Генри Вуд - Замок Ист-Линн
— Да простит тебя Господь, Корнелия! — прошептал он, выходя из комнаты.
Выйдя от Джойс, м-р Карлайл спустился в свою комнату. Его здравый смысл начисто отвергал саму мысль о том, что его жена могла наложить на себя руки: она была совершенно не похожа на человека, способного совершить такой страшный грех. Скорее всего, она бродила по парку. К этому времени пробудился весь дом, и слуги уже были на ногах. Джойс — ей передалась какая-то сверхъестественная сила, поскольку она еще не ходила, хотя уже и ставила ноги на пол — буквально сползла вниз по лестнице и вошла в комнату леди Изабель. М-р Карлайл спешно одевался, чтобы отправиться на поиски в парк, когда к нему, хромая, вошла Джойс и протянула письмо. В эту ночь она не особенно церемонилась.
— Я нашла это в ящике трельяжа, сэр. Написано почерком миледи.
Он взял записку и прочел, кому она была адресована: «Арчибальду Карлайлу». Даже такой выдержанный человек, как м-р Карлайл, умеющий контролировать свои эмоции, не был абсолютным стоиком, и пальцы его дрожали, когда он распечатывал письмо. «Когда пройдет несколько лет, и мои дети спросят, где их мать и почему она оставила их, скажи им, что ты, их отец, довел ее до этого. Если они спросят, какая она, можешь рассказать им, если хочешь, но не забудь добавить, что ты оскорбил и предал ее, доведя до глубочайшего отчаяния, прежде чем она покинула их». Почерк жены поплыл перед глазами м-ра Карлайла. Он не мог понять ничего, кроме постыдного факта ее бегства, и в душу его уже начало закрадываться ужасное подозрение относительно того, с кем она сбежала. Каким образом он оскорбил ее? Как довел ее до этого? Она пошла на этот шаг явно не из-за тех обид, которые чинила ей Корнелия, но чем же, скажите, провинился он? Он снова, на этот раз медленнее, перечитал письмо. Увы, у него не было ключа к разгадке этой тайны!
В этот момент до его слуха донеслись голоса слуг, которые судачили в коридоре, причем длинный язык Уилсон солировал в этом разноголосом хоре, Они говорили о том, что капитана Ливайсона не было в его комнате и, судя по всему, он даже не ложился в постель. Джойс сидела на краешке стула, поскольку была не в силах стоять, и смотрела на побелевшее лицо своего хозяина: она никогда не видела его таким взволнованным. Джойс даже в голову не приходило, что произошло в действительности, о какой ужасной правде поведало это письмо. Он направился к двери, держа его в руках, затем повернулся, заколебавшись, и остановился, словно не зная, что предпринять. Возможно, так и было в действительности. Затем он достал свой бумажник, положил туда письмо, а затем вернул его в карман, причем руки его дрожали, так же, как и пепельно-серые губы.
— Не говори о нем никому, — сказал он Джойс, имея в виду письмо. — Это касается только меня.
— Сэр, там написано, что ее уже нет в живых?
— Она не умерла! — ответил он. — Случилось нечто гораздо хуже, — добавил он про себя.
— А это кто у нас? — воскликнула Джойс.
В комнату скользнула маленькая Изабель, в белой ночной рубашке, с испуганным личиком. Ее разбудил поднявшийся в доме шум.
— Что случилось? — спросила она. — Где мама?
— Дитя, ты можешь простудиться, — сказала Джойс. — Иди и ложись в постель.
— Но я хочу к маме.
— Утром, дорогая, — уклончиво ответила Джойс. — Ну скажите, сэр: разве мисс Изабель не должна лечь в постель?
М-р Карлайл не ответил на этот вопрос; скорее всего, он даже не расслышал его. Однако он коснулся плеча Изабель, чтобы привлечь внимание Джойс к ребенку.
— Джойс, впредь называй ее мисс Люси.
Он вышел из комнаты, оставив онемевшую от изумления Джойс. Она слышала, как он вышел, хлопнув дверью холла. Изабель — нет, мы должны называть ее «мисс Люси» — выбежала из комнаты, возле двери которой болтали не подозревавшие о ее присутствии слуги. Вскоре она снова вернулась в комнату и вывела Джойс из оцепенения.
— Джойс, это правда?
— Что, моя дорогая?
— Они говорят, что капитан Ливайсон увез маму.
Джойс упала в кресло с криком, который через мгновение перешел в долгий, низкий стон душевной муки.
— Зачем он увез ее? Чтобы убить? Я думала, только похитители увозят людей. Дитя, дитя, ступай в постель.
— Ах, Джойс, я хочу видеть маму! Когда она вернется?
Джойс спрятала лицо в ладонях, чтобы ребенок, лишившийся матери, не видел ее волнения. В этот момент в комнату на цыпочках вошла мисс Карлайл и робко присела на низкий стульчик. Лицо ее, позеленевшее в эту ночь от горя, раскаяния и ужаса, было почти таким же темным, как ее чулки. Она стала тихо причитать:
— Да сжалится Господь над этим обесчещенным домом!
