Робер Гайяр - Мари Антильская. Книга вторая
— Ив Лефор?! — не сдержала восклицания Мари.
— Да, мадам, некий флибустьер, который корчит из себя важного вельможу, но говорит на таком чудовищном языке, что вселяет ужас даже в канониров английского флота. Похоже, генерал, этот Лефор состоял когда-то у вас на службе — так вот, если вас может обрадовать верность и преданность человека этакого сорта, то можете, без сомнения, на них рассчитывать. Я обедал на борту его судна. Ничего не поделаешь, участь дипломата требует порой и не таких компромиссов! Да, я обедал вместе с этим пиратским капитаном, и это он подал мне мысль посетить вас, чтобы переговорить об этом секрете. Когда Лефор узнал, что на «Мадейре» находится группа голландских евреев, которых изгнали из Бразилии, он тут же сказал: «Они наверняка работали на сахароварнях. А стало быть, знают секрет отбеливания сахара. Сдается мне, что если бы вы предложили этих людей, которым теперь и податься-то некуда, генералу Дюпарке, губернатору Мартиники, их бы там встретили с распростертыми объятьями!»
Дюпарке сразу все понял. И торопливо осведомился:
— И где сейчас эти голландские евреи?
— В Форт-Руаяле.
— Я, сударь, как раз завтра утром собираюсь отправиться в Форт-Руаяль, не хотите ли поехать туда вместе со мною?
— В этом нет нужды, генерал. Капитан «Мадейры» в курсе моего замысла и ждет не дождется, когда его тем или иным способом освободят от людей, которые только зря занимают место у него на корабле. Он подождет, пока за ними явятся, неделю-другую, а то и целый месяц. Их уже тоже предупредили, что, возможно, они понадобятся на этом острове. Что же до меня, то я с удовольствием провел бы немного времени в Сен-Пьере. Я ведь уже говорил вам, — с многозначительной улыбкой, явно обращаясь прежде всего к Мари, добавил он, — что оставил в этих краях частицу своего сердца. И мне хотелось бы обрести ее вновь…
Смятение охватило Мари от этих слов, сердце тревожно забилось. Реджинальд же как ни в чем не бывало продолжил:
— Да, генерал, я не намерен сразу возвращаться на «Мадейру». Разумеется, если это возможно… К сожалению, я не могу забыть и о поручении, которое доверил мне граф де Серийяк…
— Сударь, — ответил Дюпарке, — если в моей власти выполнить ваши желания, то считайте, что это уже сделано. Так чем могу служить?
— Это еще одна длинная история, и боюсь, сударь, вы не сможете помочь мне выполнить это поручение, хоть это и зависит единственно от вашей воли…
Жак с удивлением глянул на Мобре. Шотландец принял вид одновременно равнодушный и какой-то смиренный, будто заранее покорившись судьбе. Дюпарке же, разглядывая гостя, мысленно оценивал те выгоды, которые принес ему этот человек благодаря секрету отбеливания сахара. Это означало разорение для всех соседних островов. Пройдет немного времени, и Мартиника, чей сахар из-за темного цвета не пользовался особым спросом за границей, вполне сможет соперничать с южными странами и другими островами. Колонисты начнут богатеть. А разбогатевшие колонисты привлекут сюда из Франции других. Тогда уж гасконские фермеры кинутся на остров, не раздумывая ни минуты, и повсюду, от Диамана до Риакомба, вырастут сотни сахароварен! Разве сможет он в чем-то отказать кавалеру, который дал ему этакий козырь?
— Я слушаю вас, сударь, — решительным тоном потребовал он, — говорите же, прошу вас! Вряд ли найдутся вещи, в которых я мог бы вам отказать…
— Благодарю вас, — ответил Мобре. — У меня есть к вам личная просьба, и я заранее прошу прощенья, что излагаю ее прежде, чем выполнить поручение господина де Серийяка. Мне хотелось бы получить концессию на Мартинике, ибо у меня есть желание обосноваться на этом острове… Заметьте, я вовсе не тороплюсь и, несмотря на мое намерение покинуть «Мадейру», все равно буду вынужден и далее сотрудничать с графом де Серийяком, а возможно, и предпринять путешествие в Европу…
— Концессию на Мартинике, сударь? У вас будет такая концессия! Слово дворянина!
— Я еще не знаю, сударь, каким образом сумею расплатиться с вами за эту милость и как смогу выразить свою признательность, но надеюсь, настанет день, когда и мне тоже представится возможность хоть как-то быть вам полезным!
