Тереза Ревэй - Лейла. По ту сторону Босфора
Ни за что на свете Ханс не оставил бы ее одну, и основную часть пути он ее сопровождал. Они нашли способ выбраться из Ангоры по одной из надежных еще дорог. Ранним утром они оставили позади руины цитадели на скалистом отроге. Жара была, словно божья кара. Кровь медленно текла по венам, отдаваясь болью в висках. Время от времени они слышали раскаты. Возможно, это были пушки, если только не сама потрескавшаяся земля, молившая небеса о дожде.
Под раскаленным добела небом покорно шагали волы, подбадриваемые цоканьем извозчика и его гибким прутом. Деревянные колеса поскрипывали, поднимая небольшие вихри пыли. Путешествие было бесконечным. Лейле казалось, будто на нее давят эти бесплодные холмы. Лишь изредка здесь встречались рощицы, одинокие фермы. Посреди безжизненного пейзажа торчали телеграфные столбы, на которых изредка громоздились гнезда аистов. В этом почти безжизненном мире, лишенном спасительной сени деревьев, царила какая-то первобытная тишина, когда только камни взывали к Аллаху. От рассвета до заката мусульманский пост запрещал пить воду. Ханс придерживался того же правила, что Лейла и извозчик. В самый пик жары они находили спасательное укрытие в тени, ложились прямо на землю, и под закрытыми опухшими веками у них танцевали солнечные зайчики.
Лейле было тяжело. У нее болели все суставы. Казалось, кости вот-вот пронзят кожу. Она больше не потела и, пригвожденная к скамейке телеги, думала, что если это наказание вскоре не закончится, то от нее останется лишь высушенная скорлупа. В голове метались бессвязные мысли. Она видела сны о бризе и дожде, о водах Босфора. Но пекло Анатолии не давало передышки. Здесь были только солнце, орлы и Аллах. Только Он был великим, и не было никакого другого Бога, кроме него. Лейла нашептывала Его имя, словно молитву, и ее душа жаждала воды и милосердия.
Они дошли до маленького порта на Черном море, где брызги волн сгоняли желтую пыль, впившуюся в морщинки на их лицах и забившуюся в складки одежды. Они исхудали, иссохли. Они расстались без слов, без поцелуя. Лишь сплетенные пальцы немного задержались. Не существовало слов, которые выразили бы все то, что они чувствовали. Лейла была благодарна Хансу за то, что он проводил ее. По его молчанию и потухшему взгляду она могла оценить, как ему больно с ней расставаться. Она поднялась на рыбацкое судно, которое также служило для тайной перевозки оружия, подняла руку, прощаясь с одиноким человеком на причале, замершим среди рыбацких снастей и сетей. Засунув руки в карманы и опустив плечи, Ханс наблюдал, как она отплывает. От бликов солнца на воде у него выступили слезы.
Она несколько ночей подряд провела под открытым небом. Покачивание волн подбадривало ее, и все эти бесконечные часы она думала о больной дочери. Суровая Анатолия оставила в ее душе неизгладимое впечатление, она внушала ей некое смирение, но Лейла знала, что не сможет здесь жить.
Лейла переживала за Перихан и грустила из-за расставания с Хансом, но при виде входа в Босфор женщину накрыла волна ликования. Наконец-то она возвращается домой, и все возвращается на свои места.
Глава 6
Но ее радость длилась недолго. Увидев йали, Лейла, к своему великому удивлению, заметила закрытые ставни и пожелтевшую лужайку. Розарий, жасминовые кусты, клумбы с гвоздиками и фиалками, кажется, тоже пострадали от недостатка внимания. Чем, интересно, занимались садовники? Очевидно, Селим не захотел переезжать сюда на время ее отсутствия, возможно из-за того, что ему здесь было не по себе. На ее взгляд, это был абсурд. Летом на берегах пролива дышалось легче, чем в городе. Почему он лишил этого детей? Она попросила капитана довезти ее до Стамбула и, терзаемая волнением, простояла весь путь на носу корабля, словно часовой.
В последних лучах солнца вырисовывался зубчатый силуэт города. Лейла узнавала синеватые купола и шпили минаретов, сдержанную прозрачность дворца Долмабахче, мощную Галатскую башню и сине-белый флаг Греции, развевающийся над Каракёем, массивы черепичных крыш, а также грозные военные корабли Антанты, по-прежнему стоящих на рейде. Она еще никогда так надолго не отлучалась и почувствовала себя здесь чужой.
После проверки суденышка жандармами оккупационных сил рыбаки наконец смогли пришвартоваться. На причале царила привычная суета, но у Лейлы создалось впечатление, что город погружен в какое-то странное оцепенение. Магазины закрыты, носильщики без дела сидят на табуретах. Она быстро пробежала по узким улочкам, оборачиваясь на подметающих улицы молодых женщин в серых штанах. «Какое унижение!» — потрясенно думала она. Чиновники не толпились перед Высокой Портой, воротами, за которыми заседало правительство Османской империи. Можно ли было хоть на секунду сомневаться, что эта отвратительная гнетущая атмосфера — результат подписания договора? Французские солдаты патрулировали улицу. Лейла вдруг вспомнила о Луи Гарделе. Несмотря на трудности, в самом сердце страны, в Анатолии, у войск еще оставалась надежда и их сопротивление было результатом стремления к свободе, а вот столица была беззубой и бесхребетной.
