Тереза Крейн - По велению сердца
И вот теперь итальянский дом возвращается к ней. То ли это подарок судьбы, то ли заговорили узы кровного родства? Она увидит его снова, скорее всего в последний раз. Будет бродить по его комнатам и любимым уголкам сада. Без Артура. Единственное приключение в ее скучной и однообразной жизни. Потом она вернется в Гастингс, к Артуру, в этот дом — она знала это. Ничего не изменится. Ничего. Да и что может измениться? Но по крайней мере у нее останутся воспоминания, которые будут поддерживать ее в жизни.
Наконец желанный миг настал. Наступил конец марта. Внешне оставаясь спокойной, но тщательно скрывая под маской невозмутимости волнение и тревогу, отчего у нее пересохло во рту и засосало под ложечкой, она позволила Артуру усадить себя в вагон «Только для дам», посуетиться вокруг багажа и билетов, утомить себя целым потоком прощальных наставлений и наказов, а потом стала спокойно наблюдать за тем, как удаляется его высокая худощавая фигура по мере того, как поезд покидает шумный, многолюдный вокзал «Виктория».
Позже, вспоминая эти последние минуты, она часто удивлялась, откуда у нее взялось мужество не ответить на его прощальный взмах руки.
Глава вторая
Кэрри следовало бы предвидеть, что путешествие, о котором она так долго мечтала, окажется далеко не таким приятным и комфортабельным. Экономя каждый пенни, Артур отказался от услуг бельгийских и немецких железных дорог и выбрал более дешевые французские, не рассчитанные на большую скорость. Мысль о дополнительных расходах на билет в спальном вагоне вызвала у него глухое раздражение, но все же он не решился заставить Кэрри сидеть всю ночь. Он заказал ей место во втором классе до Швейцарии, затем в Милан и Парму, где она должна была пересесть на поезд, следующий до Багни-ди-Лукка по горной местности. Этот маршрут, довольно популярный летом, когда англичане отправляются в Баши на воды, оказался скучным и малоприятным в марте.
Когда они добирались до Кале, сильно штормило, и Кэрри с трудом справлялась с приступом тошноты. Пароход опоздал в пункт назначения, и когда они были готовы к посадке на поезд, холодный день уже сменился промозглым вечером. Все еще испытывая отвратительную тошноту, она забилась в дальний угол купе, смирившись с бесконечной надоедливой болтовней своих спутников, четой Пилингтонов.
Они расположились напротив нее, пока Артур хлопотал насчет багажа, провожая ее на вокзале Виктория в Лондоне. Втроем они оказались единственными пассажирами в вагоне. Кэрри старалась избегать взгляда любопытных, маленьких глаз соседки и в течение первых двадцати минут путешествия это ей удавалось. У нее замерло сердце, когда их взгляды встретились, и ей пришлось ответить легкой улыбкой на лучезарную улыбку своей спутницы. Пухлая, средних лет дама доверительно наклонилась к ней.
— Я вижу, вы путешествуете одна, моя милочка. Какая вы смелая.
Улыбка Кэрри стала вымученной.
— Это не совсем так.
— Куда вы едете? В Кале? У вас там родственники?
Кэрри покачала головой.
— Мне пришлось поехать в Италию… — она поколебалась —…по семейным обстоятельствам.
— В Италию! Клэренс, ты слышал? Эта девочка едет в Италию одна! — Дама поудобнее устроилась на своем месте. — Ну, моя дорогая, мы сможем составить вам компанию, по крайней мере, до Швейцарии. Видите ли, мы едем в Люцерн навестить своих друзей — очень дорогих нам людей — Торнкрофтов, то есть, доктора Питера Торнкрофта. Он и Клэренс работали вместе до самой пенсии, не так ли Клэренс? Собственно говоря, моя душечка, мы уже говорили с Клэренсом о том, насколько ваш муж — ведь это был ваш муж, правда? — насколько он похож на доктора Торнкрофта. Удивительно. Просто удивительно. Что ты скажешь, Клэренс? Разве я не права…
Кэрри поймала себя на мысли о том, что голос ее соседки напоминает стук ножей и вилок в мойке — такой же громкий и резкий.
— И вы едете в Италию! Одна-одинешенька! Ну, моя милочка, я должна сказать, вы вызываете у меня восхищение. Что касается меня, я никогда не сделала и шага без Клэренса. Правда, Клэренс?
Ее звали Милли. У них было трое детей — два сына и дочь. У всех детей были счастливые семьи, и все они подарили своим родителям внуков. Кэрри вынужденно восхищалась бесконечной чередой фотографий, которые показывала ей Милли во время пути до штормового Ла-Манша. Они жили в Мейдстоуне. В доме были четыре спальни, три комнаты для гостей и современная кухня, а еще две кошки и спаниель, который, судя по их рассказам, обладал скверным характером. Миссис Пилингтон была ярой противницей эмансипации женщин, поддерживала партию тори и любила поговорить о местном бридж-клубе.
