Мейв Бинчи - Ночи дождей и звезд

Эльза протянула бумажную салфетку со стола Фионе, которая плакала открыто.

— Как это замечательно сделано, — сказала Фиона, когда смогла говорить. — Не забуду эту ночь до конца своих дней.

— Я тоже, — согласился Томас. — Мы должны гордиться, что смогли разделить их скорбь.

Остальные не решились вымолвить ни слова.

Но неожиданно ясным голосом Фиона вдруг произнесла:

— Эти звезды освещают не только Афины, но все наши дома. Интересно, что наши близкие делают теперь и знают ли, что делаем в этот момент мы.

Глава девятая

В доме Фионы, как всегда, говорили о ней. Мать разглядывала фотографии Агия-Анны в «Ивнинг герольд».

— Представь, если бы Фиона была в этом месте! — сказала она с удивлением.

— Представить! — заворчал ее супруг.

— Но, Шон, она правильно сделала, когда позвонила, чтобы мы не беспокоились. Она хотя бы подумала, что мы волнуемся за нее.

— А почему мы должны волноваться? Мы не знали ничего, где она, кроме того, что она потащилась за этим подонком. — Отец Фионы не нашел ничего хорошего во всей этой ситуации. Он схватил пульт от телевизора и начал переключать программы. Жена встала и выключила телевизор.

— Маурин! Зачем ты это сделала? Я хочу посмотреть.

— Нет, ты не собирался ничего смотреть, просто не хочешь говорить о Фионе.

— Сыт по горло Фионой, — бросил он. — И мне безразлично, приедет ли она на серебряную свадьбу.

— Шон! Как ты можешь такое говорить.

— Что говорю, то говорю. Чего ей тут делать? По всякому поводу хныкать, виснуть на этом недоделанном идиоте, говорить нам, что мы не понимаем его?

— Она ребенок твой точно так же, как и мой.

— Она не ребенок. Если верить тебе… то она уже женщина двадцати четырех лет и должна решать все сама. Именно это сказала ты, защищая ее.

— Шон, я сказала, что нападками на Шейна мы только оттолкнем ее, что она достаточно взрослая, чтобы самой выбирать. Я не говорила, что она права во всем.

— Ах… — сказал он.

— Прошу выслушать меня. Пригласила сегодня Барбару, чтобы поговорить с ней обо всем. Они дружат с пятнадцати лет, и она расстроена не меньше нас.

— Ничего подобного. Она такая же несносная, как Фиона. Если вдруг появится накуренный дурью пьяница и неудачник, вроде Шейна, она тоже не устоит. Они все такие в наши дни.

— Мы не должны разговаривать с ней в таком тоне. Нам надо быть более открытыми с Фионой, сказать, что мы всегда здесь, если понадобимся ей.

— Не уверен, что всегда буду к ее услугам. Она наговорила обидных вещей и тебе и мне, помнишь?

— Это потому, что мы сами наговорили ей гадостей про Шейна. — Маурин пыталась быть справедливой.

— Она бросила семью, дом, хорошую работу… ради чего? Ради этого гнусного наркомана!

— Шон, сердцу не прикажешь.

— Нет, прикажешь. Мы же не ищем лунатиков, как Фиона. — Он был непреклонен.

— Она не думала, что влюбится в лунатика. Разве ей было бы не легче влюбиться в какого-нибудь приятного бухгалтера, или врача, или кого-нибудь с собственным бизнесом? Но этого не случилось.

— Ты вдруг стала такой доброй, — фыркнул он.

— Признаюсь, что очень была тронута ее звонком, когда случилась эта ужасная трагедия. И не важно, знали мы о том, что она там, или нет.

Послышался звонок в дверь.

— Это Барбара, будь умницей, не дури, пожалуйста, Шон. Возможно, она теперь наша единственная связь с Фионой, наша единственная надежда.

— Она тоже ничего не знает о мадам, — огрызнулся он.

— Шон!

— Ладно, — смирился он.

В доме Дэвида, расположенном в дорогом районе Манчестера, все смотрели теленовости о событиях в Агия-Анне и говорили о сыне.

— Ужасно, наверное, было видеть все это, — сказала мать Дэвида.

— Должно быть, очень страшно, если он позвонил домой, — согласился отец.

— Его нет уже шесть недель, Гарольд, но мы получили от него десять писем. Он не забывает нас.

— Некоторые из них всего лишь открытки с видами, — заметил отец Дэвида.

— Но он находит время купить марку и почтовый конверт, чтобы отправить их нам, — заступилась мама.

— Мириам, на дворе двадцать первый век, он мог бы зайти в интернет-кафе и послать электронную почту, поступить как нормальный человек.

— Знаю, знаю.

Они некоторое время сидели молча.

— Мириам, пожалуйста, скажи, мне надо было вести себя иначе? — Он глядел на нее, умоляя сказать правду.