Добравшись до конака, Лейла долго колотила в ворота. Ее тревога достигла наивысшей точки. Создалось абсурдное впечатление, будто она попрошайничает перед собственным домом. Наконец скрипнул засов и перед ней появился Али Ага. Он был ошеломлен ее нарядом: яркого цвета штаны, затянутая кожаным поясом туника, слабо повязанный платок. У нее была грязь под ногтями и потрескавшиеся от соли губы. От нее пахло йодом и рыбой.
— Али Ага, это действительно я, — скромно улыбнувшись, заверила его Лейла. — Я вернулась из-за Перихан. Как поживает мой любимый цветочек?
Лицо старого евнуха исказилось. Лейлу словно пронзило ножом. Она побежала к дому, взлетела по лестнице, перескакивая через ступеньку. Детская комната была пуста.
— Где она? — закричала Лейла.
Никто ей не ответил. Бледный дрожащие служанки отводили глаза. Вдруг Лейла заметила Фериде и схватила ее за руку.
— Где моя дочь? — резко спросила она.
Но даже преданная Фериде смотрела так, словно она была прозрачной. Лейла ринулась к свекрови. Дверь с грохотом ударила о стену. В большой гостиной, едва освещенной и прохладной, Гюльбахар-ханым восседала в алькове в окружении близких. Все обернулись, шокированные появлением Лейлы. Чернокожая служанка, сидя по-турецки на подушке, лениво крутила лопасти вентилятора. От испуга она прикрыла рот рукой.
Гюльбахар сложила веер и широко раскрытыми глазами смотрела на невестку, надвигающуюся на нее в пыльных ботинках.
— Итак, ты к нам вернулась, — констатировала она надменно и презрительно.
— Я вернулась, как только узнала, что Перихан больна. Как она?
На красивом лице Гюльбахар-ханым промелькнула тень. Она поднялась, и Лейла инстинктивно отступила на шаг. Свекровь тихо заговорила.
— Все началось с отита. Казалось, банальный отит. Затем появились сильные головные боли. Она не могла переносить малейший свет. И эта жуткая горячка никак не хотела отступать… Врач сделал все возможное, ну и мы, конечно, но у нашей милой бедняжки начались конвульсии…
Сердце Лейлы билось с такой силой, что, казалось, сейчас выскочит, и она подняла руки, словно защищаясь.
— Мне очень жаль, моя малышка… Аллах Защитник в Своей великой милости позвал ее к Себе.
Лейла упала на колени. Она больше ничего не видела и не слышала. Боль пронзила ее, вырывая из груди дикие вопли. Она обессилела, съежившись у ног свекрови, а вокруг поднялся жалобный женский плач по всем ушедшим душам. Она почувствовала, что чьи-то руки приподнимают ее, но стала вырываться. Пусть ее не трогают! Пусть не приближаются к ней! Пусть она выглядит жалко… Ничто больше не имеет значения. Ее маленькая дочурка умерла. Вдалеке от материнских объятий. В одиночестве и страданиях.
Она долго лежала, прижавшись лбом к полу. Затем чей-то голос пробился сквозь ее горе, тонкий голосок, жалобно взывающий к ней. Она подняла голову. Маленькие ручки Ахмета неловко вытирали ее слезы. Бледный, сжав губы, он весь дрожал. Она раскрыла руки, и сын прижался к ней. Она молча укачивала его, как делала это раньше, когда в ее мире царила гармония и все было хорошо и спокойно.
Вокруг шептались женщины, сочувствуя Лейле. Обычно турки не горевали так открыто. Свекровь снова сидела. Бледная, с невозмутимым лицом, она перебирала четки, бормоча молитвы. Мусульмане не носили траур, поскольку смерть была лишь переходом из земного мира в рай, где была настоящая жизнь. Чрезмерная скорбь по ребенку была грехом, поскольку беспокоила его на небесах. Ради блага Перихан Лейла должна была держать себя в руках. Поднявшись, она пошатнулась, но Ахмет помог ей удержаться на ногах.
Черкешенка внимательно наблюдала за невесткой и с облегчением заметила, что та немного пришла в себя. Наконец Лейла смогла говорить. При виде ее наряда можно было подумать, что она жила в племени варваров. Только Богу известно, с какими людьми она встречалась в Анатолии, где обитают лишь нищие и разбойники. Она похудела еще сильнее. Ее решительный характер еще резче читался в выражении лица, пылком взгляде, скулах и жесткой линии челюсти. Но губы были такие же пухлые и чувственные. Однако теперь ее красота отдавала некой дикостью. И даже от опустошенной потерей Лейлы исходила почти угрожающая сила.
