когда королева не может появиться в обществе, не рискуя подвергнуться публичным оскорблениям, когда ее называют не иначе как мадам Анной, если не добавляют при этом к ее имени еще и титулы весьма оскорбительного свойства.
— Что ж, сударь, за все приходится платить, ведь нельзя же безнаказанно пренебрегать интересами государства, принося их в жертву дружеской привязанности одного человека. Ибо никто не убедит меня, будто Мазарини сделал много хорошего для нашей страны. Три года назад он оказался в изгнании в Кельне, но и оттуда не переставал править двором… Потом его позвали вернуться в королевство — но не как министра, которому предложено снова занять свой пост, а скорее как монарха, по праву вступившего во владение своей страною! Я слышал, будто его даже сопровождала этакая небольшая армия из семи тысяч человек, которую он содержит на свои собственные средства! Несчастная Европа! — с горечью воскликнул он после минутного молчания, заметив, что гость его никак не участвует в беседе. — Бедная Европа, насколько яснее отсюда, издалека, нам ее беды и несчастья! Мы видим отсюда, что Мазарини стал безраздельным правителем Франции и властителем дум нашего юного короля, мы видим, с одной стороны, дона Луиса де Аро, который правит Испанией, и Филиппа IV, продолжающего вести мало кем поддерживаемую войну. Мир еще не слыхал имени нового короля Людовика XIV и никогда всерьез не говорил о короле Испании! Теперь в Европе уже не найдешь ни одной коронованной особы, которая бы пользовалась заслуженной славой, кроме, пожалуй, королевы Швеции Кристины, она одна еще самолично правит страною и поддерживает честь трона, забытую, опозоренную или вовсе неведомую в прочих государствах.
