Кристоф Дюшатле - Игры в песочнице, или Стратегия соблазнителя
— А моя мать — лесбиянка.
— Выходит, тебя нашли в капусте?
Шутка рискованная, почти убийственная, непонятная. Но Мэрилин продолжает, не смущаясь:
— Мой отец ушел незадолго перед моим рождением. Я не помню, чтобы мать и отец были вместе.
— Ты хочешь сказать, что любовь к женщинам у нее проявилась, когда ты еще была у нее в животе?
— Точно. Я никогда еще не смотрела на это под таким углом…
Мэрилин задумчиво пьет вино и вдруг вздрагивает, вновь окунаясь в свое прошлое.
— Во всяком случае, моя мать рассталась с отцом именно в это время.
— Смелый поступок…
— Да? Ты так думаешь?
— Так вот почему ты…
— Ну что, говори.
— …такая чувствительная.
— Благодарю.
— Но ты уже научилась жить с этим… Ты далеко пойдешь…
— Мне очень рано пришлось защищаться. Моя старшая сестра уехала в Соединенные Штаты. Я осталась с младшим братом, матерью и ее подружкой с дочкой.
— А как твой отец?
— Он переживает.
— К этому не скоро привыкнешь.
Мэрилин приподняла завесу над своим прошлым, и это меня буквально ошеломляет. Во мне пробуждается желание и дальше погружаться в интимные подробности жизни моей красавицы, я хотел бы знать о ней все. Хотел бы гладить ее кожу, слиться с ней, целовать ее глаза, чувствовать запах ее одежды, вместе с ней вновь пережить события детства, запечатлеть эпизоды ее огорчений и радостей, а потом спроецировать их на огромный экран и показать самым достойным людям в мире. Я желал бы поговорить с ее матерью и ее возлюбленной, написать пьесу для театра с участием всех этих женщин, которые любят друг друга, кидаясь в объятия страсти, желал бы стать их сыном, духовником. Я хотел бы чистить вместе с ними овощи, готовить барбекю, танцевать перед ними, обнажившись по пояс, пока они не начнут смеяться до слез от моих забавных выходок.
В конце ужина мы то и дело вскакиваем, чтобы бежать в туалет и опорожнить мочевой пузырь. И это тоже нас забавляет.
Использую паузу в разговоре и предлагаю:
— Может, пойдем ко мне? Приглашаю тебя на стаканчик вина.
Мой голос слегка дрожит, как будто мне стыдно за предложение. Обычно мне на это наплевать. Разве первый цивилизованный мужчина, предложивший женщине более близкие отношения, испытывал страх?
Примерно минуту Мэрилин смотрит на меня в упор. В ее голове отчаянно крутятся мысли. Замечаю панику в ее глазах. Сожалею, это вышло по-дурацки, надо было вовремя остановиться, мое предложение оказалось неуместным. Тщеславие. Напрасно потраченные усилия. Умиротворенность возможна только на расстоянии.
— Да, я бы хотела, — чуть слышно произносит она.
И вот мы уже на улице Сен-Мор, и нежное тепло опустившейся на город ночи словно говорит нам: «Все хорошо, я — с вами. Это ваше время». Идем, перепрыгивая с проезжей части улицы на тротуар. Только бы не допустить какого-нибудь резкого или компрометирующего движения. Осмеливаюсь положить руку на плечо Мэрилин, и она не возражает.
Настежь распахиваю окна в своей квартире. Вскоре, я это знаю, над соседним домом взойдет луна, потом она медленно поднимется к облакам.
После нескольких произведений Боба Аззама и его оркестра ставлю в проигрыватель диск с записью медленных песен Билли Холидей. Расслабленно-ленивое исполнение американской джазовой певицы, у которой было нищенское детство, напоминает нам о рабстве, унижении, и мы начинаем говорить вполголоса.
Опершись руками на подоконник, Мэрилин спрашивает меня о моем прошлом. Подхожу к ней и рассказываю о детстве, проведенном в Гвиане и на Мартинике, когда я жил в джунглях. Говорю ей, что я рос как дикое животное. Это забавляет ее, кажется, она понимает истинную суть этой фразы, глубоко запрятанную в песках воспоминаний. Затем я рассказываю Мэрилин о моих текущих проектах по написанию книги. Это будет история некоего Барри Д., певца без голоса и продюсера без артистов. Иллюстрирую его жизнь при помощи картинок, жестов, предметов.
Мэрилин устремляется мыслями в будущее не без некоторого волнения, вполне осознавая жестокость современного мира. Она знает, что выбрала нелегкий путь. Она могла бы стать врачом, инженером в авиационной промышленности, адвокатом. Нет, она выбрала искусствоведение, писательство, мир, не вмещающийся в стандартные рамки. В ней есть решимость, вера в какие-то вещи, которые она еще не очень хорошо понимает, и это помогает ей преодолевать стереотипные сомнения и двигаться к намеченной цели.
