Робер Гайяр - Мари Антильская. Книга вторая
Он остановился, жестом подозвал стражника, который зевал перед дверью, и приказал ему:
— Проводите господина Лефора в келью отца Фовеля… — И, обернувшись к бывшему пирату, добавил: — Всего хорошего, сударь, до скорого свиданья! Я лично позабочусь о вашем обеде…
Лефор последовал за алебардщиком.
Комната, где разместили отца Фоверя, и вправду напоминала келью. Она была узкой, с совершенно голыми стенами, и в ней не было никакой другой мебели, кроме двух походных коек, пары стульев и небольшого столика, за которым, склонившись над своим Требником, сидел монах.
При скрипе открывшейся двери францисканец, явно не избалованный слишком частыми визитами и не привыкший, чтобы его тревожили в столь неурочный час, даже подпрыгнул от неожиданности. Однако лицо его побледнело как полотно и по-настоящему перекосилось от ужаса, когда он узнал в вошедшем бывшего пирата.
— Как?! — воскликнул он. — Вы? Здесь?!
— Тысяча чертей, монах! — воскликнул вместо ответа Лефор, захлопывая дверь прямо перед носом алебардщика. — А что мне еще оставалось делать, как не явиться сюда собственной персоной, раз мы столько попусту прождали, не получив от вас никаких вестей! Теперь вижу, вы здесь неплохо проводили время, пока мы там, на «Сардуане», умирали от скуки, теряясь в догадках, что тут с вами могло приключиться! Вы здесь преспокойненько почитывали себе свой Требник, а мы там думали, что вас уже посадили за решетку, повесили, зажарили, и уж не знаю, что еще!..
— Да ладно вам! — произнес в ответ монах. — Признаться, сын мой, я даже рад вас видеть!.. Хотя бы для того, чтобы сказать, что вам больше не удастся так легко обвести меня вокруг пальца. Вы самым бессовестным образом воспользовались моей доверчивостью. Следуя вашим советам, я явился сюда и сразу потребовал встречи с командором. Я объяснил ему, чего вы от него хотите. Он не из тех, кому надо тысячу раз повторять одно и то же… Понял все с полуслова и сразу со всем согласился… Однако стоило мне заговорить о генерале Дюпарке и о митре, которую он должен дать мне в награду за труды, как мне тут же ответили: «Ваш губернатор сидит в темнице и останется там вплоть до нового приказания…» Так мне и не удалось ни разу с ним увидеться!
Ив, не шелохнувшись, смотрел на монаха.
— Пресвятая Дева! — воскликнул францисканец. — Вы слышите, что я вам сказал? Повторяю, мне так и не удалось увидеться с генералом Дюпарке!.. Нисколько не удивлюсь, если эти негодяи так и сгноят его в каком-нибудь каменном мешке! Вот и выходит, что вы уговорили меня отправиться сюда, посулив митру, а взамен мне придется расстаться даже со своим духовным облачением, ведь это единственное, что меня ждет, когда мой настоятель узнает правду…
— А кто вас просит, святой отец, обо всем ему рассказывать? — поинтересовался бывший пират.
— Десять тысяч чертей! Вы что, принимаете меня за такого же гнусного лжеца, как вы сам? Вдобавок ко всему, знали бы вы, чего мне только не пришлось перенести в этом форте! Тысячу оскорблений!.. Не было ни одного кирасира, который бы не попытался ввергнуть меня в грех пьянства… И каждый Божий день этот лейтенант Лавернад изводил меня всякими дурацкими вопросами: «Сколько в Сен-Пьере пушек?.. Да сколько там солдат?.. Да сколько там алебардщиков?..» А если не лейтенант, то сам командор собственной персоной, да-да, сударь, так оно и было. А с ним шутки плохи, чуть что, сразу: «Если вы, святой отец, не ответите на мои вопросы, мне придется посадить вас в темницу…» А что, интересно, я мог ответить всем этим приставалам? Может, вы снабдили меня хоть какими-нибудь сведениями? Вот мне и приходилось на все отвечать: «Спросите у Лефора, это его затея, пусть он вам и отвечает!» Тысяча тысяч чертей и дьявол в придачу, признаться, я рад, что вы здесь, по крайней мере, вы сможете сказать всем этим людям, которые оказались самыми отъявленными негодяями, что…
— Послушайте, отец мой, — прервал его Ив, — давайте-ка для начала хорошенько подкрепимся…
— Ох! Только этого не хватало! — в ярости воскликнул монах. — Даже не заикайтесь мне о еде! Вот уже неделя, как я здесь, и все это время мне ни разу не подавали ничего другого, кроме соленой рыбы да бобов, которых даже не пожелает отведать на необитаемом острове моряк, потерпевший кораблекрушение… Должно быть, этот сорт бобов выведен специально для мятежников, ибо мне не попалось ни одного, в котором проживало бы меньше двух червяков! Так что я уже не могу выносить даже запаха этой соленой рыбы…
— Не знаю, что нам собираются подать на обед, — невозмутимо заметил ему Ив, — но, если вы не голодны, святой отец, можете не есть, просто посмотрите, как человек с чистой совестью и спокойной душою будет наслаждаться пищей на глазах у монаха, который богохульствует, как настоящий разбойник с большой дороги, и обзывает самыми гнусными именами губернатора, самого очаровательного человека, какого только можно себе представить на этом свете!
