Анри Кок - Фаворитки
Итак, она сделалась испанской танцовщицей и впервые на подмостках Брюссельского театра пустила в ход свое хореографическое искусство, затем отправилась в Париж, но ее час в Париже еще не пробил, она уезжает в Берлин, где публика ее освистывает, но где зато она проглатывает живьем трех или четырех жирных баронов, потом — в, Варшаву, откуда ее выгоняют, а там — в Петербург, где она была принята с распростертыми объятиями.
Между тем, получая груды золота, больше как куртизанка, чем балерина, Лола из-за своих разорительных наклонностей часто бывала без денег.
Мы уже сказали, что Лола дебютировала в Брюсселе, но в то же время мы должны сказать, что принята она была там холодно. В ее танцах был огонь, была страстность, но им недоставало грации. Лола удивляла как танцовщица, но она не пленяла.
Решившись после двенадцати представлений оставить город, в котором были так скупы на аплодисменты, она приказала горничной укладывать чемоданы. Но несчастье никогда не приходит одно: в тот день, когда она решилась покончить с театром, ее любовник — толстый фламандский банкир — разошелся с ней, быть может, по той же причине, по какой она оставляла Брюссель, то есть потому, что ей мало аплодировали.
Подобные связи заключаются из суетности.
Лола рассердилась, и рассердилась тем сильнее, что, рассчитывая на кошелек своего Мондора, она только что, накануне, купила на шесть тысяч франков кружев, предназначавшихся для украшения ее костюмов. Но Мондор улетучился, и платить оказалось нечем. К тому же, каким образом с двадцатью луидорами отправиться в Париж?
Это было вечером, через несколько часов после того, как господин Вандерборн уведомил ее, что, к великому огорчению, он вынужден покончить с нежными отношениями. Лола ложилась спать, когда Мариетта, ее горничная, постучалась к ней в дверь.
— Что такое?
— Заказное письмо вам, сударыня.
Это был тщательно запечатанный пакет, переданный Мариеттой своей госпоже. Он заключал в себе лист надушенной бумаги, на которой были написаны по-английски следующие слова: «От друга из Бомбея». И переводное письмо на тысячу фунтов стерлингов, на Вандерборна, банкира в Брюсселе. Одна мысль удвоила радость Лолы. Друг из Бомбея не только снабжал ее съестными припасами, но и давал ей возможность утереть нос этому дерзкому Вандерборну, из кассы которого ей приходилось получать деньги.
— Кто тебе отдал это письмо, Мариетта?
— Лакей.
— А где он?
— Он тотчас же ушел, как только выполнил свою миссию.
И этот друг был не кто иной как Рунна-Синг. Итак, он в Европе, даже в Брюсселе. Но как он мог так скоро узнать о затруднительном ее положении? Букелини не было, чтобы уведомить его. Этот человек должен был быть волшебником. Во всяком случае, образ его действий был очень странен. Слишком много тайн и скромности!.. Пятьдесят тысяч франков стоят все-таки хоть благодарности!..
* * *В Петербурге в 1844 году произошло почти повторение этого эпизода. Любовница последовательно восьми или десяти вельмож, Лола, наскучившись городом Петра Великого, решила его оставить. Но сначала следовало оплатить кое-какие счета. Загребая деньги полными пригоршнями, Лола все-таки ухитрилась задолжать безделицу — тысяч двенадцать франков! Но пока эта безделица оставалась неуплаченной, ей нельзя было выехать.
— Останьтесь еще на месяц, — говорил ей один генерал, — и я возьму на себя уплату вашего долга, не считая издержек на ваше путешествие.
— Нет, нет и нет! — возразила Лола, которой не нравилась не сама ликвидация, а ликвидирующий. — Ни недели! Я хочу ехать сейчас.
— Так заплатите ваш долг.
— У меня нет этих денег.
— Оставайтесь.
Дилемма, из которой Лола без помощи Рунна-Синга не вывернулась бы.
Она была готова в пятый или шестой раз выгнать генерала с его предложениями из своего будуара, когда ее горничная подала ей пакет, только что принесенный нарочным. При виде почерка Лола вскрикнула от радости — то был почерк друга из Бомбея, а внутри конверта опять-таки перевод на тысячу фунтов стерлингов и только одна строчка:
«Извините, что заставил вас ждать! R.S.»
О милый Рунна-Синг, он еще извиняется! Почему его самого нет?.. Но, увы, и в Петербурге, как и в Брюсселе, Рунна-Синг остался невидимкой. Лола уехала одна во Францию.
