Джойс Элберт - Безумные дамочки
— Ясно? — спросила Лу. — Откуда вы знаете? Что, черт подери, вы в этом понимаете?
Вчера в баре Питер впервые понравился ей за все время их знакомства, но сейчас он опять превратился в прежнего заносчивого человека, каким она всегда его и считала.
— Может, это удобно, — размышлял Питер, — как старый свитер. Может, вам спокойнее быть с человеком среднего возраста, который вас обожает, чем с более молодым, который…
— …который что? — сердито оборвала она.
— Вы не позволили окончить мысль. Или вы боитесь того, что я хотел сказать?
— У меня очень много работы. — Лу достала папку с информационными бюллетенями и сделала вид, что просматривает их. — Извините.
Питер положил руку на ее голое плечо, и она вздрогнула. Они впервые соприкоснулись.
— Это баррикада жестокой девушки, делающей карьеру, — сказал он, — я вижу испуганную сексуальную женщину, пытающуюся спасти себя.
— Правда? Ну, мистер Нортроп, вы ошибаетесь. Я не испугана и никогда не считала себя особенно сексуальной.
— Я знаю, — сказал он, — но думаю именно так.
Через несколько минут, когда Лу уже собралась идти на еженедельную редакционную летучку, позвонила секретарша Тони Эллиота и пригласила ее пообедать.
Лу почувствовала, что-то произошло.
— Да. Хорошо. В полдень?
Осведомитель, тесно работавшая с Тони Эллиотом уже восемь лет, все эти годы ходила обедать ровно в полдень. Такого рода постоянство всегда ставило Лу в тупик, и она считала, что, если когда-нибудь станет очень умной пожилой леди, все равно не поймет этого. Чего еще Лу не понимала в Осведомителе (ее звали Энид), так это того, как она ухитряется каждый день обедать в «Шрафте» и не сойти с ума.
Лу ненавидела это место и ходила туда очень редко. Смешной ресторан. Антисептическая пища, ирландские официантки, леди с голубыми венами, потягивающие слабый «Манхэттен». У нее было подозрение, что все постоянные посетители «Шрафта» страдают хроническими запорами, но не могла объяснить, почему так думает.
Когда они сели, Энид заказала помидоры и чай со льдом. Лу взяла омлет с сыром и кофе со льдом.
— Все утро я занималась поездкой шефа в Париж в следующем месяце, — сказала Энид, — и до сих пор не закончила. Всякий раз, когда он едет на показ этих чертовых коллекций, я бегаю так, что не пожелаю и заклятому врагу.
Осведомитель часто превращалась в Жалобщицу, и Лу поняла, что это как раз такой случай.
— Нелегко приходится, — сказала она.
— Нелегко? Это кошмар. Если бы вы знали, через что приходится проходить дважды в год!
В июле и январе лидеры французской моды раскрывали двери своих салонов и демонстрировали новые тенденции в женской одежде. Публика на этих показах состояла из торговцев, дизайнеров, фабрикантов, просто покупателей и вездесущей прессы. Тони Эллиот, который лично освещал эти коллекции все годы работы в «Тряпье», часто говорил, что Париж сам по себе — лучшее шоу мире.
— Я думаю, что все главное вам уже удалось сделать, — сказала Лу. — Уж если кто и знает всю машину, так это вы, Энид.
Энид мягко посмотрела на нее сквозь голубоватые бабушкины очки.
— Я не о гостинице и о транспорте. Это пустяки. Чистый отдых после главного. Как вы думаете, легко организовать ужин с Пьером Карденом?
— Для меня трудно, а для Тони Эллиота…
Энид отрезала кусочек помидора.
— Вы не представляете, каково разговаривать с французскими секретаршами. От них на стенку полезешь.
— Невеселое дело.
— Хуже, это отвратительно. Вы бы видели список лиц, с которыми шеф хочет встретиться. Он не вписал только Шарля де Голля, да и то, думаю, по ошибке. Я ничем не могу заниматься, кроме разговоров по телефону.
Ненавижу скулеж, подумала Лу.
— Вы же не можете заниматься всем сразу.
— Иногда он думает, что могу.
— Не огорчайтесь. В конце концов, если эти встречи так важны для него, он простит, если вы отложите другую работу на какое-то время.
— Да не так много они для него и значат. Он просто суетится.
Выражение лица, с каким Энид это произнесла, тон ее голоса были такими, что у Лу кусок омлета застрял в горле.
— Не понимаю, — сказала она.
— Мистер Эллиот сыт по горло этими коллекциями. Ему теперь не нравится писать о них.
— Да?
— Вы же знаете, как он любит новые подходы ко всем вещам.
