Александр Дюма-сын - Елена
Но что особенно поражало в ней, кроме ее больших глаз и черных, ровно выведенных бровей, — это волосы.
Белые и мягкие, как пряжа, они постоянно казались будто освещенными косвенными лучами солнца и, мелкими завитками облегая всю ее головку, сообщали ей красоту, которую только Ватто умел придавать своим пастушкам.
В подвижности всей ее фигуры, в мягкости и тонкости очертаний было что-то кошачье. Густав бессознательно остановился и залюбовался этим очаровательным созданием. Казалось, лучшая мечта художника отделилась от полотна и ждала только нового Пигмалиона, чтобы затрепетать жизнью и любовью.
Ей было не более девятнадцати лет.
Не купив ничего, она дошла до последних лавок и, сообразив, вероятно, что наконец нужно же решиться, остановилась перед одной торговкой, у которой, впрочем, цветы были нисколько не лучше, чем у других.
Густав тоже остановился, будто для покупок.
— Почем этот розовый кустик? — спросила хорошенькая женщина, показав своею маленькою, обтянутою лайковой перчаткою ручкой на один из горшков с розами, симметрично расставленных на прилавке.
— Сорок су, — отвечала торговка.
— Ой, как дорого! — вскрикнула гризетка.
— Зато, девушка, самый лучший кустик. Посмотрите, какие цветы, все эти бутончики через два дня зацветут. У вас будут розы все лето.
— Полноте! Там у вас известка внизу, уж я знаю. Завянет через неделю.
— У нас есть розы и подешевле; посмотрите, если желаете. А известки в моих горшках нет! У нас нету этого и обычая. Возьмите подешевле.
— Нет, если я и возьму, так тот; а сорока су не дам.
Густав стал прислушиваться.
— Сколько ж вы даете?
— Двадцать су.
— За тридцать я уступлю.
— Двадцать.
— Дешевле тридцати в убыток себе продать.
— Как хотите. Не уступаете?
— Как же можно еще уступить?
Гризетка хотела уже уйти, но к ней подошел Густав и, вежливо приподнимая шляпу, сказал:
— Позвольте мне предложить вам этот розан; вам, я вижу, так бы хотелось иметь его.
— Извините, я не могу согласиться, — отвечала, вся покраснев, Нишетта. — Я не имею чести вас знать.
— Это будет прекрасным поводом к знакомству.
— Так вы с этим условием дарите мне розан?
— И не думал этого; я у вас не прошу ничего, кроме позволения предложить вам этот розан и другие, какие понравятся вам, цветы.
Нишетта взглянула на Густава и улыбнулась. Торговка знаками ей показывала, чтоб она согласилась.
— Заплатим пополам, — сказала гризетка.
— Позвольте мне заплатить одному, это не разорит меня. Опять повторяю вам, что розан в сорок су, разумеется, ни к чему вас не обязывает.
— Хорошо, я возьму. Дайте сюда розан, — сказала она, обращаясь к торговке.
Торговка с жадностью схватила деньги, а Нишетта взяла горшок под мышку.
— Я прикажу снести его к вам, — заметил Густав.
— Лишнее беспокойство.
— Так позвольте мне, в таком случае…
— Я донесу сама.
— Может быть, вы не так близко живете?
— На улице Годо.
— Можно мне проводить вас?
— Согласившись принять от вас розан, отчего ж не согласиться идти с вами?
Разговаривая, молодые люди дошли незаметно до улицы Годо. Разговор в таких случаях обыкновенный: любопытство и расспросы мужчины, некоторая недоверчивость и сдержанность женщины.
Дойдя до своих ворот, Нишетта протянула Густаву руку, просто поблагодарила его и хотела скрыться.
— Позвольте мне время от времени навещать вас? — сказал Густав.
— Когда вам угодно; я по целым дням дома, всегда работаю.
— Можно вас застать от двух до четырех?
— Во всякое время.
— Спросить вас?
— Спросите Нишетту. Это мое ненастоящее имя, но меня все зовут так: говорят, что я похожа на кошку.
Густав поцеловал руку Нишетты; она побежала за ключом и потом весело вспорхнула на свой пятый этаж.
На следующее утро он не преминул к ней явиться: она сидела за шляпкой у открытого окна, на котором величественно благоухал знакомый Густаву розан.
Нишетта не имела таких притязаний на добродетель, как Риголетта Эжена Сю; она была добрее; любовь была ей уже знакома — недавно и потому не так много, — но все-таки знакома.
Она не скрыла от нового знакомого своего прошедшего, и Густаву пришла очень естественная в его положении мысль:
«Если другие имели успех — отчего ж не попробовать мне?»
