Робер Гайяр - Мари Антильская. Книга вторая
Абориген произнес несколько слов таким монотонным голосом, что по интонации Жак никак не мог догадаться, выражает ли индеец удовлетворение или, напротив, настроен весьма агрессивно. А потому с недоумением посмотрел в сторону Дюбюка. Но Дюбюк уже спрашивал о чем-то дикаря на его родном наречии. И, дождавшись ответа, переводчик пояснил:
— Он интересуется, зачем мы пожаловали на этот остров. Я ответил, что цели наши вполне мирного свойства и что мы желали бы повидаться с вождем племени, чтобы поговорить с ним. Он заверил, что вождь, которого зовут Кэруани, готов принять нас.
Словно в подтверждение его слов дикарь, что вел переговоры, сделал жест в сторону четверки французов и отвернулся, будто приглашая их следовать за ним.
Они двинулись через селение. Разведенные перед хижинами костры трещали, рассыпая вокруг снопы искр. На решетках из железного дерева жарились дымящиеся куски еще кровоточащего мяса. Слегка раздувшись на раскаленных углях, оно издавало весьма аппетитные запахи. Женщины, сидя на корточках, присматривали за этой примитивной стряпней. Все почти полуголые; у наиболее молодых, довольно белокожих, были крепкие, округлые груди, у самых смуглых была кожа цвета золота. В качестве украшений они нацепили ожерелья и браслеты из ракушек, у некоторых даже попадались выточенные вручную жемчужины, да еще кольца в ушах — такие большие и тяжелые, что растянутые мочки отвисали у них вплоть до самых плеч.
Тут же со всех сторон, спеша поглазеть на пришельцев, сбежались дети, все они были в чем мать родила. С луками в руках, сделанными соответственно их росту, они плотным кольцом окружили четверку французов, что-то крича и угрожающе тыкая в них пальцами.
Барабан продолжал бить все в том же темпе. Ритмом своим он напоминал звук «ассотора» — негритянского барабана почитателей культа Воду.
Однако едва Дюпарке со своими спутниками, по-прежнему сопровождаемые аборигенами, ступили на площадку, заметно более обширную, чем первая, барабан тут же, словно по волшебству, смолк. Из прямоугольной хижины, попросторней остальных, но тоже с глинобитными стенами и крышей из пальмовых листьев, вышел человек поистине гигантского роста. Большой костер, разведенный перед отверстием, служившим входом в жилище, освещал его внутреннее убранство.
Дикарь внушительного роста встал перед хижиной и, скрестив на груди руки, поджидал четверых пришельцев. Это, вне всякого сомнения, и был вождь племени. Впрочем, едва они подошли к нему достаточно близко, он и сам, постучав себя огромной лапищей по груди, отрекомендовался как Кэруани.
Тем же манером представился ему и Жак.
С этого момента разговор продолжался при посредничестве Дюбюка, который переводил реплику за репликой.
— Зачем, — осведомился Кэруани, — вы наделали столько шума? Зачем стреляли из пушек, если говорите, что явились сюда как друзья?
— Так мы привыкли приветствовать тех, кого уважаем, — был ответ Дюпарке.
— Это очень хорошо… — заметил дикарь. — Дюпарке… я слыхал его имя. Это имя великого воина…
— Вот те на! — воскликнул генерал, обращаясь к Дюбюку. — Интересно, откуда он обо мне знает. Спросите-ка у него. Было бы любопытно узнать, каким манером мое имя могло дойти до его ушей…
— Наш вождь — генерал, — пояснил Дюбюк караибу, — вот так и надо его называть. Ему было бы приятно узнать, где вы слышали его имя.
Лицо Кэруани озарилось улыбкой.
— Наши братья с Мадинины сильно его уважают. Они заключили с ним договор, и он, не то что большинство белых, которых знают караибы, всегда держит свое слово.
Генерал с трудом скрыл удовольствие, какое доставили ему эти речи. Они были хорошим предзнаменованием. Судя по всему, благодаря такому удачному началу появлялась реальная возможность уладить множество вещей, даже не прибегая к оружию. Теперь оставалось лишь выяснить, чего стоят обещания дикарей!
— Наши братья с Мадинины называют его своим кумом, — продолжил тем временем Кэруани. — Теперь и мы тоже будем называть его так же, ведь он друг индейцев.
Дюпарке поклонился и ответил, что глубоко тронут и сам тоже намерен говорить с Кэруани как кум с кумом.
Дикарь был не только внушительного роста, но и обладал весьма развитой мускулатурой. Одетый не более всех остальных, он носил в одном ухе кольцо, а набедренную повязку его украшали перья, точно такие же, как и те, что красовались вокруг его лба, того же самого цвета и того же самого размера. Но под этой повязкой скрывался еще один пояс, украшенный бубенцами, которые при малейшем его движении глухо постукивали, точно орехи в мешочке.
