Уильям Локк - Счастливец
— Все тот же старый язычник, — рассмеялся Поль.
— Нет, не тот же, сынок, — сказал Барней Биль, подымая нож, на котором красовался кусок сыра. — Старый, с ревматизмом, старающийся быть под крышей, когда идет дождь, это я-то, которому было все равно, пропечься ли насквозь или промокнуть! Я больше не язычник! Одна зола осталась.
Джен нежно улыбнулась старику, и лицо ее засияло от этой доброй улыбки.
— Он все тот же, — сказала она.
— Да, он не очень изменился за сорок лет, — согласился мистер Фин.
— Я был тогда хорошим консерватором, как и теперь, — заметил Биль. — Это все-таки кое-что. Таким был и ты, но у тебя была склонность к радикализму.
Замечание Барнея Биля перевело беседу на политические темы. Поль узнал, что мистер Фин более года тому назад был избран в муниципальный совет Хикней-хиса в качестве прогрессивного кандидата и добивался кресла в парламенте.
— Царство небесное, — сказал он без всякого оттенка ханжества, серьезным тоном убежденного человека, — не представлено в достаточной степени в палате общин.
На это Поль возразил, что в палате лордов целая скамья занята епископами.
— Я не член установленной церкви, мистер Савелли, — ответил Фин. — Я диссидент — свободный мыслитель.
— Я слышал как он говорил проповедь, — сказал Барней Биль. Люблю слушать его. Черт де… Господи благослови, это прямо объедение. Он лупит с плеча, вот как ты сегодня. Пусть, дескать, получат, что им следует. Не так ли, Джен?
— Биль хочет сказать, — пояснила та с улыбкой Полю, — что мистер Фин красноречивый проповедник.
— Что ж, ты думаешь, он не понял, что я говорю? — обиделся Биль, ставя на место стакан с пивом, который собирался поднести ко рту. — Он, которого я открыл, когда он, маленький оборвыш, читал сэра Вальтера Скотта без обложки? Ты понял меня, сынок?
— Конечно, понял. — Поль весело рассмеялся и повернулся к хозяину, с грустной снисходительностью выслушавшему своеобразную похвалу Барнея Биля. — В один из ближайших дней я хотел бы приехать послушать вашу проповедь.
Трапеза кончилась. Барней Биль достал из жилетного кармана почерневшую глиняную трубку и пакетик с табаком.
— Я не курю, — сказал мистер Фин Полю, — и, к сожалению, не могу предложить вам ничего — у меня редко кто бывает, и потому я не держу сигар, но если вам угодно курить… — он сделал приглашающий жест.
Поль достал свой золотой портсигар — подарок к последнему Новому году от Уинвудов, открыл его и предложил папиросу Барнею Билю.
— Нет! — отказался старик. — Я курю свой табачок, — и он набил трубку.
Мистер Фин встал из-за стола.
— Извините меня, мистер Савелли, я покину вас. Я должен рано встать. В половине шестого мне уже надо быть в Биллингсгете для закупки рыбы. Но мне хотелось бы, чтобы вы могли побеседовать с вашими друзьями, поэтому прошу вас не уходить. — Покойной ночи, мистер Савелли.
Когда они обменивались рукопожатиями, Поль чувствовал, что влажные грустные глаза устремлены на него с какой-то необычной серьезностью.
— Я должен поблагодарить вас за ваше очаровательное гостеприимство, и надеюсь, что вы позволите мне прийти еще раз.
— Мой дом — ваш.
Это была фраза, достойная испанского гранда, — удивительно не подходящая для свободного мыслителя, поставщика рыбных консервов. Но казалось, что в нее заложено значение большее, чем простая вежливость. Поль задумался над этим, когда мистер Фин, пожелав покойной ночи также Джен и Барнею Билю, удалился.
— Эх! — воскликнул Биль, намеревавшийся снова наполнить свой стакан пивом из кувшина и обнаруживший, что тот пуст. — Эх! — повторил он, ставя кувшин обратно и ковыляя вокруг стола. — Ну-ка, послушаем, как тебе жилось, сынок.
Они сдвинули кресла к большому камину, на котором застыли в движении идиотские гипсовые фигурки животных, и стали говорить о прошедших годах. Поль еще раз рассказал, как он потерял Джен и как бесплодно пытался найти ее.
— А мы не знали, — сказала Джен. — Мы думали, что ты или умер, или забыл нас, или же стал слишком важной для нас особой.
— Прошу прощения, — прервал Барней Биль, вынимая изо рта свою обгорелую трубку. — Это ты так говорила. Но не я. Я всегда уверял, что если он не помер, то настанет такой час, когда мы все трое, вот как сегодня, будем сидеть вместе. Я знал, — прибавил он торжественно после нескольких затяжек, — что его сердце на верном месте. Я треснувший старый горшок и уже больше не язычник, но я прав. Не так ли, сынок? — Он дружески подтолкнул Поля, сидевшего между ними обоими.
Поль посмотрел на Джен:
— Думаю, что я доказал это.
Она спокойно выдержала его взгляд.
— Сознаюсь, я была не права. Но женщина убеждается в том, что она права, только тогда, когда сознается в своей неправоте.
