Мор Йокаи - Золотой человек
Тимар продолжал безмолвно сидеть, подперев голову и уставившись в одну точку.
— И еще я вам скажу, — проговорила Тереза, наклонившись к Тимару и понизив голос до шепота. — Мне кажется, у этого человека были и другие причины внезапно нагрянуть на наш остров именно сегодня, а затем так же неожиданно исчезнуть. Его привел сюда не только карточный проигрыш в захудалой корчме и желание выудить у меня деньги. Он явился сегодня из-за вас, — вернее, из-за ваших пассажиров. Тот, кто владеет тайной, должен быть теперь начеку!
Луна скрылась за тополями, на востоке заалела заря. В роще раздался свист иволги. Рассветало.
Со стороны большого острова донесся протяжный гудок рожка, эхом прокатившийся по реке. Это был сигнал подъема.
Послышались шаги. С берега пришел матрос и доложил, что ветер стих и барка готова к отплытию.
Из домика вышли Эфтим Трикалис с дочерью.
Ноэми тоже встала и готовила на кухне завтрак, состоявший из козьего молока, ячменного кофе и медовых лепешек вместо сахара. Тимея не стала пить кофе и отдала свою порцию Нарциссе, которая без раздумья приняла угощенье чужестранки, Ноэми заметно огорчилась.
— А куда исчез господин, ужинавший вместе с нами? — спросил Тимара Эфтим Трикалис.
— Покинул остров еще ночью, — ответил Тимар.
Эфтим угрюмо опустил голову.
Стали прощаться с хозяйкой. Тимея несколько бестактно пожаловалась на дурное самочувствие. Тимар уходил последним, он оставил на память хозяйке дома пеструю турецкую шаль для Ноэми. Тереза поблагодарила, пообещав, что Ноэми непременно будет ее носить.
— Я еще вернусь сюда! — сказал Тимар, пожимая руку Терезе.
По дерном обложенной тропе они спустились к берегу. Тереза и Альмира провожали гостей до самой лодки.
Ноэми, взобравшись на вершину скалы, уселась на мягком ковре из мха и лишайника и мечтательным взором своих голубовато-синих глаз провожала удаляющуюся по Дунаю лодку.
Нарцисса взобралась на колени к девушке и стала ластиться к ней, как бы прося взять на руки.
— Уйди, неверная! Так-то ты любишь меня? Зачем бегала к чужой? Только потому, что она красавица, а я нет? А теперь, когда та ушла, ты снова ко мне? Теперь и я хороша для тебя? Уходи! Я больше тебя не люблю!
Она взяла мурлыкающую кошку на руки, прижала к груди и, уткнув подбородок в ее пушистую шею, долго смотрела вслед уходящей шлюпке. В глазах девушки блестели слезы.
Али Чорбаджи
Весь день «Святая Борбала» при попутном ветре быстро двигалась вверх по венгерскому Дунаю. До самого вечера на судне все было спокойно.
Спать отправились рано. Выяснилось, что прошлой ночью никто как следует не выспался.
Однако Тимару и в эту ночь не суждено было отдохнуть. На барке царила мертвая тишина. Казалось, она стоит на якоре, и только волна, плещущая о борт, нарушала молчание ночи. Сквозь эту тишину Тимар вдруг услышал какую-то возню за стеной. Через тонкую перегородку до него донеслись странные звуки. Сперва они напоминали звон монет, потом — хлопанье вытаскиваемой пробки, всплеск ладоней, постукивание ложки о стакан и, наконец, бульканье воды в тазу. В довершение всего послышался глубокий вздох и восточное восклицание: «О аллах!»
В перегородку тихо постучали.
— Зайдите, пожалуйста, ко мне, сударь, — послышался голос Эфтима.
Быстро одевшись, Тимар поспешил на зов.
В соседней каюте стояли две койки, разделенные столиком. Одна была отгорожена занавесом, на другой лежал Эфтим. На столике стояла какая-то шкатулка и два флакона.
— Что прикажете, сударь? — спросил Тимар.
— Я не приказываю, я прошу.
— Какая-нибудь беда?
— Сейчас все кончится. Я умираю, друг мой. Я сам это сделал. Принял яд. Не вздумай поднять шум. Садись рядом и выслушай меня до конца. Тимея проснется не скоро: я напоил ее маковым отваром, чтобы она крепче спала. Ей сейчас ни к чему бодрствовать. Не перебивай меня. Мне уже не помогут твои уговоры. Пойми, я должен сказать тебе очень многое. У меня мало времени — яд очень сильный. Нет, нет, не пытайся помочь мне. Видишь, в моей руке противоядие. Стоит мне захотеть, и я снова буду жить. Но я не хочу и думаю, что прав. Садись и слушай внимательно.
