Анастасия Вербицкая - Ключи счастья. Том 1
Она поднимает голову и смотрит в черное небо осени. Вон они горят перед нею — далекие, таинственные солнца! Небо говорит с нею загадочным языком, который открыт лишь немногим на земле. Оно говорит о вечности. О мировой душе. О тщете наших страданий. О ценности быстротечного мига…
Падающая звезда чертит огненную линию в черном бархате неба. И гаснет мгновенно.
«Как мы…» — думает Маня.
Странное что-то совершается в ее душе. Замирает тоска. Засыпает печаль. Лицо Нелидова уходит куда-то в серебристый туман. Встает прошлое…
«Которое изменить бессильны даже боги…»
…К тебе я стану прилетать,Гостить я буду до денницы,И на шелковые ресницыСны золотые навевать.
Звуки льются. Для нее. Они ищут ее в этом мраке. Зовут. Обещают. Что?
О! Она знает теперь. Сладкое забвение обид. Жгучее объятие. Темную бездну наслаждения, в которой тонет сознание.
«Маня будет моею…» — вдруг вспыхивает в ее мозгу.
Но душа не кричит. Душа не протестует.
Она медленно входит и садится у двери.
Сны золотые навевать…
— звучит последняя фраза. Задумчивая, как лунный свет. И все молчат, очарованные.
Дядюшка первый приходит в себя.
— Чародей! — говорит он. — Счастливец! Ничему так не завидую, как вашему голосу! Кто устоит против вас, когда вы поете?
Все окружили рояль. Все настойчиво, восторженно просят еще петь. Еще! Душа так изголодалась от прозы! Даже у Горленко подернулись туманом глаза.
«Он смотрит. Зачем он смотрит?» — думает Маня.
И вся съеживается.
Мрачные, погребальные аккорды Шумана.
Это смерть души. Гибель юности с ее верой и иллюзиями. Это песнь утраченных ценностей. Кто написал такую музыку, тот не мог встретить старость, как Гете, с ясным челом. Тот уже предчувствовал сумерки духа.
Почти шепотом, почти говорком поет Штейнбах слова Гейне:
Я не сержусь… Пусть больно ноет грудь!Пусть изменила ты!.. Я, право, не сержусь…
Соня вдруг оборачивается и прямо смотрит на Маню.
«Вы ни в чем не виноваты предо мною. Цветы должны были расти там, где ступила ваша нога…»
Маня поникает головой.
Он поет:
Ты, как алмаз, блестишь красой своей,А в сердце ночь, без звезд и без лучей…Я это знал…
— с горькой покорностью звучит голос. И чуть дрожит иронией. Над собой ли? Над любовью?
Темп ускоряется. Аккорды нарастают, ширятся. Спешат куда-то в страстном порыве… Ввысь… Вдруг крик ужаса и боли:
И видел я, как змеи вились в нем!Как много мук в сердечке молодом!.
И опять покорный шепот. Нежный и робкий:
Я не сержусь… я не сержусь…
Хаос взымает внезапно в потемневшей душе Мани. Она сидит недвижно, потрясенная голосами, которые звучат со дна. Из самых тайных, сокровенных глубин. Куда зовут они ее? Что они велят ей? Она их слушает, закрыв глаза…
Ах, она знает одно вполне отчетливо и ясно. Его голос — это пламенный луч, который пронзил мрак. Он, как живой, коснулся ее сердца. Это золотой путь, какой месяц зажигает в реке, от одного берега к другому. Он перебросил этот мост к ее душе. И вошел в нее.
«Маня будет моею…» — говорит кто-то там, на темном дне.
И все молчит в ответ.
И ждет.
Крышка рояля хлопнула. Штейнбах встал.
Маня открывает глаза и озирается.
Все окружили рояль. Нет! Нет! Его не пустят. Еще рано. Он только раздразнил всех.
— Безбожно поднять такую массу желаний, мечты — и не удовлетворить ее! — кричит дядюшка.
И кидается к нотам. Он думает о Лике.
Одна Соня молчит.
Но как она глядит на Штейнбаха! «Почему она так глядит?… Неужели же она?… И почему я раньше…»
Болезненная тревога охватывает Маню. Соня мгновенно становится ей неприятной.
— Что-нибудь лирическое. Это именно ваш жанр, — говорит дядюшка, роется в нотах.
— Не надо! Я пою наизусть.
Несколько сильных, отрывистых аккордов в минорном тоне:
Я плакал во сне,Мне снилось, лежишь ты в могиле.Проснулся. И долго,И горькие слезы я лил.
— Ах, этот Гейне! — шепчет дядюшка Соне. — Кто бы мог от еврея ждать такой утонченности души?
А рыдающие звуки льются:
Я плакал во сне.Мне снилось, ты любишь другого!
