Анастасия Вербицкая - Ключи счастья. Том 1
— Соня, займи дорогого гостя. Мне по хозяйству надо… Вы, конечно, останетесь пить чай? Сейчас подают… Извините… На минутку…
«Позорно бежала», — думает Соня.
— Пойдемте в парк… Здесь душно! — говорит она, опять меняясь в лице.
«О, какие у него глаза! Они глядят прямо в душу…»
Она спешит вперед.
— А Маня… Мария… Сергеевна выйдет?
Его голос дрожит. И у Сони падает сердце. — Да, конечно… У нее, кажется, голова болит…
— Но она выйдет все-таки? — вкрадчиво допрашивает он.
— Да-да… Потом… Не сейчас… Ах, зачем вы так Долго не были! Она так ждала вас. Она так страна! Ах, не глядите на меня, ради Бога! Я ничего больше не скажу…
Они молча сходят по ступенькам террасы. Под липами парка темно и тихо. Они одни.
— Сядем здесь, — нежно говорит Соня.
И опять робко поднимает голову и смотрит на любимое лицо. Как оно бледно!
Соня опускает голову. Она чуть не плачет. Он говорит сквозь зубы, как бы с трудом.
— Что случилось?
— Ах! Ради Бога, не спрашивайте! Спросите ее… Я вам ничего не скажу…
Но не проходит минуты, как она уже все рассказала. О знакомстве с Нелидовым. Об этом обоюдном увлечении. О разговоре его с Верой Филипповной. Рассказала собственные впечатления. И догадки о том, что он сделает предложение. Непременно сделает. Он слишком влюблен…
Об одном, конечно, ни намека. О тайне, открытой Маней… Но почему ей все время кажется, что он догадался сам?
Он слушает, опершись на колени локтями и держась за голову. Лица его не видно. Они сидят в липовой аллее, еще густой и зеленой. Но под ногами их умирают золотые листья осени.
«Как его надежды, — думает Соня. — Вот он глядит на них… Что он думает? Что он чувствует? Почему молчит?»
— Зачем вы уехали? — горестно говорит она. — Если б вы были здесь, она бы вас не забыла.
— Вы думаете? — странным звуком срывается У него. — Я не мог остаться, Софья Васильевна. У меня была больна дочь. Марья Сергеевна это знала.
Он поднимает голову. Он кажется спокойным. «Может быть, он вовсе уж не так любил ее?…»
— А когда Нелидов был здесь в последний раз?
— Нелидов?… Постойте!.. Неделю назад… Да… Да… Ровно восемь дней назад.
Штейнбах встает. Как он взволнован! Почему? О? делает несколько быстрых, порывистых шагов. И опять садится.
— А ее не удивляет такое. странное отсутствие?
— Всех нас удивляет. Всех! Она плачет по ночам. А днем сидит в беседке и глядит на дорогу. Она ужасно изменилась. Похудела… Подурнела даже… Ах! Я ничего хорошего не жду от этого увлечения.
— Отчего же? Он женится… Вы должны желать ей счастья…
Он улыбается. Ах, эта улыбка! Покорная, скорбная. Как у Розы. Улыбка фаталиста. Улыбка еврея. Соне опять хочется плакать.
— Да, по логике, конечно… Но ведь у нас, женщин, нет логики. Я терпеть не могу Нелидова. Мне кажется, он счастья ей не даст. Он не умеет любить.
— Но вы же сказали, что он влюблен?
— Да… но… тут, должно быть, есть разница… Любить и быть влюбленным. Маня тоже говорит, что он не умеет любить.
— Почему она так думает? — Трость, на которую он опирается, глубоко вонзается в землю. Только легкий трепет в голосе выдает его чувство.
— Когда она любила вас, она смеялась и щебетала целыми днями… И плясала… Теперь она плачет… С вами она была бы счастливее…
Соня вдруг ярко краснеет. Но отступать поздно.
Он тихонько берет ее руку и подносит к губам.
Соня замирает от счастья.
Маленькая пауза. Трость Штейнбаха нервно, криво чертит что-то на влажной земле. Вдруг он поднимает голову. И Соня видит, что лицо его странно изменилось.
— Простите… Я не совсем понял вас… Когда же день свадьбы?
— Свадь-ба? О ней никто и не говорит…
— А! — коротко срывается у него. — Но почему же… тогда…
— Он ужасно странный, этот Нелидов. Мама говорит, что он хочет съездить в Москву, навести справки… видеть мать Мани… Говорила я вам сейчас, что у Мани мать нервнобольная? Или забыла? Ах, право, у меня голова кругом идет!
— Я этого не знал.
Трость Штейнбаха делает зигзаг и опять судорожно вонзается в землю.
— Да… Да… Я припоминаю теперь, что говорили даже, будто она душевнобольная. Я это слышала еще в гимназии. А в детстве у Мани был страшный припадок с судорогами. Ее хотели исключить тогда. Но это между нами, господин Штейнбах! Ради Бога! Маня сама, кажется, не знает ничего о матери. А может быть, это сплетни! Но Нелидов хочет жениться на здоровой девушке, из нормальной семьи. И вот почему он медлит сделать предложение. Ради Бога, не проговоритесь Мане! Она и так страдает. Ах! Вон она идет!
