Николай Новиков - Предвыборная страсть
— Хорошо, что не выскочил. Агеев-то застрелился на полтора часа раньше, чем убили Стригунова! Ты не знал об этом, кретин?
— Да откуда? Вот сучий потрох!
— Я тоже припер Чупрова к стенке, деваться некуда, согласился не возникать, если я уеду. В одиннадцать пятьдесят две поезд, надо собираться. Выборы закончены. Ничего, я с этой железной бабой в Москве рассчитаюсь. Она еще пожалеет, что стала депутатом. Пожалеет, стерва!
— А я? Владимир Александрович, вы что, бросаете меня здесь, на съедение этим волкам?
— Уходи.
— Куда? Они обложили все мои хаты. Всех корешей взяли, суки! Да и потом, в Москве я вам нужен буду.
— Теперь у меня сила не та, парень. Да и заботы будут другие. Правила такие, что раз проиграл, будь добр, отчитайся за партийные деньги, остаток верни в кассу. За каждый цент придется отчитываться… Как будто я чеки требовал, когда нужных людей подмазывал, поил-кормил, презенты делал! Работу помощников оплачивал!
— Ну так я помогу. Деньги — не проблема. Дам, сколько нужно будет, если вытащите меня отсюда. Прямо с вами и уеду.
— Каким, интересно, образом? Если тебя увидят рядом со мной, обоим конец, тут уж никакая кассета не спасет.
— А начальник звонил из машины, видать, притащатся проверять, как вы уезжать будете. И на вокзале все ходы-выходы перекрыты, мои фотки у каждого стрелочника там, — ухмыльнулся Лебеда.
— Ну и чего ты ржешь? — Вашурин с недоумением уставился на него. — Как думаешь хотя бы уйти отсюда? Не только на вокзале, во всем городе люди знают тебя.
— Вот и отлично. У вас в спальне я видел здоровенный чемодан. Он мягкий, я запросто помещусь, только надо сделать дырки, чтоб дышать можно было. А по бокам книги положим, с понтом произведения
Маркса и Энгельса, которые не успела сжечь железная баба, спасаете. Менты приедут смотреть, как вы уезжаете, чемоданы проверять не станут. Им же главное, чтоб вы в натуре укатили.
— А я тебя тащить буду, да?
— Зачем? Есть же у нас носильщики, теперь не то, что раньше. Бабки плати и можешь приказывать нести куда угодно, ждать поезда, втаскивать багаж в купе. У меня с собой штука зелеными, отдайте сотню мужикам, они вам и ручку поцелуют в придачу.
Вашурин потрогал пальцами разбитое лицо, напряженно думая, стоит ли решаться на эту авантюру. С одной стороны, Лебеда со своими немалыми деньгами в Москве будет полностью от него зависеть, а с другой…
— Так и будешь до самой Москвы в чемодане сидеть?
— Закажите два места в СВ — и дело сделано. Проводникам скажете, что устали, а я залезу в багажный отсек, прикроюсь чемоданом — и полный атас!
— Еще нужно постоянно узнавать, не опаздывает ли поезд, чтобы не торчать на вокзале, а приехать впритык.
— Я ваш должник, Владимир Александрович.
Лейтенант Васьков демонстративно стоял метрах в десяти от подъезда, наблюдая за тем, как грузчики вытаскивают чемоданы Вашурина, грузят их в «рафик». Напарник Васькова, старшина Кискин сидел в машине, стоящей рядом.
Чемоданов было четыре: два средних, третий небольшой, а четвертый — громадный, с раздутыми боками. Его несли, тяжело отдуваясь, два грузчика.
— Интересно, что у него в этом здоровенном чемодане? — сказал Васьков, наклоняясь к открытому окошку машины.
— Расчлененный труп жены, — хохотнул Кискин.
Из подъезда выбежал Вашурин, быстро забрался в «рафик». Но Васьков успел заметить, как изменилось его лицо по сравнению с тем, что смотрело на прикубанцев с предвыборных плакатов.
— Начальник неплохо поработал кулаками, — Васьков снова наклонился к окошку «жигуленка». — Может еще.
Грузчики забрались в машину, и «рафик» тронулся с места. Васьков сел рядом с Кискиным, усмехнулся, развел руками:
— Все! Задание выполнено.
— Не будем вести до поезда?
— Ты думаешь, он вернется? Запомни, старшина, с такими чемоданами не возвращаются.
— А жены-то с ним нету, — сказал Кискин.
— Так она ж в чемодане! — засмеялся лейтенант. — А если дома осталась, у начальника настроение малость поднимется. Поехали, расскажем.
Подчиненные всегда знают о начальниках больше, чем те предполагают.
52
Выйдя из кабинета начальника милиции, Татьяна Федоровна Истомина побрела домой. Казалось, и солнце над головой погасло навсегда, а люди, напротив, стали очень зоркими, и все смотрели именно на нее, и все как будто осуждали ее.
