Александр Дюма-сын - Елена

— Это ты про меня говоришь, Эдмон?

Де Пере не отвечал ни слова.

— Так у тебя ничего не осталось в сердце? — продолжал Густав. — Ты забываешь любовь и дружбу! Это нехорошо! Это неблагодарно!

— Ты разве вспоминаешь о Нишетте, а ведь любил ее? Нет, не вспоминаешь.

— Да ведь ты обязан Дево жизнью: из признательности к нему, если не из любви к Елене, ты должен помнить о счастье его дочери. Ты не отвечаешь?

— Что ж тебе отвечать?

— Как что? Отчего неблагодарен?

— Густав, я об этом думал и почти пришел к тому заключению, что мне не за что благодарить Дево.

— Он тебе жизнь спас…

— Я тебе говорю, иногда бывают минуты, мне кажется, лучше бы умер я два года тому назад; только мать не хотелось бы огорчить, а лучше! Умер бы я, сожалея о жизни, с верою в чистую любовь, с убеждением, что есть на земле счастье… А теперь — сознаться тебе, Густав? — кажется мне, что я вовсе не создан к семейной жизни; чувствую, что и Елена несчастна; да что ж делать? Я переродиться не могу. Может быть, я и любил-то ее только потому, что мне и двух лет жить не оставалось… Я недавно прочел письмо, что писал к ней, узнав о ее согласии: смешно показалось, совсем смешно!

В два года я растратил весь определенный человеку капитал счастья; теперь, когда мне еще, может быть, долго предстоит жить, — я в положении разорившегося мота, которому грозят кредиторы. Часто мне бывает до того тяжело, до того скучно, что я готов идти Бог знает куда, только чтоб не сидеть дома.

Елена меня любит, — я знаю — она еще хороша, преданна, ей я обязан жизнью, умри я — завтра же умрет и она… я ее уважаю как святую женщину, благословляю как мать, но… Что ж делать, Густав, — говорю правду: я ее не люблю и не любил, кажется, никогда.

— Бедная Елена! — сказал Густав.

— Я и сам ее жалею.

— Но счастлив ли, по крайней мере, ты?

— Ты мне поверишь, Густав?

— Ну?

— Сколько бы лет ни предстояло мне впереди, я их все отдам за пять таких месяцев, какие я провел первое время после женитьбы.

Они дошли до улицы Трех Братьев. Время от времени Эдмон проводил рукой по лицу, будто отгоняя какую-то неотвязную мысль.

«И он прав, — думал Густав в то же время. — Условия жизни одинаковы для всех: мы оставляем все, что любили прежде, — сожалеем и все-таки оставляем… Я ему не могу делать упреков. Он заставляет страдать Елену — а разве Нишетта из-за меня не страдала? Хорошо ли я сделал?»

Он отворил дверь в комнату Елены; Лоранса с ребенком на руках вышла к нему навстречу.

Никогда не казалась ему она так чиста и прекрасна. Ее улыбка была ответом на вопрос, зародившийся в уме его.

Эдмон подошел к Елене и протянул ей руку; бедная женщина бросилась обнимать его.

Сердце Эдмона не забилось ни сильнее, ни чаще.

Прошло еще десять лет.

Г-жа де Пере умерла, улыбаясь сыну, с уверенностью, что он счастлив. Смерть ее, разумеется, не вылечила его от разочарования. Теперь де Пере уж и не говорит о нем.

Де Мортонь и жена его еще живы, но уже у г-жи де Мортонь паралич.

Доктор Дево очень хорошо себя чувствует; излечение Эдмона увеличило его практику.

С болезнью г-жи де Мортонь Густав и Лоранса переехали в Ниццу; сын их в первый раз причащался в тамошней маленькой церкви.

Эдмон префектом в городе***.

Какой скромный выход нашли все его стремления!

Все свободное, время он посвящает сорокалетней жене какого-то адвоката. Связь эту знает весь город. Елена тоже знает — и смеется!

В Туре на главной улице можете видеть вывеску:

Моды и платья.

ЛАКРУА.

Эта Лакруа — наша общая знакомая Нишетта. Через два года по приезде в Тур она вышла замуж за сына книгопродавца, магазин которого был против магазина Шарлотты.

Чтобы рассеять неутешную модистку, молодой человек приносил ей книги. От передачи книг дело дошло до передачи чувств, и благополучно кончилось законным браком.

Говорят, что они живут с примерным согласием.

У достопочтенной гувернантки Анжелики сделалась спинная сухотка, но «Кенильвортский замок» она, наконец, одолела.