Анри Кок - Фаворитки
Что Лола была орудием партии, успехи которой могли быть полезны для Баварии, — это возможно, но есть выгоды, которые отвращают, проистекая из известного посредничества. Мюнхенские студенты первые образовали ассоциацию, направленную на свержение фаворитки. Она ответила им тем, что собрала вокруг себя, под названием «Алеманния», толпу молодых людей, преимущественно из дворянства, которые поклялись ей на своих красных шапках защищать ее и умереть за нее. Студенты повсюду колотили красные шапки, где только их ни встречали, и освистывали Лолу, — точно так же, как это было в Опере. Графиня Ландефельд рассердилась; чтобы успокоить ее, король закрыл на год Мюнхенский университет.
В свою очередь, народ начал смеяться над этой авантюристкой, которая управляла старым королем, и над этим королем, повиновавшимся авантюристке. И тогда в один прекрасный день король, который поклялся потерять скорее корону, чем любовницу, был вынужден подписать приказ о ее изгнании.
Сидя в карете, сопровождаемой отрядом всадников, Лола выехала из Мюнхена. Это произошло в феврале 1848 года.
А 20 марта королю пришлось отречься от престола.
До тех пор пока он еще держал скипетр, Лола Монтец не теряла надежды взойти на трон и сесть рядом со своим любовником. С этой мыслью, в крестьянской одежде, она явилась в Мюнхен и выжидала около королевской резиденции появления короля, вероятно, для того, чтобы крикнуть ему: «Я все еще люблю тебя!»
Но развенчанный Людовик был уже совсем не тот. Что делать со стариком, который теперь даже и не король. Лола удалилась на свою дачу на берегу Констанцского озера. Тщетно бывший король в двадцати посланиях повторял ей нежный куплет, который она сама когда-то ему напевала, — неблагодарная графиня Ландефельд оставалась глухой и немой.
Деньги у нее были, она принялась за прежние похождения, повсюду прославляя свое имя. Сначала она направилась в Англию через Пруссию. В Бонне, когда она однажды ужинала как простая смертная, студенты устроили ей кошачий концерт. С бокалом шампанского в руках она вышла на балкон и закричала:
— Прекрасно, мои друзья! За ваше здоровье!
В Лондоне она вступила в брачный союз с сэром Чильдом, офицером королевской гвардии. Да будут благословенны боги, ее самый дорогой сон исполнился: она двоемужница! Но вдруг она узнала, что ею занимаются в Париже, где ее изображают на сцене Пале-Рояльского театра в одной пьесе, написанной Рожером де Бовуаром.
— Я скоро возвращусь, — сказала она сэру Чильду и помчалась в Париж, где из ложи слушала написанные на нее куплеты, которым сама аплодировала.
К концу второго года супружества сэр Чильд открывает, что у его жены есть где-то другой муж. Правда, этот муж вовсе не оказывает желания заявлять о своих правах, но подобное положение все-таки возмутило сэра Чильда. И притом, быть может, он уже успел убедиться, что Лола вовсе не то, что обыкновенно называют овечкой. И вот из-за ничтожной царапины, которую в дурном расположении духа Лола нанесла ему кинжалом, сэр Чильд — что вовсе не похвально — бросает свою дорогую половину в Барселоне вместе с двумя детьми, отправляется в Англию и добивается того, что брак объявлен недействительным.
Лола пришла в ярость.
— Вот как? — воскликнула Лола. — Второй муж был у меня ее дольше первого, так я отыграюсь на третьем!
И вот она отправляется в дорогу, через горы и долы. Ну, а дети? Дети, быть может, и теперь еще живут у кормилицы в какой-нибудь деревушке в Испании.
Из Барселоны графиня Ландефельд отправилась в Америку, в Новый Орлеан, где снова надела юбку и трико испанской танцовщицы. Затем она посещает Калифорнию и в Сан-Франциско выходит замуж за журналиста по имени Гулл, которого покидает на шестой неделе после свадьбы.
В 1855 году ее встречают в Париже. В 1856-м она играет комедий в Австралии, в провинциальном театре в Виктории, в Мельбурне.
1856 год, если вы помните, был тем годом, который Рунна-Синг назначил временем третьего свидания. Когда он, найдя ее созревшей для дела, откроет ей тайну своего поведения, столь для нее странного.
Да, в 1856 году Лола уже созрела: ей было тридцать семь лет.
Это было вечером после театрального представления, ибо Лола, как мы уже сказали, отказавшись от танцев, играла в комедиях. Она вошла к себе печальная и одинокая. В эти последние годы ей часто приходилось бывать одинокой. Когда она переступила через порог своей комнаты, она внезапно остановилась и задрожала.
В нескольких шагах от нее произнесли ее имя, этот голос она сразу узнала, хотя слышала его всего два раза в жизни. Она обернулась.
— Это вы?..
— Разве я не назначил нынешним годом свидания? — возразил Рунна-Синг. — Я здесь!
Через минуту он уже сидел в маленькой, чрезвычайно скромно убранной комнате. Это была квартира Лолы, ее столовая, зала, уборная и спальня — все вместе. Эта комната вовсе не походила на тот изящный будуар, в котором десять лет тому назад она принимала принца.
Несколько минут продолжалось молчание. Рунна-Синг, казалось, размышлял; Лола его рассматривала исподлобья. Он не постарел, он по — прежнему был прекрасен. Лола вздохнула… Он не захочет ее теперь… Он не захочет иметь ее любовницей.
