Уильям Локк - Счастливец
Загадочная улыбка промелькнула в ясных глазах Урсулы Уинвуд.
— Что ей надо от вас?
— Чтобы я занимал египтолога. — Поль указал на письмо, лежавшее на столе. — Здесь это написано черным по белому.
— Боюсь, что в ближайшие дни вам придется здорово подзубрить.
— Было бы невежливо не сделать этого, неправда ли? — отозвался Поль лукаво.
Мисс Уинвуд кивнула в знак согласия и ушла, а Поль в блаженном настроении снова принялся за дело. Поистине она была для него самой дорогой из всех леди.
София Зобраска стояла одна у камина в конце длинной гостиной в субботу вечером, когда доложили о приходе Поля.
Это была изысканного вида красивая женщина лет двадцати семи, брюнетка со свежим цветом лица, крепкого и вместе с тем тонкого сложения. Ее темно-синие глаза, слегка затуманенные, ласково улыбнулись ему, когда он приблизился. Она медленно подняла левую руку, и он прикоснулся к ней губами со старомодной почтительностью.
— Как мило, что вы пришли, мистер Савелли, — сказала принцесса с мягким иностранным акцентом, — покинув ваше интересное общество в Дрэнс-корте.
— Всякое общество без вас, мадам — хаос, — сказал Поль.
— Grand flateur, va[30], — возразила она.
— C’est que vous etes irrésistible, princesse, surtout dans ce costume — la[31].
Она дотронулась до его руки веером из страусовых перьев.
— Уж если необходимо уродовать язык, мистер Савелли, то предоставьте мне эту роль палача.
— Я поверг к вашим стопам дань моего сердца в самой безупречной грамматической форме, — не согласился с принцессой Поль.
— Но с акцентом Джона Буля. Это единственное, что в вас есть от Джона Буля. Для спасения моих ушей я принуждена буду дать вам несколько уроков.
— Вы найдете во мне такого ученика, какого никогда еще не было ни у одного учителя. Когда мы начнем?
— Aux Kalendes Grecques![32]
— О, вы настоящая женщина!
Она заткнула уши. — Послушайте! — повторила она его слова раздельно.
— Ah, que — vous — etes — femme, — повторил Поль, как попугай. — Так лучше?
— Немного.
— Я вижу, что начались «греческие Календы»!
— Гадкий, вы поймали меня в западню.
И оба рассмеялись.
Из этой вполне легкомысленной беседы можно заключить, что какое-то солнце растопило ледяной барьер между Счастливым Отроком и принцессой. Они познакомились полтора года тому назад, когда София купила Четвуд-парк и поселилась там как одна из великих этих мест. Поль часто встречал ее и в Лондоне, и в Морбэри, он обедал на ее званых обедах, он стрелял ее куропаток, он танцевал с ней. Ему случалось и беседовать с ней, особенно он помнил одну беседу, июньским вечером, когда они на час углубились в обсуждение вопроса об относительном значении любви в жизни мужчины и женщины.
Принцесса была француженка, ancien regime[33], по крови родственница Колиньи, и она, по обыкновению французского высшего общества, вышла замуж за принца Зобраску, в карьере которого история может отметить единственный только благоприятный случай — его раннюю кончину. Бедная принцесса, счастливо овдовев двадцати одного года, на несколько лет вычеркнула из своего существования мысль о любви. Потом, как женщина, вернулась к обычному течению жизни.
Утонченная аристократка с огромным состоянием, она могла бы удовлетворять всем своим прихотям. Она могла бы также, если бы захотела, выйти замуж за одного из сотни вздыхающих по ней прославленных джентльменов, но ни в одного из них она не чувствовала себя влюбленной, а без любви не хотела возобновлять эксперимента; однако у нее вовсе не было намерения совсем отказаться от возможности любви. Отсюда памятная беседа в июньский вечер. Отсюда, может быть, и то любезное интимное приглашение, которое она прислала Полю после нескольких официальных встреч.
Они все еще смеялись над нелепым оборотом, который приняла их беседа, когда в гостиной стали появляться другие гости. Первым пришел Эдуард Дун, египтолог, красивый мужчина лет сорока, с видом испанского гранда, и с ним его жена, прелестная молодая леди Анжела Дун; Лаврецкий, чиновник какого-то министерства, со своей женой; лорд Бантри, молодой ирландский пэр с литературными претензиями; мадемуазель де Кресси, монастырская подруга принцессы и ее компаньонка дополняла небольшое общество.