Меня зовут не Эфтим Трикалис, я — Али Чорбаджи, бывший правитель Кандии, а в последнее время — казначей Стамбула. Ты знаешь, что сейчас происходит в Турции? Султан вводит новшества, и против него восстают мусульманские священники, местные шейхи и предводители племен. В такое смутное время жизнь человеческая ценится дешево. Султан со своими приверженцами убивает тех, кто не согласен с ним, шейхи поджигают дома сторонников султанской власти, и нет в стране покоя. Стамбульский наместник приказал удавить более шестисот знатных людей в столице, а потом его собственный раб совершил на него покушение в мечети. Дервиш Шейх напал на самого султана и грозил его убить. За каждое новшество султана люди платят кровью. Появление в Босфоре первого английского парохода обошлось турецким рыбакам в двести отрубленных голов. Когда султан посетил Адрианополь, двадцать шесть знатнейших мужей города были арестованы, из них двадцать казнены, а шестеро подверглись пыткам, дав ужасные показания на своих единоверцев. Убили доносчиков и стали преследовать тех, на кого они донесли. Министры, паши, высшие офицеры, священники — все подверглись страшной каре. Взятые под подозрение люди исчезали без вести. Личного секретаря султана эфенди Вадифата направили в Сирию, но по дороге его нагнали и растерзали убийцы. Адрианопольский правитель Эмин-паша пригласил к себе на обед Петрев-пашу и, когда на десерт подали черный кофе, объявил ему, что по приказанию султана тот должен принять яд. Петрев-паша попросил лишь об одном одолжении: размешать в кофе яд, который он принес с собой, — он действует мгновенно. Воздав хвалу султану, совершив омовение, он умер, вознеся молитву аллаху. С тех пор все знатные турки носят с собой в перстне яд, готовые в любую минуту прибегнуть к нему.
Я вовремя узнал, что черед скоро дойдет до меня.
Я не участвовал в заговоре, но у меня были две причины опасаться наихудшего: мое богатство и моя дочь. Деньги нужны были султанской казне, а моя дочь — султанскому сералю.
Умереть — дело нехитрое, я был готов принять смерть, но я не мог допустить, чтобы дочь моя была заточена в сераль или сделалась нищей.
И тогда я решил обмануть своих врагов и бежать из страны со своей дочерью и своим богатством.
Морем бежать было опасно, меня бы в момент догнали на быстроходном корабле. Тогда я раздобыл себе венгерский паспорт на имя греческого купца, сбрил бороду и, запутав следы, добрался до Галаца. Оттуда путь по суше был закрыт. Я зафрахтовал это судно и, закупив пшеницу, увез с собою то, что смог. Когда я узнал имя владельца барки, то очень обрадовался. Атанас Бразович — мой дальний родственник. Мать Тимеи была гречанка из семьи Бразовичей. Атанас многим обязан мне, и теперь я попрошу его отплатить добром за добро. Аллах велик и всемогущ! Никому не избежать своей судьбы. От твоих глаз, видимо, не укрылось, что я беглец, но ты не мог догадаться, злодей я или политический преступник. Честно выполняя свой долг, ты невольно помог моему бегству. Чудом проскочили мы через Железные ворота, спаслись от турецкой галеры, ловко миновали оршовский карантин, и когда, казалось бы, все главные опасности остались позади, я споткнулся на маленьком бугорке.
Человек, выследивший вчера нас на острове, — турецкий шпион. Мы узнали друг друга. Никто, кроме него, не мог бы напасть на мой след. Он ускользнул от меня, и в Панчове теперь мне наверняка уже готовят встречу. Не перебивай, я знаю, что ты хочешь возразить, — мы, мол, на венгерской земле, а здешнее правительство не выдает политических беженцев. Да, это так. Но дело в том, что меня потребуют выдать просто как вора. Это, конечно, ложь. Я везу с собой лишь то, что принадлежало мне. Если султан захотел бы взыскать с меня контрибуцию — пусть бы взял мои двадцать семь домов в Галате! Но им этого мало. Они заявят, будто я похитил все сокровища казны, что я вор. Австрия обычно выдает таких беглых преступников Турции, особенно если на их след наткнется турецкий лазутчик. Этот человек узнал меня — и моя судьба предрешена.
Пожелтевший лоб Али покрылся крупными бисеринками холодного пота. Лицо его становилось восковым.
— Мне еще многое надо сказать тебе, а говорить уже трудно. Дай мне глоток воды!
Так вот, мне уже не спастись, но, умерев, я хочу спасти дочь и ее достояние. Так повелел мне аллах, да никто не избежит воли его!
Поклянись же верой своей исполнить все, что я тебе завещаю.
Во-первых, ты похоронишь меня не на берегу, — мусульманину не подобает быть захороненным по христианскому обряду. Ты зашьешь меня в брезент, по морскому обычаю, привяжешь камни к ногам и голове и спустишь на дно, где Дунай поглубже. Заклинаю тебя, сын мой, сделай так.
