Тереза Крейн - По велению сердца
— Да, Артур.
— Я не знаю, сколько времени мне позволят отсутствовать в банке.
— Я понимаю. Тебе, должно быть, очень трудно.
— Проклятые идиоты!
— Кто?
— Итальянцы. Наполеон завоевывает страну, устанавливает там свои порядки, и вот вам пожалуйста — проходит сотня лет, а мы до сих пор страдаем от них. Абсолютно глупая система, которая не делает ничего другого, кроме как разрушает состояние семьи…
— Я полагаю, именно это она и защищает.
Но он даже не заметил ее реплику.
— …А вместо того, чтобы изменить закон, они ищут окольные пути. Это же полный абсурд!
Кэрри улыбнулась едва заметной улыбкой.
— Таков итальянский закон, мой дорогой, — сказала она.
Он подошел к камину и остановился перед ним, слегка покачиваясь на пятках и глядя на языки пламени.
— Бэгшоу сказал, что путешествие займет три или четыре недели.
— Да, мне он сказал то же самое. Ведь надо привести в порядок дом, если мы намерены продавать его. А если осталось что-то из имущества, то потребуется еще больше времени.
Он покачал головой.
— Разумеется, я не смогу так долго отсутствовать в банке. Даже если бы мне удалось добиться разрешения, Крэншоу обязательно воспользуется моим длительным отсутствием, чтобы обойти меня.
Она застыла, боясь шелохнуться и спугнуть крохотную надежду, которую возродили в ней слова Артура.
Он раздраженно прищелкнул языком.
Кэрри сдержанно протянула руку за еще одним мотком пряжи.
Он вновь повернулся и пошел к окну. Но вдруг его внимание неожиданно привлекла небольшая, ярко раскрашенная китайская ваза. Остановившись перед ней, он пристально оглядел ее, слегка нахмурившись, потом раздраженно спросил.
— Эго что, новая?
— Да, я увидела ее на рынке. На том прилавке, где продают подержанные вещи. — Она спокойно закрепила моток шерсти и вытянула из него кончик нити.
— Подержанные? — В его голосе звучала неприязнь. — И сколько же ты за нее заплатила?
— Фунт и шесть пенсов. — В глубине души она изумилась, насколько легко, почти машинально солгала. — Я подумала, это выгодная покупка. Она прелестна, как ты считаешь?
— По такой цене полагаю, что да. — Он поднял ее, повертел в руках и с презрительным видом поставил на прежнее место. — Наверняка есть кто-то, к кому мы могли бы обратиться.
— Обратиться?
— Да. К кому-то, кто мог бы сопровождать тебя. Совершенно очевидно, что не может быть и речи о том, чтобы позволить тебе поехать в Италию одной. А что касается итальянского адвоката, вряд ли ты сможешь справиться… — он резко покачал головой.
Она посмотрела на него долгим пристальным взглядом и неожиданно почувствовала, как внутри нее просыпается гнев.
— Нам не к кому обратиться, — напряженным голосом сказала она. — Артур, мне кажется, выбора нет. Либо я поеду одна, либо не поеду вовсе. Если я поеду, то дом наш, и мы можем либо оставить его себе, либо продать, как ты захочешь. Если же я не поеду, то, боюсь, все имущество достанется бабушкиному другу. — Она подняла моток и потрясла его, чтобы отделить нити. — Разве не жаль упускать такой выгодный шанс? — И вновь перед ее мысленным взором, как часто за последнее время, возникли дом и сад, обласканные теплым солнцем Тосканы. — Может быть, это и не состояние, но для нас и это немало.
Артур раздраженно повернулся к ней.
— Знаю, Но, Кэрри, моя дорогая, удастся ли тебе уладить все дела?
Честно говоря, этот вопрос не раз приходил ей в голову.
— Я уже много раз совершала путешествия и уверена, что для меня это не будет слишком сложно. Кроме того, там есть небольшая английская община. Я уверена, что найду кого-нибудь, кто мне поможет. У бабушки и дяди Генри были кое-какие связи, а в деревне должны остаться друзья.
Она наблюдала за ним украдкой, затаив дыхание. Кэрри понимала, что внутри него происходит борьба между жадностью к деньгам и соблюдением приличий, между желанием получить выгоду и стремлением удержать ее при себе, под своим присмотром. Она вдруг ясно увидела тот момент, когда победило корыстолюбие. Кэрри опустила взгляд и стала напряженно ждать.
Неожиданно он прищелкнул пальцами.
— Томас Кук, — произнес он. — Конечно, Томас Кук. Я куплю у них билет. Они сделают все как надо, я уверен.
— Да, я тоже не сомневаюсь, — выдохнула она.
Свобода. Несколько недель драгоценной свободы. Свободы от стен дома № 11 по Бэрримор Уок. Свободы от скупости Артура, от его постоянных придирок и нравоучений. Свободы от тирании вторников, четвергов и суббот.
— Тебе придется экономно расходовать деньги. Ты знаешь, мы не можем себе позволить бездумно разбрасываться деньгами.
— Да, разумеется.
