Вали Гафуров - Роман, написанный иглой
— Да вы его знаете, тётя Фрося, это Рустам…
— Батюшки! — изумлённо всплеснула руками старушка. — Только прости меня, не признала я тебя сразу, сынок.
— Да, меня теперь трудно признать, — печально согласился Рустам.
Тётя Фрося хотела было спросить, что у Рустама с глазами, но удержалась. «Известное дело — война, — подумала она горестно. — А я ещё к нему со своими расспросами полезу. Небось, парню и без того несладко…»
Теперь узнала Рустама Шакирова и Аня.
Он такой же, как и тогда в партизанском отряде, крепкий, здоровый. Только вот это странное, отсутствующее выражение лица и полувиноватая улыбка говорили о его слепоте. Выглядит он бодро, хоть и устал, наверное, о дороги, да и сейчас перенервничал. А так, поправился, загорел.
Да, теперь Аня окончательно его узнала.
Взволнованная этой ещё одной неожиданной встречей и желая хоть на какое-то время оттянуть окончательное объяснение с тётей Фросей и Фазылом у главврача, она подошла к Рустаму, взяла его под руку и с деланной обидой в голосе проговорила:
— Товарищ Шакиров, почему это вы боевых друзей перестали узнавать?
— А кого я должен узнать? — удивлённо спросил Рустам.
— Аню. Помните, вы ещё к нам с заданием в партизанский отряд приходили? К Петру Максимовичу…
— Что вы? Ведь именно тогда я и потерял навсегда глаза. Разве такое забывается, тем более в моём положении?..
— Я это хорошо знаю и ваше нынешнее положение не хуже понимаю. То, что вы лишились глаз, сначала поняла Катя, а потом и я узнала. Дед Григорий, что травами вас лечил, сказал мне.
— Он и мне сказал: «Отгляделся, парень. Нечем теперь глядеть», — голое Рустама прозвучал глухо, сдавленно.
Аня замолчала, терзаясь тем, что нечаянно причинила человеку боль. Потом, успокоившись немного, повторила вопрос:
— Так вы вспомнили Аню из отряда Петра Максимовича? Это я и есть!..
— Вспомнил, Аня, вспомнил, маленькая и храбрая ты партизанская разведчица!
Аня грустно улыбнулась.
— Когда же мы к Кате пойдём, Аннушка? — напомнила тётя Фрося.
— Да, да, надо идти, — поддержал старушку Фазыл. — Потом у нас ещё будет время поговорить.
«Едва ли вам будет до разговоров», — вздохнув, подумала про себя Аня, но делать нечего, тянуть больше нельзя было.
Затем она проводила всех в кабинет главного врача, что-то сказала ему на ухо и поспешно вышла, чуть ли не выбежала в коридор. Услышав от Ани, кто они и откуда прибыли, пожилой врач с бедой бородкой клинышком усадил тётю Фросю рядом с собою на стул. А Фазылу с Рустамом жестом предложил располагаться на диване. Затем он снял очки и стал медленно протирать их. Протерев, так же медленно надел. Тусклые, видимо, от усталости, да и от возраста, глаза его в обрамлении редких и светлых ресниц изучающе смотрели через очки на тётю Фросю. Видно было, что он не особенно торопился начинать разговор о Кате.
Да и к чему торопиться? Что утешительного может сказать он этой женщине и этому бледному как стена парню? Конечно же, с самыми светлыми, а если не светлыми, то всё-таки с надеждами, ехали они сюда из далёкого Нальчика и ещё более далёкого Ташкента. А он возьмёт сейчас и одним-двумя жестокими словами страшной правды разобьёт их и так изболевшиеся в беспрестанных тревогах сердца. А других слов у него не было. Потому и молчал. И без того, что он должен сказан сейчас, жизнь, видать, хотя бы ату пожилую женщину, потрепала больше, чем достаточно. Об этом красноречиво свидетельствуют следы перенесённых страданий, горя и лишений — обтянутые иссохшей, выцветшей кожей скулы, бескровные губы, потухший взгляд, неровная — он сразу приметил это, едва женщина перешагнула порог кабинета, — шаркающая походка. Ей, наверняка, не так уж и много лет, но золотистые некогда волосы густо посеребрила седина.
Человеку по природе его свойственно спешить к людям прежде всего с добрыми вестями. Он находит истинное, ничем не заменимое удовлетворение в том, что доставляет радость другим. С доброй, радостной, светлой вестью он преодолевает порою, не зная усталости и уныния, страха и отчаяния, немыслимые преграды и расстояния. И в награду за это ему достаточно лишь благодарного взгляда, счастливой улыбки.
И так же, как человек с большой охотой и готовностью доставляет людям радость, с такой же неохотой и собственной сердечной болью сообщает он им дурные, печальные, чёрные вести.