За что?
Начальник был сердитый, говорил, как топором махал. Ваш сын преступник! — и нет у пожилой женщины руки. Он убил двоих и тяжело ранил еще двоих человек! — и нош уже нет. Его будут судить за совершенные злодеяния! — то ли есть голова на плечах, то ли нет… Если и есть, то лучше б не было…
Каково ей, матери, выслушивать такие обвинения? Ей, для кого Андрей остался единственным родным человеком на всем белом свете? Единственной опорой…
И — нет уже опоры, и нет надежды.
Ничего нет.
Она не помнила, как добрела до дому. Раздеться не хватило сил, проковыляла в комнату Андрея, упала на его кровать и долго-долго лежала, не двигаясь. Не плакала, не кричала, никого не проклинала. Слушала, как гудели, грохотали в ее ушах тяжелые слова сердитого начальника. По сравнению со вчерашним днем, когда приходил к ней домой, совсем другим человеком стал. А смотрел как! Будто она сама убила и не двоих, а сто человек сразу. Видать, есть у него причины так смотреть, так громко кричать… Без причины разве можно такое?
Нет надежды…
Пусть бы и вправду сказал милицейский начальник, что она убила сто человек, пусть бы за это разорвали ее на куски — согласна, лишь бы Андрюшу отпустили… Глупости это. Все матери так думают, когда с сыновьями беда приключается, да никто ничего поделать не может.
Может, час она лежала ничком на кровати Андрея, а может, и больше, да только время это показалось ей вечностью. И когда начал стихать в ушах голос разгневанного начальника, блеснула в душе слабая надежда, настолько слабая, что лишь чудо могло оживить ее, превратить в веру.
Но больше ведь все равно ничего в голову не приходило.
Татьяна Федоровна сняла пальто, выпила на кухне холодного чая и, вернувшись в комнату Андрея, набрала номер телефона мэра, Валерии Петровны. Она ведь помогла Андрею с работой, помогла и ей самой, глядишь, и опять что-нибудь сделает, как ни крути, а самый большой начальник в городе, выше ее никого нет.
На другом конце провода быстро взяли трубку, и Татьяна Федоровна узнала голос секретарши мэра. Когда приходила, ждала в приемной, запомнила этот голос, а вот имени не знает.
— Девушка, миленькая, а нельзя ли мне с Валерией Петровной поговорить? — жалобным голосом спросила Татьяна Федоровна.
— Да вы что, женщина, в своем уме? — закричала секретарша. — Не знаете, какое горе у Валерии Петровны?!
— Да знаю я, слыхала… И у меня тоже горе. Может, соедините меня с ней? Я хоть спрошу, можно чего-то сделать или нет. Пожалуйста, милая.
— Ни стыда, ни совести у людей нет! Как ваша фамилия?
— Истомина я, Татьяна Федоровна. Я на днях приходила к ней, может, вы помните меня, а?
— Помню, как же не помнить, — со значением сказала секретарша.
Татьяна Федоровна расценила это неведомое значение как добрый знак, раз помнит, может, и посочувствует. Соединит с Валерией Петровной?
— Так соедините? — спросила она.
— Ах ты, карга старая, сволочь проклятая! — закричала вдруг секретарша. — Из-за твоего паскудного сынка погиб Илья Олегович, и муж Агеевой застрелился, а ты еще и названиваешь сюда?! Не вздумай больше звонить и не попадайся Агеевой на глаза! Когда твоего сынка расстреляют, она будет прыгать от радости, и я вместе с ней! — И бросила трубку.
Пальцы Татьяны Федоровны сами собой разжались, и трубка упала на стол. Подумалось: теперь же все люди будут говорить ей такие слова. И никому не докажешь, что Андрей не способен убить человека, что говорить такое матери — грех. Никто и слушать ее не станет. Может ли человек вынести это? Конечно, нет. А раз так, то зачем же ей жить на белом свете в нескончаемых муках?..
— Я совсем ничего не понимаю! — Юрий Иванович Лобанкин всплеснул руками и снова заходил взад-вперед по кабинету мэра Прикубанска. — Я звонил Чупрову, он сказал, что парень был схвачен с пистолетом в руке прямо над раненым Бугаевым. Выстрелы были произведены именно из этого пистолета, стрелял именно он. Пусть его причастность к убийству Стригунова не полностью доказана, но здесь-то все ясно! Как можно выпустить на свободу преступника? Не понимаю.
— Чего ж тут непонятного, папа! — закричала Маша. — Я виделась с ним за пару часов до этого. Андрей ни в кого не собирался стрелять, к Барону, который прятал его, относился с уважением. И пистолета у него не было! Ведь еще убита женщина Барона, а сам он ранен! Андрей не мог этого сделать, вот и все!
