Александр Дюма-сын - Елена
— Нет, брюнетка.
— Она будет обожать тебя, если вы познакомитесь.
— Отчего ты так думаешь, маменька?
— Я бы посмотрела, как она не полюбит моего Эдмона! Но, мой друг, не наделай глупостей.
— С какой стати я буду делать глупости? И какие?
— Какие всегда делают влюбленные.
— Но я ведь еще не влюблен.
— Влюбишься.
— А если влюблюсь, ты не будешь на меня сердиться?
— Когда я сержусь на тебя, друг мой? Если ты ее любишь и она полюбит тебя и если это порядочное, честное семейство, ты сделаешь предложение ее отцу; он, разумеется, с радостью согласится, и у меня, вместо одного, будет двое детей; одного из них, впрочем, я всегда буду любить больше.
— Как все это у тебя живо, добрая маменька!
— Все это так просто; я же вышла замуж, почти не зная твоего отца; отчего ж тебе не жениться на девушке, которая нравится?
— Как ты добра!
— Но, смотри: будь со мной откровенен.
— Когда я не был откровенен с тобой?
— Что теперь думаешь делать?
— Явлюсь завтра к Дево.
— Под каким предлогом?
— Под предлогом болезни; он доктор.
Г-жа де Пере вдруг побледнела при этих словах.
— Что с тобою? — спросил испуганный Эдмон.
— Ничего, друг мой, ничего… только, знаешь ли… выдумай что-нибудь другое… другой предлог…
— Отчего ж не этот?
— Так… я мнительна…
— Да чего же ты боишься, маменька? Я здоров как нельзя лучше.
Г-жа де Пере крепко обняла сына; в ее глазах были слезы.
— Ну вот ты и плачешь!.. — сказал Эдмон, встав перед ней на колени и взяв ее обе руки. — Зачем плакать? Разве я огорчал тебя?
— Я не плачу, мой друг. Но я вспомнила, что ты, может быть, женишься, и мне грустно стало при мысли, что будешь любить другую женщину больше меня.
— Больше тебя! Можешь ли ты это думать!
— Не говори этого, друг мой. Был бы ты только счастлив: со мною, как сын, или с другой, молодой женщиной, — вот все, о чем я молю Бога.
Не от этой мысли брызнули слезы из глаз г-жи де Пере; если б от этой — ей было бы трудно при самом начале рассказа.
Какими же опасениями взволновалось сердце молодой матери?
Она сделала над собой усилие и, стараясь, чтобы Эдмон забыл ее неожиданные слезы, принялась за работу, переменила разговор и через несколько минут была уже весела.
Но Эдмон знал характер своей матери: он понял, что ее веселость была притворна и что под этой веселостью шевелилось какое-то тяжелое, непонятное ему чувство.
Вечером г-жа де Пере, отведя Густава в сторону, сказала ему:
— Постарайтесь, чтобы Эдмон не ходил завтра к Дево.
VI
Густав провел целый вечер у г-жи де Пере. Она хотела остаться с ним наедине и для этой цели удалила сына, попросив его найти ей какую-то книгу.
— Эдмон все рассказал вам? — спросил Густав мать своего друга.
— Все.
— И сказал, что завтра пойдет к г-ну Дево?
— Да, и мне бы хотелось это отклонить.
— Я бы тоже хотел и, вероятно, по одним причинам с вами.
— Как вы добры, Густав, — сказала молодая мать, протянув руку Домону, — и как счастлива я, что у моего сына есть такой друг. Вы понимаете, как это свидание с новым доктором меня беспокоит. Вы знаете, что его отец страдал грудью; так и умер. Говорят, это болезнь наследственная, и я всегда опасалась за Эдмона. Как я его воспитывала, какой присмотр за ним был всегда — вам все известно. Я скрывала всегда от Эдмона настоящую причину смерти отца его — он так впечатлителен…
Вдруг этот доктор найдет в нем признаки этой болезни! По лекарствам Эдмон догадается, отчего у него так часто бывает кашель, одышка, поймет настоящую причину своей слабости, неожиданных припадков грусти… Это были ведь первые симптомы болезни, уложившей моего мужа в могилу. Я не успела еще совершенно от них избавить Эдмона… Ну, как он все узнает? Вот чего я страшусь, Густав.
— Но ведь ваш доктор говорит, что бояться нечего?
— Он только раз сказал мне, — Эдмону еще не было шести лет: «Берегитесь за грудь этого ребенка». Разумеется, это предостережение страшно меня поразило; он заметил и после того — ни слова.
— Стало быть, исчезла всякая опасность. Вы за Эдмоном так ухаживаете, что если бы и таилось в нем начало этой болезни — его давно уже нет. Я три года был с ним в коллегии, постоянно следил за ним; вот уже пять лет по выпуске вижусь с ним почти каждый день и не замечал во все это время ни одного из симптомов, которых вы боитесь.
