Наталья Калинина - Не жди моих слез
Спихнул дела, среди них важные, летел сломя голову побыть с тобой. Невероятно, но с этой нашей встречей я связывал особые надежды. Не могу сказать на что — конкретное не подразумевалось. Ты выбежала навстречу: в легкой кофточке, с жаркими, как два огня, щеками. Ты хотела меня каждой клеткой — я угадывал это безошибочно, хоть ты и пыталась во что бы то ни стало скрыть от меня это желание. Мудрая женской наивностью, а в общем-то настоящая глупышка. Я схожу с ума от твоей кожи, волос, запаха твоего тела. Перестаю соображать — настоящая амнезия сознания. А когда прихожу в себя, мир корежит злая гримаса, судорога отчаяния. Кто-то нашептывает мне: «Подчинился женщине. Отдался ей. Растворился в ней. Она тобой верховодит». И я делаю отчаянные попытки восстановить утраченное равновесие. Ты ни в чем не виновата — ты ведешь себя так, как хочешь, как чувствуешь. Нас отличает то, что в тебе нет ни капли страха подчиниться всецело мне. Как я тебе в этом завидую. Но ты не лишена и гордого тщеславия: вижу это по твоим лучащимся глазам, уверенным движениям, слышу в переливчатых интонациях твоего бархатного голоса. И делаю над собой усилие, чтобы снова не раствориться в тебе. Ведь тогда — прощайте мои замыслы, амбиции, покой. Одним словом, прощай карьера. Да, я очень тщеславен, но, стань я иным, ты первая бросила бы в меня камень.
Вино помогает обрести под ногами почву, вино все расставляет на свои места. Ты — источник наслаждения, забава, сладкая греза. Будем же забавляться, пока есть такая возможность, тем более что это нравится нам обоим. Мало сказать нравится — приносит счастье. Разумеется, настоящее счастье — что-то иное, но для того, чтобы его достичь, придется приложить уйму сил. У меня нет лишних сил, все мои силы должны быть направлены на одно. Тем более что и ты, и я — мы слишком умны для того, чтобы связать друг с другом надежды на счастье. Нас ждет неминуемое фиаско. Разреши я тебе в ту ночь затопить камин, посади к себе на колени, чтобы молча, под треск поленьев и шепот мокрого снега за окном наслаждаться тихой близостью друг друга, мы тут же, может, и потерпели бы его. Темнота помогла избежать этого…
— Снег напомнил мне детство, елку, мамины ласки.
— А мне почему-то пришло в голову, что снег в конце апреля — это память о первой любви.
Мне так хотелось сказать тебе об этом, и я сказала. Ты промолчал. Ты сделал вид, что не слышал.
Молола за завтраком всякую ерунду. У нас слишком мало времени, чтоб говорить о постороннем.
Мне казалось, образ первой любви слился во мне с тобой. Мне на самом деле так казалось. И все вдруг встало на свои места. Я даже поверила в возможность нашего счастья. А ты вдруг сделался серьезен, даже суров, но я старалась изо всех сил не обращать на это внимания — мне так хотелось нашего счастья.
Я знал, у тебя до меня было что-то большое и сильное. Но я верил: то, что ты испытываешь ко мне, не похоже ни на что предыдущее. Зачем было доказывать обратное?
И ты вдруг заговорил — вульгарно, пошло, — о своих женщинах. Я не ревную тебя к ним — они и я… Да это просто смешно. Но зачем было говорить обо всем этом открытым текстом, словно ты сидел в пьяной мужской компании? Я делала вид, что мне плевать. Когда мы очутились в постели, я почувствовала себя панельной шлюхой.
Для тебя жизнь — игра. Не хочу быть банальным, но знай — для меня она от рождения была и останется борьбой за существование. Все, что я имею, я добился сам, своими руками, головой, талантом. Без всяких компромиссов с судьбой. Да, я боюсь потерять то, что у меня есть: дом, семью, работу. И покой. Прежде всего — покой. От тебя так часто веет беспокойством, которое будоражит мое воображение, заставляет меня видеть наслаждение — особенное, пряное наслаждение — в хрупкости нашего бытия. Но для того, чтобы воссоздавать эту хрупкость в красках ли, в звуках, в словах, нужна устойчивость. По-нынешнему — стабильность. Не люблю это слово, это состояние, но, увы, разглядеть перо жар-птицы можно лишь дома, под лампочкой на письменном столе.
