Ксавье Монтепен - Тайные страсти принцессы Джеллы
— Казиль, — спросил Джордж, — жива ли твоя мать? Индус отрицательно покачал головой.
— А отец?
— Нет, господин.
— Есть ли у тебя кто-либо из родных?
— Никого!
— Как? Ты — сирота, один во всем мире?
— Да, господин, я сирота, никто никогда не любил и не любит меня, кроме вашего отца. Я, в свою очередь, люблю только его и близких ему людей.
— Если хочешь, мы больше не расстанемся.
Казиль опустил голову и не отвечал.
— Неужели возможность жить рядом со мной, в доме моего отца и брата, пугает тебя? — спросил Джордж.
— О нет, господин! — вскричал Казиль.
— Значит, ты боишься потерять свободу. Но ты напрасно беспокоишься, ты будешь для нас скорее другом, чем слугой.
— Господин, меня не это беспокоит.
— Что же?
— Беру в свидетели богов, что я был бы счастлив жить рядом с вами, но я не свободен.
— Не свободен?
— Да.
— Ты принадлежишь кому-нибудь?
— Да.
— Кому?
— Этого я не могу сказать.
— Почему же?
— Я связан клятвой!
VIII. ДОЛГОЖДАННАЯ ВСТРЕЧА
Джордж Малькольм хотел настаивать, но Казиль, догадавшись о его новых вопросах, опередил его:
— Да, господин, я поклялся хранить тайну! Вы хотите спросить меня о секретах, которые мне не принадлежат. Не спрашивайте меня об этом, умоляю вас, так как я не могу отвечать вам!
— Сохрани свою тайну так же, как и свою свободу, — ответил Джордж. — Ты не можешь быть со мной. Очень жаль, так как я полюбил тебя!
Невольный вздох Казиля был красноречивым ответом.
В течение целого часа англичанин шел рядом с индусом, расспрашивая его о нравах, обычаях страны, восхищаясь ясными и четкими объяснениями, которые давал ему Казиль, проявивший ум и наблюдательность.
Мало-помалу луна опустилась к горизонту и вскоре совершенно скрылась за скалами. Поднялся северный ветер; теплота первой половины ночи сменилась пронизывающим холодом, предвестником зари.
Джордж, приказав Казилю дать знак остановиться, расположился на подушках паланкина, закутавшись в мягкие складки дорожного одеяла, и караван снова двинулся вперед.
Тихо укачиваемый, молодой человек вскоре задремал, что, естественно, позволило ему снова вызвать воспоминание о прелестном видении прошедшей ночи.
Он и не заметил, как прошло время, и сильно вздрогнул, когда Казиль, отдернув занавески, сказал ему:
— Господин, мы приближаемся к Бенаресу, посмотрите на город…
Уже наступил день. Джордж Малькольм тотчас же встал и устремил взгляд на восхитительную панораму, представшую перед его глазами.
Первые лучи восходящего солнца бросали красноватый свет на крыши храмов, зданий, многочисленных башен индийского города, занимавшего огромное пространство по обе стороны священной реки. Изумительный вид совершенно заворожил Джорджа Малькольма на некоторое время, потом, повернувшись к Казилю, он сказал:
— Покажи мне квартал, где расположен дом моего отца.
Казиль, указывая рукой на отдаленное предместье, ответил:
— Он живет там.
— Но то место, на которое ты показываешь, скорее похоже не на город, а на деревню.
— Дом сэра Джона Малькольма находится действительно почти в деревне. Главный судья предпочитает стены из зелени стенам из кирпича. С высоты веранды он может обозревать обширные сады с их чудными цветами.
— Мой отец остался таким же, каким был и прежде: он любит цветы и зелень.
Помолчав, Джордж спросил:
— Мы скоро прибудем?
— Примерно через полчаса, господин.
— Поспешим же, Казиль, поспешим! Ты понимаешь, как мне хочется поскорее обнять своего отца?
Казиль кивнул головой, и они пошли так быстро, что намного опередили носильщиков, а Стоп, чтобы догнать их, вынужден был пустить лошадь рысью.
Минут через двадцать наши путешественники уже шли вдоль забора из бамбука.
— Эти сады принадлежат вашему отцу, господин, — сказал Казиль.
Джордж приложил руку к сильно забившемуся сердцу, побежал, желая хоть на минуту ускорить свидание с родными. Он быстро достиг калитки и бросился в сад, крича взволнованным голосом:
— Отец! Брат! Я здесь!
Джордж находился возле очаровательного павильона, окруженного корзинами цветов, прекрасных как для глаз, так и для обоняния.
Едва молодой человек произнес свои восклицания, как два голоса, слившихся воедино, ответили ему, и из павильона выбежали два человека.