— Может быть, ты будешь жить в доме бабушки, чтобы не тратиться на гостиницу?
— Да, — опять согласилась она. — Разумеется.
— Бэгшоу сказал, на это уйдет три недели, включая время на дорогу.
— Но он также сказал, — тихо добавила она, — что, возможно, потребуется и больше.
— Трех недель, дорогая, тебе должно быть достаточно, — твердо и категорично заявил он.
Она промолчала.
— Как только оформишь все документы, сразу же возвращайся. Мы можем продать дом, находясь в Англии.
— Да.
— Ну, хорошо. — Он довольно потер руки. — Итак, решено.
Кэрри опустила голову, разглаживая руками юбку на коленях и стараясь скрыть охватившую ее радость.
— Завтра я позабочусь о билете.
— Спасибо.
— Твоя бабушка, этот стреляный воробей, видимо была довольно странной женщиной. Но она обладала сильным характером, и Бэгшоу говорит, что в обществе ее уважали.
— Да.
— А все эти ее диковинки, скорее всего, можно выгодно продать.
Кэрри медленно вздохнула, стараясь немного успокоиться и не выдать бушевавшего в ее душе волнения.
— Но мы не знаем, осталось ли там что-нибудь из ее коллекции.
— Конечно, конечно. Но, если хоть что-то сохранилось, то, используя ее связи в артистических кругах, можно попытаться… — Он бросил на нее нетерпеливый, слегка раздраженный взгляд. — Кэрри, ты прекрасно знаешь, что мне не нравится все это. Мне неприятна сама мысль о том, что ты уезжаешь одна… Я буду беспокоиться…
— Все будет хорошо, Артур. Я уверена, что справлюсь. — Она постаралась придать своему голосу уверенность. — Хочешь еще чаю?
С присущей ему рассудительностью и практичностью Артур решил, что Кэрри не стоит отправляться в путь зимой. Были написаны подробные инструкции, оговорены все мелочи. Март. Она поедет в Италию в конце марта.
Сознание этого согревало ей душу и наполняло радостью сердце.
Март. В марте она вновь окажется в итальянском доме. Одна. Кэрри вновь и вновь обращала свой взгляд к картинам, и дорогие ее сердцу воспоминания оживали в ее сознании — не только вилла Кастелли, но и семейный дом в Хэмпстеде, который всегда был связан для нее с Рождеством и с ее бабушкой Беатрис. Свои. Прошло уже десять лет с тех пор, как ее не стало, но она все еще была жива в памяти Кэрри. И Кэрри справедливо полагала, что память о ее бабушке жива и в сердцах тех людей, кто близко ее знал и любил. Дом в Хэмпстеде был для Кэрри безвозвратно потерян. Давно, еще до войны, Беатрис продала его, когда у нее кончились деньги. Она была неумелой хозяйкой. Кэрри помнила до сих пор, как ее мать, Виктория, сокрушалась по поводу этой потери: «Думает ли мама о том, что делает? Ради всего святого, куда нам деваться, если не удастся сохранить дом в Хэмпстеде? Неужели она действительно считает, что можно жить в Италии? Это же просто немыслимо!»
Но, в конце концов, именно так она и поступила. Она уехала в Италию со своим красивым старшим сыном, умственно неполноценным, но все-таки горячо любимым. На лето мать привозила Кэрри к бабушке. И тогда для Кэрри наступали волшебные времена, полные солнечного света и восторга, овеянные очаровательно опасным присутствием ее кузена Лео. Ее эксцентричная бабушка, блаженно погруженная в себя, порой импульсивная, по обыкновению немного рассеянная, но всегда любимая, проявляла к своей единственной внучке живой интерес, хотя Кэрри всегда сомневалась, можно ли было назвать это чувство любовью. Но это внимание действовало на Кэрри так благотворно, что она расцветала, как цветок под ласковыми лучами солнца.
Потом все изменилось. Беатрис скоропостижно скончалась в 1912 году, оставив Генри на вилле Кастелли в одиночестве. А затем неожиданно грянула война, а с ней — ужасные лишения, раннее взросление, болезнь матери и ее тяжелые последствия — бремя забот, которые свалились на плечи юной Кэрри. Отец Лео, дядя Джон, умер спустя два года после смерти жены. А сам Лео исчез где-то в окопах войны, как и большинство новобранцев, и больше Кэрри никогда ничего о нем не слышала. Италия казалась ей далеким волшебным миром из детства. Кэрри исполнилось восемнадцать, когда война закончилась. Жизнь с требовательным и капризным инвалидом, каким к тому времени стала ее мать, становилась невыносимой. Они с матерью едва сводили концы с концами, снимая комнату в Айминггоке. Ухажквания Артура Стоу за Кэрри, вежливые и вполне благопристойные, казались спасением, которым ее мать не преминула воспользоваться. Она приняла его предложение, даже не спрашивая мнения дочери, полностью уверенная в ее согласии. Кэрри, никогда не умевшая за себя постоять, всегда озабоченная только тем, чтобы не огорчать мать, молча согласилась. А что еще ей оставалось делать?
