Робер Гайяр - Мари Антильская. Книга первая
Но тут испанцы, столпившиеся в носовой части судна, внезапно расступились, и все увидели, что за ними стояла каронада, которую они успели развернуть дулом к нападающим. И тотчас же обрушился шквал огня и металла. Добрая половина команды «Проворного», искалеченная, с тяжелыми ранами, полегла на вражеской палубе, среди криков, стонов и проклятий.
Как раз в тот самый момент на «Макарене» появился Дюпарке.
— Все, кто еще жив, за мной! — крикнул он.
Господин де Отвиль оказался неподалеку. Услышав его слова, он расхохотался и проговорил:
— Черт побери, сударь! Кажется, теперь я могу умереть спокойно, есть кому занять мое место!
Тут началось какое-то чудовищное столпотворение, рукопашный бой, напоминавший всеобщую дуэль. Вспышки пистолетов и пушечные залпы чередовались со сверканием клинков — оружия более бесшумного и куда более верного, особенно в руках бывалых матросов.
Топоры без устали рубили головы, ножи распарывали глотки. И господин де Отвиль в этой всеобщей схватке был отнюдь не последним. Он всаживал свою длиннющую шпагу в любую грудь, какая только попадалась на его пути. Жак уже успел вывести из строя пару испанцев и преследовал пытавшегося удрать к складу с боеприпасами третьего, когда вдруг откуда-то из-за груды снастей перед ним вырос настоящий богатырь и, преградив ему путь, воскликнул:
— Защищайтесь, сударь!
Тип был тоже вооружен шпагой, и клинки тут же скрестились. Поначалу, в пылу схватки, Жак даже ничуть не удивился, что противник его говорил по-французски. Лишь немного спустя вдруг пронеслась мысль, как это испанец умудрился в таком совершенстве выучить его родной язык и говорить на нем без малейшего акцента.
И, наотмашь отражая очередной удар нежданного противника, он с насмешкой поинтересовался:
— Черт побери! Уж не предатель ли вы, сударь? Если я угадал, то придется мне как следует постараться, чтобы вы горько пожалели о своем предательстве!
— Предатель?! — с оскорбленным видом переспросил тот. — Эк вас занесло! Нет, сударь, я просто пират. А стало быть, для меня не существуют никакие законы и никакой родины!
— Так ведь я и сказал, что вы предатель! А теперь поглядите, как я расправляюсь с предателями!..
Дюпарке сделал резкий выпад, однако противник с поразительной для его более чем солидного телосложения ловкостью легко увернулся и парировал удар. Но, похоже, слова Жака изрядно вывели его из себя, ибо он в ярости прорычал:
— Вы мне за это заплатите, сударь!
И тут же с таким остервенением ринулся на Дюпарке, что тот вынужден был отступить. Вскоре он обнаружил, что уже прижат спиной к лееру, однако верзила и не думал ослаблять натиск. Совсем напротив. Нацелив прямо на него острие шпаги, он сделал несколько стремительных выпадов, и внезапно Жак почувствовал острую боль в левом плече.
— Благодарю тебя, Святой Ив, мой высочайший покровитель! — с ликующим видом воскликнул предатель. — Похоже, сударь, я вас немного задел? Во всяком случае, я вижу кровь. А теперь я выпущу ее из вас до последней капли!
Жак смертельно побледнел. Удар был таким сильным, а рана оказалась столь болезненной, что он уже не мог двинуть рукой, да и другая, что держала шпагу, слабела с каждой секундой. Он понял, что пропал. В каком-то мгновенном озарении ему вспомнилось, как пару недель назад он уже был в подобном положении, на волосок от смерти, только тогда перед ним стоял виконт де Тюрло. Он напряг все силы, всю свою волю, однако тот, кто назвался Ивом, казалось, не знал усталости и без труда парировал все его удары, впрочем, слабеющие.
Ив громко расхохотался и заметил:
— Знайте, сударь, кто отправит вас к праотцам: мое имя Ив Могила. Вам это будет не без пользы, как и всем прочим, кто посмел говорить со мной без должного почтения. Ибо не родился еще на свет человек, которому бы удалось сделать из меня мартышку и тут же не почувствовать, как у него в брюхе шевелится мой острый клинок! А мне приходилось иметь дело с франтами и почище тебя, мой петушок, да только все они, кто…
Но ему не суждено было закончить фразы. Ибо у него за спиной внезапно появился гардемарин Лапьерьер, держа сломанную шпагу за обрубленный клинок, и изо всех сил огрел его по голове тяжелой рукояткой.
Ив Могила пошатнулся и всем телом рухнул на палубу.