Она погладила его по руке.

— Ты замечательный муж, замечательный отец.

— Так почему наш сын сбежал от нас в крошечный городишко в Греции, если я такой хороший? Скажи мне.

— Возможно, это моя вина, Гарольд, может быть, именно из-за меня он ушел.

— Нет, конечно нет. Он тебя обожает, мы знаем это. Ему не нравится бизнес. Стоило ли мне сказать ему: будь художником, будь поэтом, кем угодно? Стоило ли? Этого ли ему надо? Ответь!

— Не думаю. Он всегда знал, что ты хотел, чтобы он возглавил компанию, знал это с детства.

— Тогда почему моему отцу было преступно создать свое дело? Он приехал в Англию, не имея ничего. Я работал день и ночь, стараясь доказать ему, что его старания стоили того. В чем проблема? Я пытаюсь передать сыну процветающее дело, что тут плохого?

— Знаю, Гарольд, все знаю. — Она пыталась успокоить его.

— Если ты понимаешь, то почему он не может понять?

— Позволь сказать ему, Гарольд, позволь сказать, пожалуйста.

— Нет, тысячу раз нет. Мне не нужна его жалость. Если я не могу заполучить его любовь и уважение, даже его общество, то и жалость его мне ни к чему.

Ширли и Билл вернулись из торгового центра. Энди ушел в университет, где он и другие атлеты сообщества собрались, чтобы уговорить студентов потренироваться для марафона. Они считали, будет здорово, если парни, кому под тридцать, будут заниматься бегом.

Билл помогал матери распаковывать покупки и раскладывать их по местам.

— Ты замечательный мальчик, — вдруг сказала она.

— Да?

— Точно, никого так не любила, как тебя.

— Ух ты! Да ладно, мама… — Он смутился.

— Нет, я серьезно. Я действительно тебя люблю.

— А своих маму и папу?

— Да, они, конечно, замечательные, но их я люблю не так сильно, как тебя.

— А папу ты любила? А Энди тоже любишь теперь?

— Это другое, Билл, поверь мне. В любви к своему ребенку есть что-то совершенно потрясающее, что-то невероятное.

— Что это?

— Это означает, что нет никаких «если» и «но». Ты такой особенный человек, тут нет никаких преград. Жаль, что не умею объяснить толково. Но когда любишь парня или женщину, можно и разлюбить. Ты не хочешь, но это происходит, а ребенка — никогда…

— А папа чувствует ко мне то же, что и ты?

— Абсолютно то же самое, Билл. Мы с твоим отцом на многое смотрим иначе, ты это знаешь, но мы оба думали и продолжаем думать, что ты наше самое дорогое сокровище. О тебе мы никогда не спорили. Никогда. Просто желаем тебе самого лучшего в жизни.

— Мама, а папа еще любит тебя?

— Нет, солнышко, он по-прежнему уважает меня, я ему нравлюсь, но он меня не любит, нет. Мы просто делили нашу любовь к тебе. — Она улыбнулась ему, надеясь, что он поймет.

Билл задумался.

— Почему же он так ведет себя? — спросил мальчик.

— Уверена, что он чувствует именно так, — подтвердила Ширли.

— Нет, не думаю, — засомневался Билл. — Просто он хочет, чтобы я по нему скучал и жалел, что его нет рядом, а это очень несправедливо. Это он уехал, а не я. Я остался здесь.

Бригитта увидела Клауса, выходившего из студии новостей.

— Ты вернулся из Греции! — воскликнула она с радостью.

— Привет, Бригитта. — Старший оператор Клаус не обольщался, что Бригитта действительно рада его видеть. Если вернулся он, значит, и Дитер здесь. Ее и большинство женщин в студии интересовало только это.

Клаус вздохнул.

Дитер даже ничего не предпринимал. Женщины сами в него влюблялись.

Он ждал, когда Бригитта спросит про Дитера. По его подсчетам, на это уйдет секунд тридцать. Он ошибся, она спросила раньше.

Бригитта не теряла времени на предварительные разговоры о том, как там все было печально.

— Дитер уже вернулся? — небрежно спросила она.

— Нет. — Бригитта была сильная женщина. Клаус просто жадничал сказать ей новость. — Нет, он остался еще. Встретил там старого друга. Невероятное стечение обстоятельств, не так ли?

— Старого друга? Кого-то из прессы?

— Нет, это женщина, которая работала здесь. Он встретил Эльзу.

Какое было наслаждение видеть ее лицо в тот момент.

— Но между ними все кончено.

— Не уверен, Бригитта, — сказал Клаус и удалился.

Адонис взглянул на газетные фотографии с изображением деревни, где он вырос, и увидел лицо своего друга Маноса, которого знал всю жизнь. Рядом была фотография Марии. Адонис танцевал у них на свадьбе.