Кэрри улыбалась, кивала головой, а сама приходила в отчаяние от перспективы провести всю дорогу до самой Швейцарии в компании столь разговорчивой дамы. Облегчение наступило только во время пересечения пролива Ла-Манш. Милли Пилингтон, как и все остальные, оказалась подверженной морской болезни. Однако, как только ее нога коснулась суши, она вновь обрела дар речи.
— Честно говоря, дорогая — ох, уж эти французы! Стоит только оказаться здесь, как нас ожидает contretemps[2]. — Она широко улыбнулась, довольная своим остроумием. — Не так ли, Клэренс?
Клэренс, как показалось Кэрри, был довольно приятным человеком и интересным собеседником. И если бы у них с Кэрри была возможность не только обмениваться время от времени парой слов, то общение с ним скрасило бы путешествие. Но Милли не умолкала ни на минуту. Она жаловалась на поезда, на жесткие спальные полки. Она жаловалась — долго и шумно — на удобства в туалете. Не обошла вниманием и пищу в вагоне-ресторане, которая Кэрри показалась вполне сносной. Когда в сумерках за окнами поезда замелькали французские деревеньки и Кэрри попыталась сосредоточиться, очарованная обширными сельскими пейзажами, а также открывшимся удивительным и увлекательным зрелищем старинного замка с покатыми крышами среди деревьев в рощице, Милли все тараторила и тараторила. Она была последней, кто устроился на ночь на узкой спальной полке, и первой, кто проснулся утром. Не умолкала ока и за завтраком.
Наконец за окном появились покрытые снегом горы Швейцарии, и Кэрри вздохнула с облегчением.
— Какая жалость, моя девочка, — сказала Милли Пилингтон. — Нам придется расстаться. Вы уверены, что не сможете прервать свое путешествие на несколько дней и присоединиться к нам? Торнкрофты очень гостеприимные люди и у них просторный дом. Я уверена, у них найдется место и для вас.
— Нет. Благодарю вас, но нет. Я не могу.
Кэрри очень устала. Спать им пришлось в одежде, и утром она чувствовала себя помятой, взъерошенной и неопрятной. Ночь она провела в тяжелом полузабытьи, постоянно вслушиваясь в монотонный перестук колес. Спальная полка была узкой и неудобной, а маленькое купе — слишком душным. На прощание она помахала Пилингтонам с большим облегчением, казня себя за неблагодарность.
Она была счастлива, что видит волшебные горы, хотя день был пасмурным, и солнечный свет с трудом пробивался сквозь облака. Освободившись наконец от назойливого внимания Милли Пилингтон, она позволила себе сделать маленькую уступку своему воображению — помечтать о том, как завершится ее путешествие. В мечтах дом ожидал ее, укрывшись за густыми ветвями каштановых деревьев на склоне горы, возвышавшейся над Багни-ди-Лукка. Она нащупала рукой ключ, который лежал в конверте в ее сумочке. Итальянский адвокат, некий сеньор Беллини, переслал его мистеру Бэгшоу. Обыкновенный железный ключ, окрашенный черной краской, и довольно потертый. Она чувствовала его под своей рукой, и ощущение это было приятным. Когда поезд выполз из тоннеля Сен-Готард под проливной дождь, оказавшись на территории Швейцарии, у нее от волнения забилось сердце — скоро она увидит небо Италии. Через пару часов они минуют цепочку озер по пути в Милан. По мере того, как они продвигались на юг, она надеялась на улучшение погоды, хотя бы на незначительное.
Но погода не улучшалась. По правде говоря, стала даже хуже. Кэрри почти не увидела озер, оставшихся где-то за пеленой проливного дождя. Деревеньки будто съежились в безысходности под порывами ветра и бесконечным ливнем. Повозки, запряженные быками или ослами, с трудом тащились по размытым колеям дорог, их погонщики мужественно сносили непогоду, закутавшись в дерюгу в тщетной попытке остаться сухими.
Уставшая, с ноющей головной болью, Кэрри дремала, ежеминутно просыпаясь.
Ранним утром, выпустив пары, поезд шумно ворвался на станцию индустриального Милана, широко раскинувшегося вокруг, чтобы ненадолго прервать свой путь и через десять минут вновь его продолжить. Теперь уже в Парму и Болонью. Станция кишела людьми, слышался охрипший женский голос из вокзального репродуктора. Сквозь закрытое окно Кэрри едва могла расслышать объявления. Впрочем, она все равно не поняла бы их. Прошло десять минут, потом еще десять. Через полчаса поезд по-прежнему не трогался. Напротив нее место занял со вкусом одетый англичанин средних лет, который в нескольких фразах сообщил ей, что едет по делам в Болонью. Его также тревожило затянувшееся ожидание. Он нахмурился и, наклонившись, стал всматриваться в окно.