— Отец… Брат… Вот теперь мы вместе… Дайте мне посмотреть на вас, ведь мы так давно не видели друг друга, — говорил Джордж.
И он устремил на старика и молодого человека влажные глаза, блестевшие сыновней и братской любовью.
Мы назвали отца молодых людей стариком, но это выражение плохо передает нашу мысль и может обмануть читателя. Если Джон Малькольм и был стариком по летам (ему уже исполнилось шестьдесят), то, взглянув на него, любой человек понял бы, что его тело и душа вполне сохранили свежесть зрелого возраста. Густые, когда-то белокурые, а теперь седые волосы окаймляли лицо, почти не имевшее морщин и покрытое румянцем. Высокий рост и худощавое сложение сохранили ему гибкость.
Главный судья действительно был таким, каким его представил Казиль в своем рассказе: способным броситься на лошади в волны Ганга для того, чтобы избавить от ужасной смерти несчастного ребенка.
Физиономия сэра Джона Малькольма запоминалась с первого взгляда и не могла не внушить к себе почтительного уважения. Его лицо со следами былой красоты выражало непреклонную волю. Большой, высокий лоб свидетельствовал о богатой натуре и глубокомыслии. Задумчивый взор, казалось, проникал в глубину души, раскрывая самые сокровенные человеческие тайны. Ласковая улыбка часто появлялась на его губах, но хорошо очерченные линии рта представляли неопровержимое доказательство решимости и твердости его характера.
Эдуард Малькольм был красивым молодым человеком около двадцати пяти лет и представлял собой живой портрет матери, умершей, когда он был еще совсем маленьким. Эдуард не был похож ни на отца, ни на брата. Но его черные глаза, черные волосы и бакенбарды придавали необыкновенный шарм его привлекательному бледному лицу.
— Ах, батюшка, как я счастлив! — восклицал Джордж. — В течение шести лет океан разделял нас. Но эти шесть лет, благодарение Богу, не оставили следов на вашем лице. Тяжелый климат Индии пощадил вас.
— Мальчик мой, — шептал Джон Малькольм, снова и снова целуя сына. — Я принял на себя очень важное, громадное дело! Надеюсь, Бог сохранит мне силы до его окончания. Тогда, если Он и призовет меня к Себе, я отойду в иной мир без сожаления, со словами: «Господи, да будет воля Твоя!»
Джордж, взяв руку отца, почтительно поцеловал ее.
— Если бы все люди походили на вас, то человечество было бы счастливо!
Потом, повернувшись к брату, прибавил:
— Тебя же, милый Эдуард, я оставил почти ребенком, а теперь ты настоящий мужчина. Если бы ты знал, как я счастлив видеть тебя таким. Меня охватывает радость, когда я сжимаю твои руки в своих и когда могу произнеси: брат мой, пусть из двух душ составится одна душа, пусть из двух сердец составится одно сердце!
Эти излияния Джорджа были прерваны появлением Стопа и Казиля.
Лакей сэра Джорджа соскочил с лошади и бросился к господам. Казиль же считал, что лучше оставаться в стороне и не мешать своим присутствием первому свиданию родственников.
Стоп хорошо знал сэра Джона и сэра Эдуарда, питал к ним, как и к своему господину, фанатичную любовь. Увидев их, он не знал, что делать от радости; восторженные фразы, громкие восклицания, скорбные жалобы на Индию, ее климат и жителей так и сыпались из его уст.
Джордж остановил его.
— Стоп, — засмеялся он, — хватит на сегодняшний день, продолжение оставь на завтра!
Лакей, приняв важный, серьезный вид, отошел.
— Твой пустой желудок стонал всю ночь и просил пищи, — продолжал Джордж, — ты должен в данный момент умирать с голоду. Пойди на веранду, мой друг, и вели подать себе завтрак; выпей за наше здоровье бутылочку вина, отец разрешает!
Эти слова вернули улыбку на лицо Стопа. Ему не требовалось дважды напоминать о пустом желудке, и он быстро направился к дому с целью вознаградить себя за потерянное время.
В этот момент Джон Малькольм заметил Казиля и сделал ему знак подойти.
— Благодарю, дитя мое: ты привел мне сына целым и невредимым и этим заплатил мне долг, теперь мы квиты!
— Господин, — прошептал Казиль, став на одно колено перед стариком и по индусскому обычаю положив его руку на свою голову, — я обязан вам жизнью и до тех пор, пока не пролью свою кровь за вас, останусь вашим должником…
— Кто знает, дитя мое, — возразил сэр Джон, — кто знает, что готовит нам будущее. Не исключено, что скоро настанет день, когда мы будем нуждаться в твоей преданности. И тогда, я надеюсь, мы найдем тебя, не так ли?