— Согласны ли вы теперь следовать в Индию за мной? — сразу спросил Рунна-Синг.
— Да, да! — быстро ответила Лола. — И никогда не возвращаться в Европу! Я согласна. Мне довольно Европы!.. Нет ни любовников, ни успехов, ни денег!.. Боже мой, я знаю, что я сама виновата в моей бедности. Но это было выше моих сил, я никогда не умела рассчитывать. Миллионы растаяли бы в моих руках!.. Слушайте, сто тысяч франков, оставленные вами, были проедены через два года после нашего свидания. Принц, повторяю вам, что я готова ехать с вами, когда вы только пожелаете… ехать закрывши глаза, и навсегда!.. Даже не нужно говорить, зачем вы берете меня с собой!.. Где бы я ни была, я не буду несчастнее, чем здесь, по крайней мере с вами я не буду принуждена зарабатывать мой хлеб. Зарабатывать хлеб, и это мне!.. Когда мы едем?..
Ледяная улыбка сжала губы Рунна-Синга.
— Итак, — сказал он, — вы ни о чем не жалеете, говоря вечное прости своей родине?
— Моя родина? Где она? Там, где я родилась? Уже давно у меня нет с ней ничего общего.
— И вы последуете за мной без боязни?
— Чего мне бояться? По совести, я не могу ничего объяснить себе: каковы ваши планы, какое чувство движет вами, когда вы меня увозите с собой, и почему вы ждали двадцать лет и истратили двести тысяч франков.
— Двести пятьдесят тысяч. Вы забываете, что я должен был платить агентам, которые наблюдали за вами и доносили мне о ваших действиях.
Лола выразила на лице сострадание.
— Агентов? — сказала она. — Правда, вы платили, чтобы… Лучше бы вы мне самой дали эти деньги, я сообщала бы вам о себе новости… Наконец!..
— Наконец, — перебил Рунна-Синг, — вы решились довериться мне?
— Без размышлений… И без объяснений, повторяю вам.
— Извините, но я обязан вам дать эти объяснения.
— Даже если я освобождаю вас от них?
— Даже если вы освобождаете!.. Эти объяснения могут повлиять на вашу решимость и к тому же мне запрещено брать вас, не объяснив вам предварительно, какая участь ожидает вас в Индии, куда я обязан сопроводить вас.
— Какая участь? Вы же не намереваетесь, полагаю, съесть меня?.. Ха — ха-ха!..
Но Рунна-Синг не смеялся.
— Ну, если это так необходимо, — продолжала куртизанка, — скажите, что вы сделаете из меня? Я вас слушаю.
— Слушайте! — важно повторил индус. — Завоевав Индию, ваши соотечественники, англичане, не удовольствовались тем, что отняли у нас власть и имущество, у нас, законных хозяев страны, они еще хотели навязать нам свои законы и обычаи. В нагорных областях Кондистана, с незапамятных времен, у нас существовало два культа: культ Тодо-Пенор — бога земли и культ Манук-Соро — бога войны. Манук-Соро и Тодо-Пенор за свое покровительство требовали от нас человеческих жертв. Каждый год мы приносили им эти жертвы. Но, обвинив эти культы в варварстве, англичане принудили нас от них отказаться.
— И с моей стороны, — воскликнула Лола, — я не обвиняю их за это. Человеческие жертвы… это ужасно!
Глаза Рунна-Синга засверкали.
— А по какому праву, — возразил он, — люди обвиняют религию других? По какому праву англичане сказали кнодсам: «Есть только наш Бог, ваших не существует!» Жертвы, приносимые нами Манук-Соро и Тодо-Пенор, умирали по собственной воле. С детства девушек мэри — так называли их — приготовляли к жертве, а некоторые прославлялись, орошая своею кровью алтарь богов, призывая тем нацию на победы в битвах и плодородие в жатве. По какому праву англичане сказали им: «Вы не будете умирать!» Потому что они хотели сделать из нас рабов… Они даже слишком преуспели… Недостойные, презренные, мы оставили наших богов, боги оставили нас. Каждый раз с того времени, как мы отказались от культа Тодо-Пенор и Манук-Соро, как только мы поднимали голову — нас побеждали. Даже мой отец, один из могущественных горских властителей, был вынужден бежать от англичан и умер в горести. И эта религия, когда-то бывшая нашей охранительницей, эта наследственная религия, от которой мои братья против воли должны были отказаться, эта религия не умерла. Вот повеление одного старого жреца, данное мне: ступай в их страну и отыщи одну их крови и плоти!.. Одной достаточно, которая за твои благодеяния добровольно бы пожертвовала жизнью, и тогда все владения Кондистана будут освобождены от тяжкого осуждения… Манук-Соро и Тодо-Пенор простят снова одарят нас своим могущественным покровительством. И я последовал совету старого жреца. Я отправился к женщине — плоть от плоти врагов наших; чтобы привязать к себе эту женщину благодарностью, я в течение двадцати лет давал ей золото. Все, что я имел. Быть может, мало?.. Опять вина англичан, которые — сделали меня бедняком, как до того сделали сиротой. В течение двадцати лет я терпеливо ждал, чтобы эта женщина, рожденная для любви, пресытилась ею, чтоб сказать ей, чего я от нее хочу… Сегодня я сказал ей. Отвечайте, вы все еще согласны последовать за мной?..