Они оба встают разом. Ни кровинки нет в лице Штейнбаха. Сощурившись и сжав губы скорбного рта, остро и мрачно глядит он на женскую фигуру, которая идет по дорожке.
— Милый господин Штейнбах! Простите ей, если она будет резка с вами. У нее, оказывается, такие больные нервы… Она такая несчастная… Не обращайте внимания на ее слова…
Она идет, почти бежит в другую аллею.
И вот они опять вместе. Опять рядом. Но чужие на этот раз. Совсем.
Он низко склоняется перед нею, сняв панаму. Как будто видит ее в первый раз. Лицо его непроницаем.
Она враждебно подает ему руку. Пальцы ее инертны. Она беспощадна, как может быть беспощадна только женщина, полюбившая другого, тяготящаяся ненужным ей теперь чувством. Она садится поодаль, опустив ресницы. Кровь то приливает, то отлива от щек. Она никогда, кажется, не решится взглянуть ему в глаза. Неужели это он целовал ее всю? Неужели он… Ей стыдно вспоминать сейчас, рядом с ним, эти интимные, жгучие картины, которыми она бредила еще месяц назад. О, если б ничего не было…
Но почему он молчит? Очевидно, Соня уже подготовила почву. Тем лучше! Объяснений не надо! Никаких намеков на прошлое. Он ей так противен, что она, кажется, закричит от отвращения, если он дотронется до нее.
Но он и не думает дотрагиваться… Чужой и далекий, он холодно щурится, как бы изучая ее лицо.
— Софья Васильевна говорила, что вы хвораете. Вы действительно изменились. Что с вами, Мария Сергеевна?
«Неужели разочаровался? Неужели так подурнела?…» — Маня разом теряет остаток самообладания.
— Нет… Почему вы думаете?… Я здорова… У меня только голова болит… Но я… очень счастлива… Да… Здорова и счастлива! — говорит она с вызовом.
И в первый раз враждебно и прямо глядит в его лицо.
Его губы кривятся.
— Я очень рад за вас… Поздравляю!
Он отводит глаза и чертит что-то тростью на влажной земле.
Маня не этого ждала, конечно. Она сбоку с любопытством смотрит на него. «Противный. Противный… — говорит она себе. — Чужой… Чужой…»
Но все глядит на его профиль. Все подмечает невольно. Загорел. Похудел… Очень бледен. Совсем как слоновая кость цвет его кожи. Бледные уши. Прозрачные синеватые веки. «Противный!.. Как могла его любить? Но ресницы хороши… Длинные, черные… эти брови… Да… Он красив… Что бы там ни говорил Нелидов, — он красавец… У него интересное лицо… Жуткое… Но с чем он меня поздравляет? Что он знает?»
Внезапно он поднимает голову. И взгляды их встречаются. Маня краснеет, отворачивается. И тут же сердится на себя.
Мгновенно она впадает в какое-то нервное состояние. Равнодушие Штейнбаха кажется ей странным. Дерзким. Разлюбил? Охладел? Разочаровался?
— Вы давно вернулись из-за границы? — спрашивает она с деланным спокойствием. — Вам было весело? Там интересно жить? Там красивые женщины? Вена — веселый город? Правда?
Она бьет носком по земле. Покусывая набалдашник трости, Штейнбах глядит на ее туфельки и колени. Она краснеет до слез и прячет ногу.
Вдруг как бы с вытянутыми руками она падает с башни вниз. Такое у нее чувство. Она оборачивается к нему всем корпусом. Глаза ее пылают. Она уже потеряла себя.
— Зачем вы молчите? — резко, почти грубо кричит она. — Что вы этим хотите сказать? Зачем вы меня мучаете? Чего вы от меня ждете?
Он не глядит. Он слушает жадно, стараясь понять. Его ноздри трепещут.
— Я жду, когда вы мне расскажете… о вашем счастье…
— Я?… Вам?..
У нее перехватывает горло.
— Разве я не заслужил вашего доверия?
— Зачем? — в непонятном страхе шепчет она. — Зачем вам знать?
Его глаза холодны и непроницаемы. Он незаметно пожимает плечами.
— Странный вопрос. Если вы изменились, то ведь я остался тем же…
— Молчите! — Она поднимает руку. — Ни слова о прошлом! Его нет… Слышите? Его нет!.. И вы я смеете говорить со мной таким тоном!
Она забывает о том, что была оскорблена его равнодушием. Сейчас намек на его любовь кажется ей самой страшной обидой.
— Да, да… Запрещаю! Или вы думаете, что виноваты передо мною? Вы думаете, что я когда-нибудь прощу вам… мои слезы, — хочет она добавить, но сдерживается. И спрашивает резко, с ненавистью: — Почему вы так долго не возвращались? Я не верю в болезнь вашей дочери. Слышите? Все это была ложь…