— Вы ранены, сударь? — воскликнул гардемарин. — Ничего, этот подонок дорого заплатит!
И он уж было занес над шеей валявшегося без чувств верзилы то, что именовалось некогда шпагой. Но Жак успел вовремя остановить его порыв.
— Оставьте его, — слабым голосом проговорил он. — Рана моя болезненна, но, надеюсь, не слишком серьезна… Буду вам весьма признателен, если вы сохраните этому человеку жизнь. Он говорил по-французски! Мне хотелось бы узнать его историю…
Ив Могила мало-помалу приходил в себя. Он медленно провел своей огромной лапищей по затылку и нащупал там изрядную шишку величиною с добрый апельсин. Потом с обалдевшим видом стал озираться по сторонам и заметил Жака, рядом с ним гардемарина и наконец свою валявшуюся на палубе шпагу. Но он даже не попытался тотчас же поднять ее. Ему еще потребовалось немало времени, чтобы окончательно прийти в чувство, а победа тем временем была уже на стороне молодцов с «Проворного». Остатки же команды «Макарены» сдавались без всякого сопротивления и с тем большей готовностью, что сами были свидетелями, как у них на глазах из пистолета пристрелили их капитана.
— Подонок! — бросил гардемарин в сторону Ива Могилы. — Никогда не забывай, что ты обязан этому благородному дворянину жизнью!
С большим трудом, пошатываясь, Ив Могила поднялся на ноги.
Потом встал перед Жаком, пытавшимся, судорожно зажав рукой рану, остановить ручьем хлеставшую кровь.
— Вы собираетесь меня повесить? Да лучше уж я пойду на корм рыбам, чем болтаться на рее.
И уж было направился к борту, явно решив броситься в море. Однако Жак мягко остановил его со словами:
— Не спешите, сударь, мне кажется, вы могли бы рассказать мне любопытную историю своей жизни, не так ли?
— Моя история — это моя история, и она не касается никого, кроме меня!
Лапьерьер схватил Могилу за руку и грубо встряхнул его, грозя новым ударом рукоятью шпаги.
— Поостерегись! Ты знаешь, с кем говоришь? Перед тобой губернатор Мартиники. Так что придержи язык!
Могила пожал плечами.
— Мартиники? — переспросил он. — Так я только что оттуда! Что же касается тамошних губернаторов, то много я перевидал их на своем веку, да только не встретил ни одного, который стоил бы больше голубиного помета. Так что плевать я на это хотел!
И, заткнув огромным большим пальцем одну ноздрю, громко высморкался. После чего проговорил:
— К вашим услугам, господа! — И, обхватив руками, словно петлею, шею, добавил: — Я готов, чего тянуть, давайте поскорей, да и дело с концом!
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Ив Могила
— Да никто вас не собирается вешать…
Дюпарке уже во второй раз повторял эту фразу, а Ив Могила продолжал глядеть на него все с тем же изумлением. Он упорно не хотел верить своим собственным ушам. По его разумению, человек еще молодой и уже облеченный такой важной должностью, как Жак, и к которому все окружающие обращаются с таким глубочайшим почтением, не мог говорить подобные слова иначе, как желая поиздеваться над ним, Ивом Могилой…
Вот уже десять лет плавал он в тропических водах, и ни разу еще не доводилось ему слышать, чтобы с пиратом, застигнутым с поличным, кончали иначе, как вздернув его на рее.
Жак тоже не спускал с него глаз. Корабельный врач уже промыл его рану, и вправду оказавшуюся совсем неопасной, и перевязал руку, боль в которой по-прежнему не стихала. У него поднялся небольшой жар, но присутствие этого странного пирата на вражеском судне так интриговало, что не терпелось скорее услышать его историю, а потому он попросил немедленно привести его к себе в каюту.
С первого же взгляда он догадался, что этого человека будет не так просто заставить говорить. Ив Могила отличался высоким лбом и густыми бровями. Крупный, мясистый нос был сломан, что придавало ему какую-то странную, искривленную форму. И оттого все лицо приобретало выражение хмурое и даже немного зверское. Рот был толстогубый, а щеки довольно массивные. Ко всем этим и без того впечатляющим особенностям внешности следовало добавить на редкость внушительную фигуру и глубокий шрам, делящий надвое лицо. Его мощная, короткая, сплошь усеянная черными точками шея, широкие прямые плечи, манера ходить, слегка наклоняясь вперед, будто он постоянно толкал перед собою тяжелый плуг, — все это выдавало в нем человека недюжинной, поистине богатырской силы.
На вид Иву Могиле можно было дать лет сорок. Тропическое солнце закоптило его кожу, задубило лоб под стать старой, видавшей виды коже.