Ты помнишь, как мы обедали при свечах, за окном было сумрачно и тревожно от метели? В стакане на столе вздрагивали от каждого нашего движения три подснежника, которые я нашла утром возле крыльца. Помнишь, ты сказал, что счастье ценно лишь тогда, когда оно — миг. Когда знаешь, что его легко потерять навсегда. Мне стало очень больно. Не от того, что это неправда, а от того, что эту правду сказал ты. Я улыбнулась, я подыграла тебе. Я сказала: «Счастья на свете не бывает вообще. Счастье — сплошная выдумка. Снег в конце апреля. Завтра утром вместо него будут моря разливанные». Увы, мое предсказание сбылось. Мне же так хотелось сугробов, мороза, чтоб изо рта теплыми клубами валил живой пар. Наш с тобой пар. «Ты оказалась права, — мрачно констатировал ты, глянув утром из окна на пир весны. — Женщина, ты оказалась права».
— У тебя испортилось настроение? В чем дело? Что, пора по домам?
— Возможно. Только у меня нет дома.
— Не лицедействуй — у тебя замечательная семья. Алешку ты должна на руках носить — вам с ним век доживать.
«Хочу тебя на руках носить, тебя!» — так и подмывало крикнуть. А ты с такой легкостью уступаешь меня другому. Как ты можешь?.. Неужели, неужели, отдаваясь друг другу без остатка, мы знали заведомо, что это — игра? А потом: «Я с тобой больше не играю, я хочу домой — верни мои игрушки». Знала бы я, что все будет так — я бы ни за что…
Ты говорила с самого начала: «Не надо все усложнять. Не надо думать о будущем». Я скрипел зубами, я представлял себе: ты, теплая от моих ласк и поцелуев, уходишь от меня в это холодное будущее, где тебя целует и ласкает другой. И ты не видишь в этом никакой своей вины — ты привыкла жить мигом, минутой, настроением. Какое же я имею право держать тебя, силой вырывать у тебя клятвы о вечности наших отношений? Конечно, мы, русские, тем более интеллигенты, тем более не первой молодости, любим все усложнять. Уходя, ты всегда смеялась над моими страхами и отвечала на мой наивный вопрос о том, когда позвонишь, таким же наивным: «когда захочется» или «когда-нибудь». Я чувствовал, что ты позвонишь, обязательно позвонишь, но в ушах звенели твое веселое «когда захочется» и «когда-нибудь», и я не мог написать ни строчки, я глядел на чистый лист бумаги, я видел тебя с другим, я рвал бумагу, ложился на диван, пялился часами в потолок. В один из таких безумных вечеров я решил: «Она будет моей навсегда. Или же я… Да, я вырву ее вместе с собственной душой».
А потом наступили настоящие сумерки. Свеча трещала, чадила, капала воском на неприлично голые, как тело старой женщины, доски стола. Мы вдруг протянули друг другу руки — одновременно, сговорившись душами. Душами, а не телами, счастливые этой самой близкой из всех близостью. Твой взгляд блестел, манил, кружил голову, звал в неведомые выси. Я готова была отречься от всего на свете и ринуться в эти выси…
— Кажется, я начинаю понимать, в чем смысл нашей жизни.
— Ошибаешься — он все-таки не в этом.
— Тогда я не желаю жить.
— Слова, слова. И ты, и я — мы оба будем жить.
— Так же, как и до этого? Ожиданием встреч и обманом близких?
— Жизнь, а тем более ее законы придуманы не нами. Если мы не можем им подчиниться, это вовсе не значит, что мы кого-то обманываем.
— Знаешь, я не сильна в метафизике. Зато чувствую себя настоящей грешницей.
Ты убрал руки и погасил свой взгляд. Но не потому, что страдал, обманывая, — при всей твоей цельности и чистоте души (это так, именно так!) ты можешь, цинично выражаясь, спать в двух постелях. Или даже иметь целый гарем: с одной тебе покойно, другая уносит в звездную высь, третья, прошу пардона, стирает грязное белье и растит твоих детей. Конечно же, и то, и другое, и третье, и много чего еще тебе жизненно необходимо. А как простой смертной сочетать в себе все это? Увы, я стала грубой и злой — неужели это все так и есть?..
После тебя не могу хотеть никого. Ты испортила меня. Знала бы про это, наверняка была бы счастлива. Но ты никогда про это не узнаешь. Жена в панике — она готова на любые ухищрения и извращения, лишь бы только я делил с ней постель. Самое смешное, что я уже несколько месяцев делю с ней постель в самом буквальном смысле этого слова — и ничего более. Ночами я стал страшиться одиночества…
— Представь себе: разводы, разъезды, презрение детей.
— Они запрезирают нас куда больше, стоит им узнать про нас всю правду.
— Но, представь себе: мы в роли убийц. Карающий меч над головой моей Татьяны, твоего…
— Боже, как выспренно. Какое, братцы, у нас тысячелетие на дворе?
— Какое бы ни было — суть одна.
— Вот именно. «Жить свободной, жить беспечной, в вихре света мчаться вечно». Так лучше, правда? Мне так больше идет. Красивым женщинам идут смех, а не слезы. Слезы — удел домохозяек, жен, матерей…