— А кто не любит? — осторожно заметила Лу.
— Он считает, что люди устают и истощаются, если слишком долго занимаются одной и той же работой. И себя не считает исключением из правила. Именно это он и сказал вчера вечером: «Энид, мне осточертело писать об этих коллекциях два раза в год. Нужен свежий ветер».
— Но он же собирается в Париж в следующем месяце?
— Да. Собирается.
Энид вытерла рот салфеткой и сделала глоток чая.
— Строго между нами, у меня предчувствие, что он едет в последний раз. Что-то мне подсказывает, что в январе я, слава Богу, не буду лезть из кожи вон, устраивая миллион встреч.
— А кого он хочет послать вместо себя?
Энид допила чай и сказала:
— Откуда мне знать? Я на него работаю, но не могу же знать все, что происходит в его безумных мозгах.
Две интересные вещи случились после уик-энда четвертого июля. Тони Эллиот уволил секретаршу, а Лу Маррон переспала с Питером Нортропом. Позднее Лу отметила, что ни одно событие не произошло бы, если бы газета «Тряпье» не была закрыта в День независимости, как почти все офисы в Нью-Йорке.
Дэвид Сверн уик-энд проводил на побережье с женой. Беверли Нортроп с детьми уехала на весь июль. Даже «Сторк клуб» был закрыт. Основной костяк редакции всегда работал по праздникам, потому что у них было общее чувство избранности и заброшенности, похожее на чувство людей, очутившихся на необитаемом острове после кораблекрушения. Несколько человек, предоставленных самим себе.
На самом деле Тони Эллиот уволил секретаршу третьего июля, но никто в офисе не знал этого, потому что впервые Осведомитель молчал. И именно третьего числа Лу и Питер оказались в ее квартире более чем немного пьяными. Они не ужинали, а обед остался слабым воспоминанием.
— Давайте посидим в саду, — сказала Лу.
— Я не знал, что у вас есть сад.
— Это у меня вместо швейцара.
— У моей жены есть швейцар.
Интересно, подумала Лу, что поделывает Беверли в эту минуту. А через секунду ее поразило, что она думает о ней. Как о Беверли. Жену Дэвида звали Лилиан. У нее едва не вырвался истерический смешок, когда представила себе, какими катастрофическими будут последствия, если она перепутает этих два имени. Очень смешно. Лу ясно представила себе свою жизнь, наполненную тревогой за то, чтобы с каждым мужем правильно называть его жену. Уф! Извини, дорогой, это другая женщина. Хоть карточки для памяти заводи.
— Тут очень приятно, — сказал Питер, когда они вышли в сад.
— Мне здесь нравится, особенно летом. Я сижу и читаю. И представляю себя на юге Франции.
— Забавный столик.
— Как в ресторане на каком-нибудь пляже.
Это был белый круглый столик, который она купила в дачном отделе «Блумингдейла». В центре стоял тент, который затенял весь стол. Три белоснежных стула вокруг ждали посетителей. На одном развалился мистер Безумец и напряженно сверлил Питера желтыми глазами.
— Ты меня принял? — спросил у него Питер.
— Он еще не решил.
— А вы?
Неожиданность и прямота вопроса выбили Лу из седла. Она не была готова к нему (почему нет, спросила она себя). Лу лежала в белом шезлонге, закрыв глаза, и вопрос Питера повис в воздухе без ответа. Казалось, время застыло, хотя прошло всего несколько секунд.
— Да.
Питер лежал в зеленом шезлонге, и снова Лу показалось, что время замерло. Молчание и бездействие. Но вот Питер встал и поцеловал ее. Поцелуй был таким страстным, что у Лу закружилась голова. Удивительное чувство. Ее давно так не целовали, она почти, да нет, она совсем забыла о таких поцелуях. Дэвид никогда так ее не целовал, даже в самом начале их романа, но Дэвид старше. Толще. Слабее. У него дряблое тело.
Через минуту они были в постели, Лу ощутила на себе тяжелое, гибкое тело Питера, и два года жизни с Дэвидом обратились в прах. Она, должно быть, была не в себе все эти два года. В ту секунду, когда Питер вошел в нее, Лу знала, что больше не будет отказываться от самой себя.
— Мне нравится, — простонала она. — Как хорошо.
— Я люблю тебя.
Она ослышалась, или он действительно это сказал? Какая разница? Она так наслаждалась, что все утонуло в звуках из переплетенных тел. Сначала это было воспаленное дыхание, потом все стало мокрым, очень мокрым, даже слишком мокрым.
— Я принесу полотенце, — сказал Питер.
— Да.
Он принес из ванной полотенце, и она вытерла их обоих.