О, какой вопль отчаяния? Ревности, больной и жадной… Как будто распахнулись внезапно двери в чертоги чужой души. Чертоги, объятые пожаром. И все глядят туда, потрясенные. С невольным уважением к чужому страданию.
Мгновение тишины. «Проснулся…» — звучит чуть слышно. «И долго… И жгучие слезы я лил…»
Маня стискивает руки. Выпрямившись, она озирает большими глазами все лица. Как бы бессознательно ища помощи… Нет. Все далеки от нее. Все ей чужды. Одна… И этот пламенный луч между ними, который жжет ее душу…
«Путь к счастью, — говорит темный голос со дна. — Ты его знаешь…»
Она низко опускает голову. Короткое, сильное дыхание, как тогда, перед истерикой, вырывается из груди ее.
А Штейнбах поет. Голос его растет, звучит торжеством и страстью. Как удары молота, как слова приговора, тяжко падают аккорды:
Я плакал во сне.Мне снилось, ты любишь, как прежде…
— Ах! — глухо срывается у Мани. Она встает с безумным лицом, задыхаясь. Вдруг сильно бледнеет. И бросается из комнаты.
А вслед несутся и догоняют ее победные звуки
Проснулся… И долго,И сладкие слезы я лил…
Она бежит в парк. Дальше и дальше. От этого голоса. От прошлого, которое охватило ее жгучим кольцом.
Но куда уйти от себя?
Хаос взмыл в душе. Взмыл темной, стихийной волной. И в нем утонула ее светлая, высокая любовь…
Она в беседке. Лицом вниз падает на скамью.
Боже! Спаси ее от того, что надвигается, как буря! Где спасенье? Где?
«Почему ты не едешь? — кричит она в темную даль. И со стоном протягивает руки. — Тебя нет со мной! А он тут…»
Она рыдает. От горя? От страха?
Или это счастье переполнило душу? Счастье, от которого дрожит сердце и трепещет каждая жилка тела? О, вздохнуть полной грудью! Хоть на минуту! Так давно не было радости… Она не может без нее жить! Она не хочет!
Она садится. Оглядывается в темноте.
Сколько времени прошло? Ночь… В парке ни звука.
Звали ее? Или нет? Уехал он? Или еще здесь?
О, возможно ли, чтоб он уехал? Сейчас? После всего, что он дал ей?
Она озирается. Слушает.
Все кругом дышит прошлым. Эта беседка. Эта скамья. Колдует ночь, запах травы и кустов. Эти липы слышали ее клятвы, его поцелуи… Некуда уйти… Спасенья нет…
На черном фоне неба горят огненные слова:
МАНЯ БУДЕТ МОЕЮ
Она смотрит на них. И смеется радостно.
За плетнем фыркает и глухо топочет лошадь.
Его лошадь? Значит, он простился и уехал?
И вернулся опять…
Как тогда… Вчера? Давно? Ах, не все ли равно? Он тут. Он не мог покинуть ее. Она ждет его… Как тогда… Как вчера?
Все ушло. Приснилось… Все кануло в вечность… Ее слезы… Страдания… Сейчас он войдет… Войдет Радость. Он обнимет… Кто? О! Все равно! Лишь бы упасть в бездну экстаза! В эту черную бездну, откуда звучат ей голоса, которых ослушаться нельзя.
— Наконец!!
Крикнула она это? Или только подумала?
Она дает себя обнять. Лицо ее горит под его поцелуями. Кто? Все равно! Могучими волнами врывается в душу божественная радость. Она пьянит, как вино. Она гасит сознание. Она любит того, кто несет ей эту долгожданную радость.
Она плачет на его груди. И смеется, как в истерике. И гладит его лицо.
— Это ты, Марк! Ты? Наконец… Я ждала тебя… О, как я ждала! Как мне холодно без любви и ласки! Я застыла… Умирала без счастья… Целуй меня горячей! Скажи, что любишь… Дай мне радость! Унеси меня в волшебный мир!
Ночь молчит, притаившись, как загадочный зверь. Недвижны липы, стражи тайн. В смятенной душе вдруг наступает такая странная, светлая тишина…
Ее поймет пилигрим, который шел дни и ночи каменистой пустыней, ища своего бога. И упал, наконец, у желанной цели. Умирающий, но умиротворенный…
— Это любовь, Маня.
— Любовь…
— Все было сном.
— Сном…
— Нас разлучит только смерть!
— Смерть…
Маня сидит на постели в своей светелке. Призрачное лицо зари прильнуло к окнам. И будто спрашивает: «А завтра? Что будет завтра?»
— Не знаю, — вслух говорит Маня. — Не знаю. Через дверь доносятся рыдания.
Кто там за дверью? Плачет кто-то… Ах, Соня… Маня входит и молча садится в ногах. Платье ее отсырело. Коса растрепана. Она медленно плетет ее и смотрит на бледный рассвет. Лицо у нее немое. Непонятное.
