Вали Гафуров - Роман, написанный иглой
— Где это письмо? Дай его мне! — упёршись локтями в стол, потребовала Мухаббат…
— Вот оно. Только не подумай, что я конверт открывала. Это открытка. Кто-то за неё написал, потому что почерк на Катин не похож.
Света достала открытку из ящика стола и протянула её Мухаббат.
Мухаббат начала читать:
«Федя, любимый мой! Рушатся все мечты и планы, которыми мы с тобой жили всё последнее время. Рушатся помимо воли нашей и наших желаний. Я нахожусь при смерти. Была и есть у меня одна-единственная мечта — хоть раз увидеть тебя до того, как навсегда закроются глаза. Но и этого, видать, не дано мне несчастной моей судьбой. Любимый мой, Федя, мама вернулась в Нальчик. Но что ей там делать одной? Ни родных, ни кола ни двора. Во имя нашей, я всегда верила и верю, настоящей и глубокой любви есть у меня к тебе перед смертью одна и последняя просьба. В тот дом, который ты строил в ожидании нашего с тобой счастья, забери в него маму. Тебе и твоей будущей молодой жене она сумеет стать доброй и заботливой матерью. Дай мне слово, Федя, даже если я умру, пока дойдёт до тебя это письмо, дай мне слово, что исполнишь мою просьбу!..»
— Письмо же написано Фазылджану-ака! А как оно попало к тебе?
— Ильяс-палван оставил. Передашь, говорит, когда увидишь. А я, говорит, не могу, отвык чёрные письма носить.
Долго беззвучно и безутешно плакали подруги. Потом Света погладила Мухаббат по голове и сказала:
— Ну, хватит, слезами сейчас и в самом деле горю не поможешь. Давай лучше думать, как из этого положения выходить.
— А как из него выйдешь? — вздохнула Мухаббат. — Не понесёшь же и в самом деле эту открытку Фазылу!..
— Нет-нет, этого нельзя делать ни в коем случае! — испуганно вскочила Света.
— Вот и я говорю, но делать-то всё-таки надо что-нибудь?..
— Это и рвёт душу… Может быть, взять и рассказать Фазылу-ака всю правду? Куда теперь от неё денешься? Человек он сильный, мужественный. А там, глядишь, ещё и успеет доехать вовремя до Одессы и застать Катю в живых. Если же мы сейчас скроем всё от него, он же потом нам никогда этого не простит. Да и самих совесть совсем замучает. И потом… Вдруг появление любимого прибавит ей сил и Катя победит смерть?!.
— Сейчас Фазыл в МТС. А там, знаешь, сколько работы?
— Мы эмтээсовскому начальству открытку покажем. Неужели у них сердца каменные и они не разрешат съездить человеку попрощаться с умирающей невестой?
— А что, Сапура, если мы сделаем так? — пришла в голову Мухаббат спасительная мысль. — Что, если мы сначала покажем письмо Халмурадову? Уж он-то после этого наверняка добьётся для Фазыла разрешения на отъезд. А заодно я обо всём расскажу Рустаму. Заранее знаю — тяжело, ох, как тяжело ему будет выслушать эту чёрную весть, но что поделаешь… В крайнем случае можно сказать, что Рустаму очень нужно съездить в Одессу к профессору Филатову, а Фазыл, дескать, его сопровождать будет. И самому Фазылу поначалу то же самое скажем. А уж когда доедут до Одессы, там ему Рустам всё и откроет.
— Умница ты моя, Мухаббатхон! — порывисто и благодарно обняла подругу Света.
Халмурадов молча прочитал открытку и задумался. Сейчас в МТС самая горячая пора. Ремонт тракторов. Если каждый механизатор не переберёт свою машину буквально до последнего винтика и болтика, то с началом посевной, а тем более хлопкоуборочной кампании, он всё на свете проклянёт. Не говоря уже о возможных убытках для МТС, а значит, и для колхоза. Тем более, что запасных частей постоянно не хватает. И в то же время эта открытка…
— Что же делать, здесь решается вопрос о жизни и смерти. Так что хочешь не хочешь, можешь не можешь, а разрешения на отъезд мы добиться обязаны, — твёрдо сказал парторг.
— Спасибо, товарищ Халмурадов, — поблагодарили его женщины, облегчённо, насколько можно было говорить об облегчении в сложившихся обстоятельствах, вздохнули.
— От Фазыла это письмо пока надо сохранить в тайне, — предупредила Мухаббат. — Смотрите, не проговоритесь ненароком.
— А зачем вам эти тайны, секреты, всё равно ведь он обо всём рано или поздно узнает.
— Когда надо, узнает. А пока незачем травить ему душу. Я хочу сделать так, будто Фазыл Рустама в Одессу к профессору Филатову сопровождает. Рустаму и действительно давно уже надо показаться в тамошней глазной клинике. А уж приедут на место, там Фазыл открытку и прочтёт. Всё-таки меньше страданий. Да и Катю, если посчастливится, сможет в живых застать.