Мэрилин говорит, что также любит верховую езду. Она с детства наблюдала за лошадьми, росла с ними рядом. Когда-нибудь она надеется пересечь степи Монголии на лошадях со своей подругой Галой, которая в настоящий момент руководит гуманитарной миссией в странах Восточной Европы.
— Я догадывался, что ты любишь верховую езду.
— Каким образом?
— Это тебе очень подходит. Ты любишь искусство, а я думаю, что искусство и лошади тесно связаны.
— На лошадях можно путешествовать, — говорит она. — Можно составлять карты. Ты это имеешь в виду?
— Лошадь — это животное, прирученное человеком, — отвечаю я, — животное для путешествий, для преодоления препятствий, для ведения войны. С помощью лошади можно передвигаться в пространстве, получить новые впечатления, бежать от прежней жизни. Это истоки искусства.
Мэрилин улыбается и кладет голову мне на плечо.
— Говорю всякую чепуху, — вздыхаю я.
— Это забавно, — улыбается Мэрилин. — Мы свободны и можем говорить о всякой чепухе.
— Ты мне нравишься.
Я поворачиваюсь к ней, несколько удивленный беспорядочным движением моих гормонов, касаюсь губами ее губ. Так начинается первый поцелуй, который длится бесконечно, прерываемый все более смелыми ласками. Продвигаемся к постели. Мэрилин меня раздевает, я ее раздеваю — время останавливается. Сидим по-турецки напротив друг друга, как йоги, собирающиеся войти в контакт с потусторонними силами. Снимаю с нее лифчик и вижу очаровательные груди, налитые, словно неземные фрукты. С нарастающим восхищением глажу ее шелковистую кожу.
Вытягиваюсь на кровати, сломленный интенсивностью нашего романтического опыта. Мое тело содрогается, и это похоже на эпилептические судороги, которые я не в силах больше контролировать. Мэрилин прильнула ко мне. Я чувствую тяжесть ее груди и жар лобка, прижатого к моим гениталиям. «Это ничего», — говорит она, и мы засыпаем, дрожащие, в объятиях друг друга, словно два атома, тепловые излучения которых возрождают былые страхи, прежде чем дать нам еще одну отсрочку.
У выхода из школы
Эти минуты ожидания у выхода из школы проходят довольно странно, ведь они последние — в начале сентября, после каникул, Луна начнет посещать коллеж. Эти моменты одновременно радостные и печальные. Одно не бывает без другого. Сравнивая себя с другими родителями, я невольно задаюсь вопросом: являюсь ли я сексуальным отцом? Нужно ли мне изменить свой «имидж» в ближайшем будущем? Или же мне стоит остаться отцом-холостяком и закончить свои дни в одиночестве? Приходят мамы, одни усталые, другие радостные. Этим парижским мамам смелости не занимать. Клодин сорок лет, она имеет двоих детей, а все-таки подала на развод. Я стал для нее чем-то вроде исповедника. Она думает, что я что-то могу для нее сделать. Она говорит себе: сначала развод для этого парня был настоящим шоком, но теперь у него все в порядке. Он проделал огромную работу над собой. Это здорово, я уверена. К тому же у него мускулистые ягодицы.
Муж Клодин — настоящий кретин, он не спит с ней и возвращается на рассвете как зомби. Детям не страшно наблюдать за тем, как отец валится на диван, ведь в этот час начинаются передачи «Утро на ТВ» или «Телепузики». Я соглашаюсь. Без денег невозможно снять квартиру, и Клодин начала писать роман, чтобы привести свою голову в порядок, помечтать и получить профессию: она сотрудничает с издателем, и ей нужен мой совет. Но не только, она хотела бы знать, свободен ли я в настоящий момент. С глупым видом я признаюсь ей, что влюбился в молоденькую девушку двадцати трех лет. Клодин краснеет и долго рассматривает свои туфли. К счастью, наши дети выходят из школы. Все обнимаются. Ощущаются неловкость, волнение, невысказанные обиды. Каждый надеется начать новую жизнь…
Площадь Сен-Сюльпис, на террасе заведения «Кафе де ля Мэри»
Флориан заказывает уже пятую чашку кофе. Его глаза, кажется, сейчас выскочат из орбит — он ими отчаянно вращает. Неужели это типичное поведение «среднестатистического мужчины» в его ситуации? Вопрос чуть было не срывается с моих губ.
— Посмотри на девушку за столом, она сидит позади тебя, — говорит Флориан, показывая пальцем.
Я незаметно поворачиваю голову, делаю вид, что ищу дорожную сумку под стулом.
— Она ничего, а что?