Старому врачу не надо было преодолевать никаких расстояний. Вот они, здесь, рядом, те, которые ждут от него доброй вести. Но нет у него для них этой доброй вести. А горе причинять?.. Хоть он и много повидал его и сам пережил на своём веку, но сердце не очерствело, не смогло оно привыкнуть к людским страданиям. Вот сейчас надо сказать тёте Фросе: «Опоздала ты, женщина, твоя дочь Катя уже умерла». Но разве повернётся язык выговорить эти страшные слова? Потому и молчит так долго главный врач. Молчит, понимая, что больше молчать нельзя, что тогда молчание будет красноречивее и понятнее самых непонятных и так нежелательных этим людям слов. Понимал и… ничего не мог с собою поделать.
Он снова и снова снимал очки и тщательно протирал и без того чистые стёкла белоснежным носовым платком. Наконец решился. Осторожно выдвинул ящик стола и достал оттуда небольшой узелок. Молча положил его на стол. Надел очки, развязал узелок. В нём были фотография, орден Боевого Красного Знамени, несколько медалей.
Тётя Фрося и Фазыл сразу всё поняли. Только до Рустама, не видевшего, что делает врач, сначала ничего не дошло. Лишь по жуткой тишине, установившейся в кабинете, он начал догадываться, что произошло непоправимое.
Фазыл будто окаменел. Взгляд его остекленевших глаз остановился. Он теперь даже не дрожал, как там, в аэропорту.
Зато в голос заплакала, запричитала тётя Фрося:
— Ох, Катенька, доченька, кровиночка моя!.. И на кого же ты меня покинула?..
И тогда Рустам всё понял. Он повёл неуверенно рукой, нащупал ладонь Фазыла и пожал её. Ладонь была безжизненно вялой и холодной.
Тётя Фрося перестала причитать, но слёзы беспрерывно текли из её глаз, катились по ввалившимся, увядшим до шафрановой желтизны щекам, по сухим от внутреннего жара губам, падали на пальто, на вздрагивающие руки, в которых она комкала носовой платок, не в силах поднести его к глазам.
Фазылу стало трудно дышать. Он как-то странно всхлипывал.
И тут тётя Фрося уронила голову на грудь, медленно стала клониться на бок и упала со стула на пол.
До Фазыла с трудом доходило всё происходящее вокруг, но он сразу понял, что тётя Фрося потеряла сознание, и бросился ей на помощь. Подхватив старушку на руки, осторожно уложил её на диван.
Будто почувствовав, что она очень нужна сейчас, в кабинет вбежала бледная, заплаканная Аня. Она тут же дала тёте Фросе понюхать ватку, смоченную в нашатырном спирте, потом снова выбежала и вернулась со шприцом, сделала старушке укол, приложила к лицу маску от кислородной подушки. Тётя Фрося стала медленно приходить в сознание. Оглядела помутневшим, ничего не понимающим взглядом кабинет и снова обессиленно закрыла глаза. Через минуту она открыла их и уже осмысленно огляделась вокруг. Увидела стоявшего рядом Фазыла, тут же опёрлась ему на руку и села на диване.
— Ты-то как, Федя, сыночек?..
Фазыл молчал.
— Вот видишь, какое у нас с тобой горе случилось, — тихо и печально проговорила тётя Фрося. — И не успели мы, не успели даже своими руками светлые глазоньки её закрыть, последнее слово её услышать…
Фазыл продолжал молчать, лишь дышал тяжело и прерывисто. Рустам не выпускал из своей руки его ладонь. Она снова начала дрожать.
Главврач завязал в узелок орден, медали и подошёл к тёте Фросе.
— Возьмите это и бережно храните. Ваша дочь была настоящим солдатом. Родина будет вечно гордиться такими дочерьми и так жн вечно чтить их светлую память!..
Тётя Фрося бережно приняла узелок и прижала его к груди.
— Катя!.. Катенька!!. — простонала она.
И столько было в этом стоне тоски и отчаяния, что Аня рухнула на диван рядом с тётей Фросей и плечи её затряслись в беззвучных рыданиях.
«Да, несчастье многолико, — горько размышлял Рустам. — Мне думалось, что я самый несчастный человек на земле… Но у меня хоть и глаз нет, зато есть большая и светлая любовь. Верность любимой в любых невзгодах. И… может быть… надежда на выздоровление, прозрение… Маленькая, слабая, но надёжна. А какими надеждами жить сейчас этой бедной старушке? Что светлого и радостного ждёт её впереди? Фазыл, конечно, её не оставит… Да, теперь на Фазыла одна только и надежда!»
Между тем врач с фотографией в руке подошёл к Фазылу.
— А это вам. Катя передала её Ане и попросила: «Если каким-нибудь чудом он приедет сюда или ты его где-нибудь встретишь, передай прямо в руки, а не приедет, и не встретишь, вышли туда, где он будет жить».