Обратившись к Дюбюку, он сказал, что приглашает войти в хижину, и, не дожидаясь ответа, первым нагнулся перед входом.
Индеец бросил в потрескивающий костер охапку пальмовых листьев, и Жак, едва войдя в хижину, сразу же заметил, что внутри ровно столько же света, сколько и дыма. На полу, поджав ноги, сидели трое караибов неопределенного возраста и одна старуха. Женщине, судя по морщинистой коже на лице и шее, делающей ее похожей на старую черепаху, было, возможно, не меньше ста лет. Глядя на нее, казалось, будто плоть ее вокруг глаз, на щеках и скулах кто-то умудрился старательно изжевать. Она была совершенно голой.
Вошедших она не удостоила даже мимолетным взглядом. И вела себя так, будто они невидимки. Что же до сидевших вместе с нею в кружок мужчин, то когда Кэруани предложил гостям усесться тем же самым манером, они не пошевелились, словно были вырезаны из дерева. Сам он тоже удобно уселся прямо напротив старухи и в нескольких словах объяснил, что «кум Дюпарке», который также зовется генералом, пожаловал к ним с дружеским визитом. Потом добавил, что они зря встревожились из-за того шума, поднятого по своем прибытии кораблем, потому что между белыми так принято приветствовать друг друга. Между тем, будто продолжая беседу со своими сородичами, он вдруг обратился к Дюпарке и без обиняков задал ему прямой вопрос.
— Тогда почему же, — выпалил он, — вы оставили на севере две огромные лодки, полные солдат, и высадили воинов, которые начали строить крепость и поставили туда пушки?
Дюбюк перевел, добавив при этом от себя:
— Я же говорил вам, что они нас заметили и передали эту весть с помощью своих барабанов.
— Ответьте ему, — велел Жак, — что я оставил воинов на севере острова, потому что хотел договориться именно с ним. Я желал бы поселить здесь колонистов, которые могли бы быть ему полезны, снабжая его селение продуктами, в которых он нуждается, и ромом. Объясните ему, что я не мог спросить у него разрешения прежде, чем высадиться на острове, потому что в тот момент не знал, где его найти.
Когда Дюбюк закончил переводить, Кэруани издал губами какой-то странный звук. Жак не смог сразу понять, является ли это признаком недовольства или же Кэруани вполне удовлетворился его объяснением.
Вождь же тем временем продолжал вполголоса и с невероятной быстротой переговариваться с тремя караибами, явно не обращая никакого внимания на старуху.
Дикари вынуждали вождя наклоняться то вправо, то влево. Один из них начертил указательным пальцем на земляном полу какую-то геометрическую фигуру, которая показалась Дюпарке изображением той местности, где он оставил Мари.
Но тут старуха, которой, похоже, не полагалось принимать участия в мужской беседе, вдруг испустила странный гортанный вопль и бросила прямо в центр геометрической фигуры кусок раковины, который неизвестно откуда вдруг появился у нее в руке.
«Это, — подумал про себя Дюпарке, — как раз то самое укрепление, что возводит сейчас с моими людьми Мари…»
Кэруани, похоже, сделал ей замечание, однако та ответила на него довольно злобно, дав генералу все основания предположить, что старая карга отнюдь не отличается покладистым нравом и с ней ему будет договориться куда труднее, чем с остальными. А потому обратился к Дюбюку с вопросом:
— Вам удалось понять хоть несколько слов из того, о чем они говорят между собой?
— Очень немного, — ответил лоцман. — Но есть одно слово, которое постоянно у всех на устах, — это тафия. Захвати мы с собой ром, думаю, добились бы мигом от дикарей всего, чего захотим, не выпустив ни единого пушечного ядра!
— Ром?! — удивленно переспросил генерал. — Ром!.. Черт побери, да ведь у нас на корабле его немало! Но если достаточно иметь ром, чтобы купить этих индейцев, почему же тогда здесь после высадки потерпел поражение Уэль де Птипре?
Он обвел взглядом дикарей и старуху. Мужчины по-прежнему оживленно переговаривались о чем-то между собой, все так же едва слышно и с той же быстротой. Что же до женщины, то она, разумеется, понимая все, о чем те говорили, закрыла лицо. Теперь у нее и вправду был вид разъяренной черепахи. Неожиданно, когда Кэруани произнес какие-то слова, сопроводив их решительными жестами, призванными, по-видимому, придать им побольше веса, она вдруг вся затряслась, заерзала на ягодицах, что смотрелось бы весьма комично, если бы лицо ее при этом не приняло какого-то непримиримо жестокого выражения.