Нишетта в полном смысле была пленительна; живя почти исключительно сердцем, она жила как пришлось и сама не знала, чего хотела. Нравились ей и шум публичных балов, и деревенская тишина, и усидчивая работа, и разорительные наряды.
— Мне не нравится только одно, — говорила она, — слишком продолжительная любовь.
— Так любите меня, — сказал ей Густав, — как хотите и сколько вам угодно. Надоем я вам, и я не останусь ни минуты.
— Знаете что? — вкрадчивым голосом сказала Нишетта, окинув его бойким взглядом. — Заключим контракт. Будем любить друг друга, пока не отцветет этот розан. Там известка внутри, но это ничего: я буду поливать каждый день.
Густаву это показалось очень оригинальным, и он согласился.
Он каждый день и во всякое время стал ходить к Нишетте: прошло шесть месяцев, розан не увядал, Нишетта в точности соблюдала условия.
Мысль, что розан скоро увянет, сильно его тревожила, так он привязался к гризетке: он боялся, что с последним листочком улетит и ею счастье.
Розан цвел с изумительной продолжительностью.
Проходя однажды мимо цветочного рынка, Густав остановился, чтобы купить букет у торговки, продавшей ему неувядаемый розан.
— Помнишь, — сказал он, — розовый кустик, что торговала молодая дама и я купил?
— Как не помнить! — отвечала узнавшая Густава торговка.
— Цветет еще.
— Какое цветет! — возразила со смехом торговка. — Если бы цвел, дама эта не покупала бы еще четыре раза точно такие же розаны. Сама сказала, что ваш увял уж давно.
Густав понял причину неувядаемости розана. Строго придерживаясь условий контракта, Нишетта при первых признаках увядания выбрасывала растение и заменяла его новым.
Четыре раза она уже совершала эту операцию, а Густав и не подозревал хитрости. Она страстно любила Густава и боялась, что он ее бросит.
Домон побежал на улицу Годо, бросился Нишетте на шею и расцеловал ее.
Она призналась ему во всем, и с этого дня они уж не расставались.
Рассказ об этой привязанности тронул Эдмона: он познакомился с Нишеттой и, коротко сблизившись с нею, стал уважать ее безгранично.
Преданность Нишетты другу своего Густава оправдала вполне это уважение.
V
Часто проводил Эдмон вечера на улице Годо, в скромной квартирке Нишетты, вкус и привычки Густава сообщили уже которой несколько комфорта и роскоши.
Нишетта постоянно сидела за работой, наклоняя свою хорошенькую головку то на ту, то на другую сторону, чтобы видеть сделанное ее иглою.
В эти минуты она была похожа на пастушку, кокетливо смотрящуюся в чистое зеркало озера.
Густав требовал, чтоб она не жалела денег на наряды, и ее золотые волнистые волосы, прикрытые самыми прихотливыми чепчиками — сплетением кружев, лент и тюля, — казались короной, венчавшей ее хорошенькую головку.
Г-жа де Пере знала, что эта связь вечно не может продолжаться, но чистая любовь Нишетты до того ее тронула, что она почла долгом быть внимательной и даже несколько покровительствовать женщине, любимой другом ее сына.
Г-жа де Пере была слишком чиста и потому выше предрассудков: не показывая виду, что ей известны отношения Густава к Нишетте, она полюбила ее, как дочь, тактом умной женщины совершенно сгладив резкое различие в их общественном положении.
Добрая девушка, понимая всю ее деликатность, готова была за нее в огонь и в воду.
Войдя в будуар матери, Эдмон поцеловал ее руку и по обыкновению сел у ее ног на подушке.
— Где ты был сегодня? — спросила г-жа де Пере.
— С Густавом гулял.
— Отчего же он не зашел сюда?
— Он отправился на улицу Годо; вечером он будет.
— Что с тобой? — спросила г-жа де Пере после некоторого молчания. — Ты как будто озабочен?
— Ты угадала, маменька, — отвечал он.
— Что случилось?
— Ради Бога, не бойся, не случилось ничего дурного; так, самое обыкновенное приключение.
— Расскажи, что такое, — сказала г-жа де Пере, снова принявшись за свое вышиванье и приготовясь слушать.
Эдмон рассказал утреннее приключение.
— И ты говоришь, эта девушка хорошенькая? — сказала г-жа де Пере.
— Чудо как хороша!
— Блондинка?
— Нет, брюнетка.
— Она будет обожать тебя, если вы познакомитесь.
— Отчего ты так думаешь, маменька?