Ко времени пребывания Лолы Монтец в Париже относится одно кровавое приключение. В ее честь был убит человек…
По приезде в Париж первой заботой Лолы Монтец, испанской танцовщицы, было отправиться к королям газетной хроники, чтобы заручиться их благосклонностью.
Лола была хороша собой. Газетные знаменитости и рецензенты в один голос обещали ей свою поддержку. С помощью своих друзей Лола была ангажирована в Оперу.
Первые два представления прошли довольно удачно. Но вместо восторга было удивление, поскольку, вероятно, в Королевской музыкальной академии никогда не танцевали подобным образом. Лола была не танцовщицей, а беснующейся менадой, чем-то вроде исступленной вакханки. Тирс пошел бы ей лучше, чем кастаньеты.
Но третье представление было совсем иным. Во всяком искусстве эксцентричность должна основываться на таланте. Иронические рукоплескания, сдавленный смех должны были доказать Лоле, что все эти «хоты» и «качучи» были не во вкусе парижан и что она сделает ошибку, если будет публично продолжать их. Она не поняла… не хотела понять и танцевала в четвертый раз.
И в этот раз весь зал, как один человек, принялся освистывать ее, шикать и так далее. В порыве гнева, во время исполнения танца не под звуки музыки, а под свист зрителей Лола сняла с себя подвязку, разорвала на куски и бросила в публику, крича: «Все вы подлецы!» Тогда гроза превратилась в ураган! Если бы она не поспешила убежать, ей пришлось бы дорого поплатиться.
Но Лола не унывала. Ее выгнали из Оперы, она поступила в другой театр. Но и здесь блистала не более, чем в Опере. Зато она утешила себя как артистку своими победами как куртизанка. Она была в моде, потому что в Париже можно войти в моду даже глупостями. О ее благосклонности спорили…
В 1845 году ее признательным любовником был Дюжарье, молодой человек лет тридцати двух, вышедший из самого скромного состояния, но благодаря ловким спекуляциям приобретший значительное богатство. Дюжарье содержал Лолу, как герцогиню; он нанял для нее на улице Сент-Оноре великолепную квартиру, напротив Валентино, где давались балы.
Ясно, что она бывала на всех публичных празднествах Парижа: любовницу знаменитостей нельзя запирать в ящик. 20 марта 1845 года Дюжарье повез ее на артистический бал в Пале-Рояле, в зале Братьев Провансальцев. После вальса Лола, заметив своего возлюбленного, сидевшего за карточным столом, подошла к нему и, наклонившись, не заботясь ни об игре, ни об играющих, смеясь, что-то долго шептала ему на ухо.
Играли вчетвером. Из трех противников Дюжарье двое терпеливо ждали, чтобы Лола окончила свое повествование. Но третий — Розимонд де Баваллон, крез, политический враг Дюжарье, — оказался не столь терпеливым.
— А! — воскликнул он, смерив ее взглядом с головы до ног. — Скоро ли вы перестанете перекупать этого господина, милая дама? Оставьте нас в покое!..
Баваллон не окончил еще этой грубой фразы, как Дюжарье бросил ему карты в лицо. На другое утро вместо ежедневного визита любовника Лола получила от него такого рода записку:
«Мой добрый друг! Я дерусь, и это объяснит вам мое отсутствие. Мне потребно все спокойствие. В два часа все будет кончено. Тысячу поцелуев, моя Лола, моя дорогая возлюбленная».
В два часа на самом деле все кончилось. Дюжарье был смертельно поражен пулей. Лола была вызвана свидетельницей на процесс.
— Я очень сожалею, — сказала она судьям, — что господин де Баваллон дрался не со мной. Дюжарье недурно стрелял из пистолета, но я стреляю лучше и уверяю вас, что Баваллона не было бы теперь в живых.
В своих мемуарах Лола Монтец говорит, что Дюжарье дал обещание на ней жениться. Лола во что бы то ни стало хотела испробовать двоемужество.
За несколько месяцев она растратила свои тридцать тысяч франков, потом продала свою богатую мебель. Истратив деньги, вырученные этой продажей, она намеревалась вскоре отправиться в Мюнхен, в Баварию, где граф Штейгервальд, один из ее друзей, обещал ей громадное богатство.
Это было в январе 1846 года, за два дня до ее отъезда из Парижа. Лола завтракала в своем отеле на улице Сент-Оноре с графом Штейгервальдом, который в самых пышных выражениях говорил о волшебной будущности, зависящей единственно лишь от нее самой.
Раздавшийся звонок вдруг прервал графа.
— Кто это мешает нам? — сердито воскликнула Лола и прибавила, обращаясь к ожидавшей ее приказаний служанке: — Откажите, я не принимаю.
Горничная поклонилась.
— Продолжайте, граф! — проговорила Лола.