Судья Хэйр свернул к своей калитке уже в первом часу ночи; вид у него был весьма довольный, а настроение — самое радужное, поскольку он выиграл девять ставок по шесть пенсов, а эль у его приятеля оказался просто превосходным. Благополучно добравшись до спальни, он поведал миссис Хэйр о фаэтоне, запряженном четверкой лошадей, который на бешеной скорости пронесся мимо по направлению от Ист-Линна, когда он закрывал калитку. Хотел бы он знать, кто и куда мчался в этот полночный час!
Глава 10
ПРЕКРАСНЫЕ РЕЗУЛЬТАТЫ
Со времени описанных событий прошел почти год. Леди Изабель Карлайл провела его на континенте, привычном убежище беглецов, подобных ей, то переезжая из одного города в другой вместе со своим спутником, то живя на одном месте в полном одиночестве. В общей сложности половину этого времени он провел без нее, главным образом, в Париже, где он бывал по своим делам и ради собственного удовольствия. Вы спросите, как жила леди Изабель? Именно так, как и следовало ожидать: с ней случилось то, что происходит, когда знатная женщина с высокими принципами падает со своего пьедестала. С той самой злосчастной ночи, когда она покинула свой дом, леди Изабель не знала ни единой минуты счастья или хотя бы покоя. Она как в омут бросилась в минуту ослепления, и вместо райского сада, обещанного ей сладкоголосым искусителем, на который, впрочем, она едва взглянула, так как не это было ее побудительным мотивом, оказалась в мрачной бездне, из которой ей никогда, никогда не суждено было вырваться. Уже в час своего бегства она поняла, что натворила: чувство вины не казалось таким страшным на расстоянии, но вблизи ужаснуло беспросветной чернотой, в которую погрузило ее душу, горьким раскаянием и непреходящей болью.
Ах, читательницы — леди, жены, матери, — поверьте мне! Если Вы когда-нибудь поддадитесь искушению покинуть свой дом, таким же будет и ваше пробуждение. Какие бы испытания ни выпали на вашу долю в семейной жизни, даже если они кажутся невыносимыми в минуты душевной слабости, решитесь выдержать их, падите на колени и молите Всевышнего, чтобы он ниспослал вам сил для этого; молите о терпении, о силе противостоять демону, который будет искушать вас к бегству: лучше терпеть до самой смерти, чем поплатиться добрым именем и чистой совестью, ибо можете не сомневаться: в противном случае, если вы поддадитесь искушению, жизнь станет для вас хуже смерти.
Бедняжка! Бедная леди Изабель! Она пожертвовала мужем, детьми, репутацией, своим домом — всем, что является наиболее важным для женщины, не выполнила свой долг перед Богом, сознательно нарушила его заповеди ради такой ничтожной цели, как бегство с Фрэнсисом Ливайсоном. Ко, как только она почувствовала, что обратной дороги нет, пришло раскаяние. Даже в первые дни после своего отъезда, в мимолетные мгновения страсти, когда, казалось бы, голос совести должен был умолкнуть хотя бы на мгновение, он все равно жалил ее душу; она знала, что в будущем, с этим мужчиной или без него, ее ждет лишь темная пучина жестокого возмездия. Возможно, не ко всем согрешившим женам сразу же приходит раскаяние, как к леди Изабель Карлайл — разумеется, мы имеем в виду женщин, занимающих в этой жизни достаточно высокое положение. Леди Изабель была наделена чрезвычайной щепетильностью, природным сознанием того, что есть добро, а что — зло: о подобных натурах и не подумаешь, что они способны согрешить, так что, если бы не прискорбное заблуждение, подогревавшееся капитаном Ливайсоном, будто ее муж любит Барбару Хэйр и они вдвоем обманывают ее, она никогда не позволила бы себе забыть свой долг. Раскаяние поселилось в ее душе как огненный призрак, чтобы, являясь вновь и вновь, заставлять ее страдать всеми фибрами души до конца дней своих. Насмешки, которые обрушил на нее свет, всеобщее пренебрежение, которое отныне стало ее уделом, ибо она заслужила его, не могли не сказаться на ее сломленном духе. Однажды июльским утром, месяцев десять — десять с половиной спустя, леди Изабель вышла к завтраку. Они в это время жили в Гренобле, где остановились, будучи в Савойе проездом из Швейцарии, по прихоти капитана Ливайсона. Он снял меблированную квартиру неподалеку от Плас Гренет. Это был старый, продуваемый всеми ветрами дом, в котором было множество дверей, окон, дымоходов и шкафов; он заявил, что останется в этом доме. Леди Изабель, протестовала; она хотела ехать дальше, туда, где до них быстрее доходили бы известия из Англии. Однако теперь ее воля ничего не значила. Сейчас она казалась бледной тенью прежней Изабель. Читатель, помнишь ли ты, какой больной она выглядела, когда предприняла поездку на курорт вместе с мистером Карлайлом? Тебе следовало бы посмотреть на нее теперь: несчастье меняет человека куда сильнее болезни. Лицо ее было бледным и изможденным, руки стали сухими и тонкими, глаза ее, с черными тенями вокруг, запали, как озера, иссушенные зноем, имя которому — тревога. Человек, не знавший ее, мог бы счесть это признаком недуга; сама она прекрасно понимала, что виной всему — ее разбитое сердце. Время было довольно поздним для завтрака, но для чего, скажите на милость, ей было рано вставать: для того, чтобы убить еще один нескончаемый день? Она вяло присела за стол, когда слуга капитана Ливайсона, француз, которого он нанял в Париже, внес в комнату два письма.