— Да, но вы сами сказали, что по одним причинам со мною не хотели бы, чтоб он виделся с г-ном Дево.
— Не хотел бы, потому что знаю ваши опасения, хотя и не вполне разделяю их; знаю, что Эдмон слабого здоровья, и не хотел бы, чтоб ему сообщил это чужой. Я совсем не знаю этого Дево; что у него хорошенькая дочка, это не мешает ему желать прибавить себе практики; он, пожалуй, не приготовив Эдмона, скажет ему: «Вы опасно больны», — может быть, даже солжет. Эдмон так всем поражается, так все легко принимает, что, совершенно здоровый, от слов «Вы больны» может захворать в самом деле. Мысль у меня одна с вами, но я опять-таки не разделяю ваших опасений.
— Вы меня хотите разуверить, Густав; я это вижу и очень вам благодарна: но вы сами боитесь за него — я знаю. Вы следите за ним, как отец. Мать, разумеется, не может везде сопровождать взрослого сына: там, где кончается мое влияние, начинается ваше. Вам я обязана тем, что у Эдмона нет пороков, нет даже привычек, вообще свойственных молодежи: он не играет, не курит, не пьет, не предается никаким излишествам. Кому, как не вам, обязана я всем этим, и нужно ли говорить, как сильна моя за это признательность?
— Знаете ли, каким магическим словом удерживаю я Эдмона от всего, что ему вредно?
— Нет.
— Мне стоит только сказать ему: «Эдмон, это огорчит твою мать».
— Он так меня любит?
— Он обожает вас.
— Доброе дитя! — сказала г-жа де Пере. — А как я его люблю! У него еще могут быть развлечения, а у меня, кроме него, ничего нет. Я не живу без него: двадцать лет вся моя жизнь посвящена ему исключительно. Посудите же, Густав, как должна быть мучительна для меня мысль, что он заражен тою же болезнью, которая раньше тридцати лет свела в могилу отца его?
— Чтобы убедить вас, что все ваши опасения напрасны, позвольте мне дать вам совет.
— Добрый Густав, убедите меня.
— Вы никогда не советовались с вашим доктором об Эдмоне?
— Никогда.
— Так пусть он пойдет завтра к Дево; вечером я пойду к нему сам и узнаю истину.
— А если он скажет, что положение Эдмона, точно, опасно? Нет! Лучше уж сомневаться! Открытие это убьет меня. Я так боюсь за справедливость своих подозрений, что если бы завтра же Эдмон захворал, я бы не решилась послать за доктором. Они так хладнокровны, так привыкли к страданиям.
— В таком случае, я употреблю все меры, чтобы Эдмон не ходил к Дево.
— Благодарю вас.
— Не говорю наверное, но, кажется, он твердо решился продолжать начатую интригу.
— Все-таки попробуйте.
Через несколько минут после этого разговора Эдмон вошел с книгою, которую спрашивала мать.
Веселое и довольное лицо его, казалось, противоречило высказанным матерью опасениям, если не разрушало их вполне.
— Ты, верно, скоро шел? — сказала г-жа де Пере.
— Да, почти бежал.
— И не чувствуешь одышки?
— Нисколько.
— Стало быть, это тебе ничего… скоро ходить…
— Разумеется, ничего. Вот книга.
— Хорошо, друг мой. Спасибо.
Поцеловав сына в лоб, г-жа де Пере взяла его руки.
— Твои руки горят, — сказала она.
— У меня всегда теплые руки.
— Ты здоров ли?
— Как не надобно лучше. Ты знаешь, что я никогда не хвораю.
Нет надобности объяснять, почему после разговора с Густавом г-жа де Пере так заботливо допрашивала сына.
«В самом деле, я мнительна», — думала она, не спуская с Эдмона глаз, внимательно наблюдая за его взглядом, цветом лица и дыханием.
Эдмон был несколько бледен, но весел и спокоен.
Густав значительно и с некоторым торжеством взглянул на г-жу де Пере.
В ответ на его взгляд она тихо улыбнулась. В этой улыбке можно было прочесть:
«Вы правы. Опасаться, по-видимому, нечего».
Собираясь уходить, около одиннадцати часов Густав сказал Эдмону:
— Мне бы нужно поговорить с тобой.
— Приходи завтра.
Ты не уйдешь до моего прихода?
— Нет, только приходи пораньше.
— Я буду в двенадцать часов.
— До двенадцати буду ждать.
На другой день в девять часов утра Эдмон ушел, оставив на случай, если придет Густав, записку такого содержания:
«Друг Густав, вчера вечером мать послала меня за книгою, я ходил к Дево и узнал от привратницы, что он принимает от девяти до двенадцати и потом от трех до пяти.