— Моя дорогая Джен! — воскликнул Поль. — Давно ли ты стала таким психологом?
— Ты был так добр, что начал мое образование. А я уже сама пыталась продолжить его.
— Что там говорить об образовании, — сказал Барней Биль. — Давайте говорить о фактах. Я и Джен, мы шли все по тому же шоссе, а ты взобрался на гору — ты со своими золотыми портсигарами. Расскажи-ка нам об этом.
Поль рассказал свою историю, и когда он окончил, то ему самому она по своей невероятности показалась больше похожей на сказку, чем на трезвую действительность.
— Ты ничего не сказал о принцессе, — заметила Джен, когда он умолк.
— О принцессе?
— Да. Откуда появилась она?
— София Зобраска друг моих патронов.
— Но ведь и вы с ней — большие друзья, — спокойно настаивала Джен. — Это ясно каждому. Я стояла рядом, когда ты помогал ей сесть в автомобиль.
— Я не видел тебя.
— Я старалась быть незамеченной. Она очаровательна.
— Большинство принцесс очаровательны, когда у них нет особых причин быть иными, — сказал Поль. — Это их профессия.
Наступило короткое молчание. Джен, подперев щеку рукой, задумчиво глядела в огонь. Барней Биль выколотил пепел из трубки и спрятал ее в карман.
— Поздно уже, сынок.
Поль взглянул на часы. Был уже час ночи. Он вскочил.
— Надеюсь, что тебе не надо начинать работать в половине шестого, — обратился он к Джен.
— Нет, в восемь. — Она встала, когда он протянул руку. — Ты не знаешь, что значит увидеть тебя опять, Поль, я не могу высказать. Я так рада, Поль, дорогой! Не думай, что это неправда.
Голос ее дрожал. Это были первые ласковые слова, которые он услышал от нее за весь вечер. Поль улыбнулся и поцеловал ей руку, как целовал руку принцессы, и, не выпуская ее, сказал:
— Разве я не знал, что ты все та же? И если вы думаете, что я не вспоминал о вас и не чувствовал вашего отсутствия, то очень ошибаетесь. Теперь я нашел вас и уже не потеряю больше!
Она слегка отвернула лицо и опустила глаза.
— И что в том хорошего? Теперь мы ничего не можем сделать для тебя, и ты ничего не можешь сделать для нас. Ты на пути к карьере великого человека. Для меня ты — уже великий человек. Разве ты не понимаешь этого?
— Дорогая моя, я был Шелли, Рафаэль, Гаррик и Наполеон в зародыше, когда ты впервые встретила меня, — сказал он, улыбаясь.
— Но тогда ты не принадлежал к их… к их кругу. Теперь это так. Твои друзья — лорды, леди и… принцессы.
— Мои друзья, — воскликнул Поль, — люди с большим и верным сердцем, как Уинвуды, как принцесса, если тебе угодно, и как Барней Биль.
— Это делает тебе честь, — сказал старик. — Большие и верные сердца! Если теперь ты не удовлетворена, моя дорогая, значит ты скверная, себялюбивая девчонка. Не так ли?
Джен рассмеялась, и Поль рассмеялся. Мгновение печали рассеялось. Они сердечно простились.
— Я немного провожу тебя, — сказал Барней Биль. — Я живу по соседству. Прощай, Джен.
Она проводила их до дверей и стояла в холодном воздухе ночи, пока они не слились с темнотой.
14
Между молодым человеком с безукоризненными манерами, высокой культурой, инстинктивным влечением к большому миру, где творятся большие дела, и безошибочным тактом, человеком мифической красоты и очарования, безграничного честолюбия и неиссякаемой энергии, проповедующим божественное право палаты лордов и утилитарную святость англиканской церкви, — одним словом, между Полем, и радикалом, прогрессивным советником Хикней-хиса, диссидентом, свободным мыслителем, баптистом или приверженцем веслейанцев[37], с мнением которых считаются даже епископы, торговцем рыбными консервами, человеком грубых, неразвитых вкусов, то есть — Сайлесом Фином, должна была бы быть пропасть шириной с Тихий океан. На самом же деле эта пропасть оказалась достаточно узкой, чтобы взаимное уважение легко перекинуло через нее мост.
Поль стал посещать мистера Фина. Привыкший к утонченным и несколько условным верованиям своего политического круга, он отдыхал в атмосфере непреложной веры этого человека. Поля занимало также его стремление к самоопределению. Мистер Фин, живший крайне одиноко (едва ли один человек в месяц навещал его, по словам Джен), был, казалось, в восторге оттого, что нашел сочувствующего посетителя, которому мог показывать свои живописные сокровища. Когда он находился среди них, печаль исчезала из его глаз, как порой исчезает она из глаз несчастной женщины, когда она находится среди своих цветов. Он любил водить Поля по дому, отмечая красоты своего собрания и давая волю своему восхищению. Он превратил одну из пристроек дома в картинную галерею, и наполнил ее шедеврами живописного безвкусия. Здесь Поль очень удивился, узнав повторения картин, висевших в других комнатах. Мистер Фин объяснил ему: «Это оригиналы».