— Всё понял. Ну что ж, идея неплохая.
ВСТРЕЧА
Самолёт подлетал к Одессе. Был уже поздний вечер, и город встречал гостей бескрайней россыпью мерцающих огней.
Фазыл прильнул к иллюминатору и любовался величественной картиной ночного города, картиной, которую на земле никогда не увидишь. Но едва самолёт, вздрогнув, коснулся колёсами бетонного покрытия аэродрома, он повернулся к Рустаму.
— Всё-таки я восхищаюсь лётчиками, — проговорил он. — Настоящие мастера своего дела и бесстрашные ребята. Я уж думал, что мы заблудимся в этом океане огней.
— Они не заблудятся. — Рустам начал отстёгивать привязные ремни. — Ты что, не помнишь, как на фронте бывало? Ночь, темень, хоть глаза выколи, в метре уже человека не видать, а наши самолёты на бомбёжку летят. И бомбят так…
Между тем подали трап, и Рустам, держась за руку Фазыла, осторожно нащупывая ногами ступеньки, спустился на землю.
Зима в Одессе но сравнению с ташкентской оказалась намного холоднее. Под ногами похрустывал нерастаявший снег. Ветра не было, но мороз покалывал чувствительно. А стоило налететь хоть малейшему ветерку, как щёки и особенно нос сразу деревенели. Друзья изрядно продрогли, несмотря на то, что были плотно одеты. Рустам опустил клапаны своей каракулевой ушанки и поднял меховой воротник пальто.
— Это мне напоминает нальчикские морозы, — сказал он Фазылу. — Помнишь тот день, когда выпал первый снег? Ну и морозец тогда ударил! Я до того промёрз, что говорить не мог, губы не шевелились. А ты шёл себе спокойно в строю и ухом, как говорят, не вёл. Будто ни снега вокруг не было, ни пронизывающего ветра… Я тогда разозлился на тебя. Вот, думаю, чурбан бесчувственный, никакой мороз его не берёт.
Фазыл улыбнулся мечтательно.
— Эх, Нальчик, Нальчик!.. Как мне хочется ещё раз побывать в этом городе! Я бы ничего больше не желал, только глянуть на те улицы, по которым мы ходили с Катей, побродить по ним молча одному! Где сейчас тётя Фрося? Уж она бы меня поняла!..
— А я, значит, не пойму! — слегка обиделся Рустам.
— Да я не о том, — смутился Фазыл. — Может быть, она что-нибудь знает о Кате.
Рустам физически ощутил во внутреннем кармане пиджака страшную открытку. Она жгла ему грудь. Хотелось сейчас же рассказать обо всём Фазылу, вытащить и отдать ему открытку, но Рустам сдержался. Рано. Пока рано…
Они вошли в зал ожидания.
Фазыл усадил друга в одно из свободных кресел и сам расположился рядом.
— Нет, тётю Фросю мне очень хотелось бы увидеть, — не унимался Фазыл. — Уж я бы излил ей душу, уж я бы выплакал на её груди всю боль, что накопилась во мао за всё это время…
— Так уж и плакал бы! — усмехнулся Рустам, а сердце защемило от острой жалости к другу.
— Так не стоит, значит, плакать? — шутливо, но с приметной грустинкой спросил Фазыл.
— Может быть, друг мой, и стоит. Только не представляю я, как несчастная женщина, сама не перестающая тревожиться за собственную дочь, найдёт ещё силы утешать этакого здоровенного мужчину?
Рустаму показалось, что он незаметно, но удачно перевёл разговор на то главное, ради чего они прилетели сюда. И теперь уже не было никакого смысла утаивать письмо от Фазыла. Теперь момент, чтобы открыть ему всё, был, кажется, самый подходящий, «Только чем всё это может кончиться? — мучительно размышлял Рустам. — Не потеряет ли окончательно себя этот сильный и мужественный человек, живущий любовью и надеждой на будущее счастье с любимой? Не раздавит ли его это внезапное и страшное в своей неотвратимости известие? Как он поведёт себя, когда узнает, что навсегда лишается Кати?..» Положим, Рустам скажет: «Катя здесь, в госпитале», и покажет другу открытку…»
Рустам думал долго. Наконец он решил побывать сначала у профессора Филатова, проконсультироваться с ним, узнать, что ожидает его самого, а потом уже рассказать Фазылу о Кате и её письме. Если профессор вдруг — ох, как боялся Рустам этого «вдруг!» — заявит, что состояние безнадёжное и зрение никогда не вернётся, то что тогда…
— А не перекусить ли нам с дороги? — предложил Фазыл, выбрасывая в урну окурок махорочной самокрутки. — А то живот подвело, будто неделю ничего не ел.
— Возражений нет, — охотно согласился Рустам, обрадовавшись возможности ещё на какое-то время оттянуть необходимость принимать окончательное решение.