— Если благодаря вам я получу этот секрет, который станет ключом к нашему процветанию, то считайте, сударь, что мы уже квиты…
Мобре поклонился, лизнул губы и снова заговорил:
— Теперь остается только выполнить поручение, данное мне господином де Серийяком. Так вот, господин де Серийяк намерен попросить вас уступить ему остров Гренаду…
Инстинктивно Дюпарке так и подпрыгнул на месте. Потом воскликнул:
— Как!.. И он тоже! И вы тоже! Чтобы я продал Гренаду?! Черт побери, да что же все это значит? Почему все, словно сговорившись, так зарятся на этот остров, который не сегодня-завтра может стать театром событий весьма кровавого свойства, если, не дай Бог, дикари там и вправду зашевелятся?! И с какой стати, да-да, объясните мне, по какой причине такой человек, как господин де Серийяк, который, как вы сами только что изволили мне сказать, страдает приступами лихорадки и, стало быть, никак не сможет выносить здешнего климата, вдруг возжелал завладеть этим островом?
— Это мне неизвестно, сударь. Господин де Серийяк просил меня только довести до вашего сведения свои пожелания. И я подчиняюсь. Думаю, вряд ли господин де Серийяк сделал бы вам такое предложение, не оценив прежде всех его выгод. Он заметил, как быстро растет благосостояние на Мартинике. И, верно, подумал, что мог бы сделать для Гренады то, что вы, сударь, сделали для острова, на котором мы имеем честь находиться…
Дюпарке с задумчивым видом прошелся взад-вперед по комнате, сердясь на себя, что вынужден отказать в просьбе человеку, оказавшему ему такую неоценимую услугу.
Потом наконец остановился перед ним и, как-то смущенно потирая руки, проговорил:
— Весьма сожалею, кавалер, но Гренада не продается. И часу не прошло, как я вынужден был сказать те же самые слова всаднику, что встретился вам по дороге… Нет, я не продам Гренаду, ведь это подарок, который я положил в колыбель своего сына Жака… И если я говорю с вами со всей откровенностью, то только потому, что, в сущности, это ведь не ваша личная просьба, а поручение человека, с которым вы связаны общими делами… Что же касается концессии, о которой вы меня просили, то считайте, она у вас уже есть. Завтра я отправляюсь в Форт-Руаяль, где собираюсь пробыть не более недели, если, конечно, меня не задержат там дела, связанные с вашим великодушным предложением. Надеюсь увидеть вас по возвращении, и тогда мы с вами вместе посетим земли, которые, думаю, могут вам вполне подойти. Выбор за вами. А в мое отсутствие не окажете ли мне честь быть гостем Замка На Горе? Моя жена будет рада иметь рядом приятного собеседника, который поможет ей развеять одиночество…
— Благодарю вас, — ответил Мобре, — и надеюсь не слишком докучать мадам Дюпарке. Мне хотелось бы сделать несколько набросков в окрестностях вашего замка. И если однажды, мадам, у вас выдастся свободная минутка, я попросил бы вас показать мне пейзаж, который вам особенно по душе, — думаю, у вас есть здесь такие любимые уголки. Мне доставило бы удовольствие написать для вас небольшую картинку в память о моем пребывании в вашем доме…
Поджав губы, Мари хранила полное молчание.
Он казался ей чересчур уж самоуверенным. И она подумала про себя: «Видно, вообразил, будто то, что произошло между нами однажды, может повториться вновь. Так вот, он горько ошибается! Нет, никогда более я не буду ему принадлежать! Я уже стала о нем забывать, зачем он снова явился в мой дом? Боже мой, зачем, зачем он вернулся, чтобы опять причинить мне боль?»
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Реджинальд на деле доказывает, что отнюдь не растерял своих галантных повадок
Пока кавалер с генералом потягивали пунш, который подал им в высоких бокалах Демарец, Мари уже сожалела о своей минутной слабости. Ее мучили какие-то дурные предчувствия, и всякий раз, когда она глядела на красивое лицо Реджинальда, ее охватывала странная дрожь, похожая на приступы непонятного, неизлечимого недуга.
Покончив с пуншем, генерал исчез, сославшись на скопившиеся горы неразобранной почты. Он прибавил, что, должно быть, кавалер утомлен после долгого пути верхом и наверняка захочет перед ужином немного отдохнуть. Потом извинился, что так долго не отпускал его, и в ответ на возражения гостя, уже прощаясь, заметил, что ни о чем не сожалеет, ибо получил от беседы с ним истинное наслаждение.
И вышел, оставив Мари с Реджинальдом вдвоем.
Именно этого-то юная дама и боялась больше всего.
Не успела затвориться дверь за генералом, как ей стало еще больше не по себе, а когда кавалер подошел к ней поближе, она вся зарделась и почувствовала, в ней нарастает какой-то глухой протест.