В тот самый момент в комнату внесли поднос, откуда исходили столь соблазнительные запахи, что кадык монаха так и заходил ходуном. Лефор расхохотался. Отец Фовель торопливо заглатывал слюну.
— Благодарение Богу, — воскликнул бывший пират, разглядывая зажаренную молодую курочку, — что вы не голодны, монах, не так ли?
— Кто это вам сказал, будто я не голоден? — поинтересовался францисканец. — Вы, сын мой, вечно переворачиваете все на свой манер, вот это-то и приведет вас прямо в ад…
— Ладно, святой отец, так и быть, поделим все поровну, да поторопитесь, ибо я намерен познакомить вас с одним благородным господином. Кавалером де Граммоном… Надеюсь, вы сможете вести себя прилично перед этим почтенным дворянином и у вас хватит благоразумия оставить здесь весь свой запас непристойных ругательств. Кавалер де Граммон, отец мой, человек весьма чувствительный и не потерпит богохульства…
Борт фрегата «Встречный ветер» навис над головами Лефора и монаха, словно внушающая страх скала. Из пушечных люков, аккуратно выстроившись, грозно выглядывали жерла орудий, а над всем этим, делая церемонные жесты в адрес гостей, величаво возвышался человек, весь утопающий в кружевах и с обильно украшенной перьями шляпой на голове.
— Эй, там, на корабле! — крикнул Лефор. — Трап, черт бы вас побрал! Спустите трап, да поживей!
Ему не пришлось просить слишком долго, ибо почти сразу же по дну шлюпки застучали деревянные перекладины веревочного трапа.
Едва ступив на палубу, он буквально опешил, не поверил своим глазам, ибо развернувшееся перед ним зрелище было бы куда уместней где-нибудь в театре, чем на борту морского судна.
Между шканцами и верхним мостиком красовался огромный шатер. Штаг с одной стороны был прикреплен к фок-мачте, а с другой зацеплен за фонарь на корме, все это пространство покрывал огромный ковер, полностью заглушающий звук шагов. Повсюду были расставлены мягкие кресла и диваны, на которых в удобных позах сидело множество людей, чье происхождение никак невозможно было определить с первого взгляда, ибо никогда еще в жизни не доводилось Иву видеть типов, одетых с такой причудливой фантазией.
Те, чьи головы венчали ярко-красные бумазейные колпаки на манер бретонских корсаров, были смешно обряжены в камзолы, которые, должно быть, некогда покрывали плечи каких-нибудь испанских адмиралов. Те же, кто гордо носил треуголки, а таких было немало, были либо совершенно голы по пояс, либо в рубашках из атласной материи и с украшениями на каждом пальце, в ушах и в носу. Прочие были завернуты в какую-то грубую толстую холстину, ее мрачно-серые тона оживляло множество пятен и дыр.
Большинство людей этой странной компании были босоноги. Все без исключения выпускали из своих трубок столь обильные клубы дыма, что слабому бризу никак не удавалось разогнать из-под шатра скопившееся там серое облако.
Еще одним признаком, роднившим эту разномастную публику, был целый арсенал оружия, который они носили на себе: у каждого пара засунутых за кожаный пояс пистолетов и длинная шпага, а на ляжках болтались калебаса с порохом и двойные мешочки с пулями.
Ив сразу же заметил, что мужскую компанию разбавляла всего одна женщина. По кругу передавались кружки, кувшинчики на столе были опорожнены лишь наполовину. Все то и дело прикладывались к кубкам, и женщина отнюдь не отставала от всех в этом приятном занятии.
Лефор подтолкнул монаха, застывшего на месте, не в силах оторвать взгляда от этого немыслимого зрелища, и шагнул в сторону шатра.
— Я хотел бы поговорить, — громко и отчетливо произнес он, — с кавалером де Граммоном…
Тотчас же голос, не менее звучный, чем Лефора, прозвучавший откуда-то из-под женских юбок, поинтересовался:
— И кто же это тот христианин, которому приспичило поговорить со мной в столь неурочный час?