Обед был сервирован на круглом столе, и Поль оказался между леди Анжелой и мадам Лаврецкой. Беседа была общая и занятная. Так как Дун не упоминал и, очевидно, не ожидал ни от кого упоминания о Аменхотепе или Рамзесе, имена которых смутно бродили в мозгу Поля, а вел разговор о французском театре и красоте норвежских фиордов, Поль понял, что повод для его приглашения принцессой был только предлогом. Египтолог вовсе не нуждался в том, чтобы его занимали. Леди Анжела выразила свое отчаяние при мысли о предстоящей им зиме в пустыне, она набросала несколько картин всяческих лишений, с которыми приходится сталкиваться ученым путешественникам.
— Я всегда думал, что египтологи и тому подобный ученый народ — мрачные старцы в больших очках, с лохматыми седыми бородами, — сказал, смеясь, Поль. — Ваш супруг — откровение.
— Неправда ли, он вполне похож на человека? — леди Анжела бросила ласковый взгляд через стол на мужа. — Он очень увлечен своей работой, но это не мешает ему сознавать то, чего часто не сознают его мрачные и лохматые коллеги, а именно — что есть красивый, интересный, увлекательный современный мир, в котором мы живем.
— Меня радует, что вы такого мнения о современном мире, — сказал Поль.
— Что говорит леди Анжела о современном мире? — спросила принцесса, отделенная от соседки Поля Лаврецким.
— Она поет ему хвалебные гимны, — ответил Поль.
— Что в нем хорошего? — произнес строгим тоном дипломат, преждевременно состарившийся человек, взирающий на мир свысока из-под тяжелых, как у ящерицы, век.
— Это не только самый лучший мир, какой мы имеем, но и лучший из всех, когда-либо существовавших, — воскликнул Поль. — Я не знаю никакой другой исторической эпохи, которая равнялась бы нашей; что же касается доисторических эпох, то о них может нам рассказать профессор Дун.
— Как сферу существования, — отозвался Дун, улыбаясь, — я предпочитаю Четвуд-парк и Пиккадилли.
— Это чистый гедонизм[34],— громко сказал Лаврецкий. — Конечно, все мы, здесь находящиеся, пользуемся комфортом современности, который, с этим соглашусь и я, бесконечно выше того, чем могли пользоваться великие императоры античных времен. Но ведь мы — небольшое меньшинство. Да если бы и не это обстоятельство — разве комфорт — это все?
— Мы чувствуем себя более тонкими индивидуальностями, — возразила принцесса. — Мы ведем более активную и широкую умственную жизнь. Мы в постоянном общении с интеллектом всего обитаемого мира.
— И с эмотивной силой человечества, — добавил Поль.
— Это еще что такое? — спросила леди Анжела.
Почему Поль, после первого вежливого взгляда на говорившую, обменялся быстрым взглядом с принцессой, трудно сказать. Это было инстинктивно, как установившееся между ними взаимное понимание.
— Кажется, я знаю о чем речь, но все же расскажите нам! — сказала София.
Поль объяснил, что под этим термином он понимает стремительный ток симпатии, обтекающий всю землю. Голод в Индии, разрушительное землетрясение в Мексике, борьба за свободу какого-нибудь притесненного народа, героическая гибель на море — все передается чувству и практически мгновенно переживается в английской, французской или немецкой деревне. Наши сердца постоянно трепещут на кончике телеграфной проволоки.
— И вы считаете это положительным явлением? — спросил Лаврецкий.
— Во всяком случае, это нельзя назвать гедонизмом.
— Я называю это жизнью, — сказала принцесса. — А вы? — обратилась она к египтологу.
— Я думаю, то, что мистер Савелли называет эмотивной силой человечества, помогает нам уравновешивать наши собственные эмоции, — ответил тот.
— Но разве не в ущерб нашей нервной системе? — вставила, улыбаясь, его жена.
— Мне думается, что это так, — поддержал ее Лаврецкий. — Быть может, как русский я более примитивен, но я завидую тому вельможе времен фараонов, который никогда не слыхал о землетрясениях в Мексике и не чувствовал свое сердце призванным сильнее биться по поводу того, что не касалось его лично. Но и он в своей мудрости сознавал, что его небольшой мир — суета сует, и томился. Мы, современные люди, с нашим бесконечно огромным миром и нашим бесконечно огромным знанием, обладаем не большей мудростью, чем египтянин, тоже видим, что жизнь — суета сует, и разочарование владеет нами.
— Но… — сказал Поль.
— Но… — воскликнула принцесса.
Оба рассмеялись и смолкли. Поль склонился с вежливым жестом.
